История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

религиозного брака между императором Наполеоном и императрицей Жозефиной. После изучения дела церковная власть указала на отсутствие на церемонии бракосочетания свидетелей, но из уважения к сторонам не захотела опираться на это ничтожное обстоятельство. Она указала и на другие пустяки, заключавшиеся, к примеру, в том, что не было пригодного священника, то есть приходского кюре (только ему в католической религии разрешается заключать религиозные бракосочетания). Было заявлено, что привилегии, дарованные кардиналу Фешу как высшему духовному лицу при особе Наполеона, не сообщают ему функций приходского духовенства, а потому заключенный им брак считается недействительным за несоблюдением основных формальностей. Тем самым брак был расторгнут епархиальным и архиепископским судами с приличествующей благопристойностью и полным соблюдением канонического права.

Итак, Наполеон получил свободу, избежав противного нравам страны церковного развода и при соблюдении всевозможного почтения к несчастной супруге, столь долго разделявшей и украшавшей его жизнь. Впрочем, от него не ждали такой скрупулезности. От него ждали только нового выбора, чтобы знать, что думать о будущем. Он и сам хотел это знать, ждал ответа из Санкт-Петербурга и, не получая его, начал терять терпение.

Сообщение, порученное Коленкуру, было делом деликатным и трудным, и хотя благорасположение к нему императора Александра всё облегчало, обстоятельства, между тем, не способствовали успеху. Последняя война нанесла немалый урон альянсу двух дворов. Хотя революция в Швеции, низвергнув с трона короля, привела к миру и к уступке Финляндии России, события на Востоке были менее благоприятны. С тех пор как Александру дали полную свободу в отношении Турции, он почти не продвинулся на Дунае, и Молдавия с Валахией, хоть и уступленные Наполеоном, еще не перешли к России. Так что в Санкт-Петербурге были не очень довольны альянсом с Францией, несмотря на то, что жаловаться надлежало только на себя. Но более всего императора Александра задевали условия мира, заключенного с Австрией, и увеличение почти на два миллиона подданных Великого герцогства Варшавского. В Санкт-Петербурге сочли это предзнаменованием скорого восстановления Польши, и в течение двух недель российский двор предавался бурному негодованию, так что Коленкур едва смел показываться при дворе. Четыреста тысяч подданных, предоставленных по договору России, показались лишь уловкой для прикрытия восстановления Польши, каковое представляли чуть ли не полностью свершившимся в результате присоединения Галиции к Великому герцогству.

Александру передали весьма обнадеживающее письмо Наполеона, о котором он рассказал главным лицам российского двора. Но поскольку, как ему говорили, заявления, содержавшиеся в этом письме, оставались лишь словами, он потребовал официального подтверждения. Франция согласилась дать подтверждение, и Коленкуру разрешили подписать какое-нибудь соглашение относительно Польши. Коленкур дошел до того, что поставил свою подпись под конвенцией, которая в будущем могла самым обременительным образом связать Наполеона. В этой конвенции было сказано, что королевство Польши никогда не будет восстановлено; что слова «Польша» и «польский» исчезнут из всех актов и перестанут употребляться; что герцогство не будет более увеличиваться через присоединение каких-либо частей бывших польских провинций; что ордена польского рыцарства будут упразднены; и что все эти обязательства свяжут не только Наполеона, но и короля Саксонии и великого герцога Варшавского. Александр, казалось, готов был разорвать альянс, если эта странная конвенция не будет ратифицирована.

Вот в такой ситуации, несколько ранее появления окончательного текста вышеупомянутой конвенции, Коленкур и получил предписание сделать предложение российскому двору. Приняв с 8 на 9 декабря первого курьера из Парижа, он не смог немедленно повидаться с императором Александром, который отсутствовал в Санкт-Петербурге. Он получил аудиенцию сразу по возвращении императора и прямо сделал ему предложение, о котором его просили. Александр, слегка удивившись, не отрицал, однако, что взял на себя в Эрфурте род обязательства, хоть и без обещания успеха, попытаться убедить свою мать отдать Наполеону руку великой княжны Анны. Осыпав Коленкура всевозможными заверениями, которые следовало передать Наполеону, он отложил окончательный ответ, обещав дать его в самое скорое время.

Коленкур написал в Париж, что его предложения приняты превосходно, что всё внушает надежду их успех, но нужны бесконечные предосторожности и немного терпения. Подгоняемый курьерами от Шампаньи, которые прибывали один за другим, он воспользовался предоставленной свободой действий и дал знать российскому двору, что будут приняты любые условия, даже вытекающие из религиозных различий. Он снова виделся с императором, который уверил его, что вскоре будет получено и согласие матери, и официальное согласие всей императорской семьи, однако попросил еще несколько дней для окончательных объяснений. Было очевидно, что император Александр в конце концов согласится, что он не осмелится взять на себя отказ, который, задев столь чувствительную гордость Наполеона, привел бы к разрыву альянса, тотальной перемене в политике, утрате самых драгоценных его надежд в отношении Востока и, наконец, к внушающему тревогу альянсу Франции с Австрией. Так что в окончательном согласии не было сомнений, но Александр не хотел брать на себя обязательства касательно брака, прежде чем не получит главный приз альянса – ратификацию польской конвенции. Сначала он потребовал десять дней отсрочки, потом попросил еще десять и обещал объясниться во второй половине января.

Наполеон, который написал 22 ноября, что рассчитывает на ответ к концу декабря или началу января (курьеры тогда добирались из Парижа в Санкт-Петербург за 12–14 дней), был весьма разгневан задержкой. Он полагал, что его руку должны принимать тотчас после того, как он соблаговолит ее предложить, и показные предосторожности в отношении старой государыни, которая в действительности зависела от Александра, настроили его весьма неблагоприятно. Его гнев подогревало и то, что другие дворы, с которыми он мог породниться, проявляли полную к тому готовность.

Саксонский дом, разумеется, большего и не желал. Старый король Саксонии, соглашаясь отдать свою дочь, принцессу уже не юную, но превосходно воспитанную и такого сложения, какое позволяло надеяться на скорое и здоровое потомство, казалось, не делал жертву политике, но уступал сердечной склонности. Он и в самом деле был по-настоящему привязан к Наполеону.

Демонстрации со стороны Австрии были не менее благоприятны. Косвенные сообщения с этим двором свидетельствовали о самом его пылком желании породниться с Наполеоном. Брачный альянс с Францией, даже не упрочив положения Австрии, положил бы конец, по крайней мере, альянсу Франции с Россией, обеспечил бы мир, в котором была такая большая нужда, и рассеял страхи, навеянные всем старым династиям Байоннскими событиями. Поэтому все австрийские переговорщики, как гражданские, так и военные, делали в этом отношении намеки, которых Наполеон не принимал, ибо был еще полон надежд на брак с русской княжной, но намеки остались у него в памяти.

Во время переговоров с Санкт-Петербургом в Париже широко распространилась уверенность в этом варианте, но мнения разделились между российской и австрийской принцессами. Большинство тех,