Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман

Не вдаваясь в излишние подробности, я рассказал им кое-что, в основном, то, чего не было, намеренно исказив хронологию событий. О болезни Яали — ни слова. Ребенок же преспокойно слушал мое вранье, удобно развалясь у матери на коленях. Да и как он мог помешать мне плести небылицы — крошечный человек, лишенный ощущения времени, проведший в беспамятстве почти все три дня? И как мог он перечить мне?

Я кончил. Наступила короткая пауза.

И тут Яали, спрыгнув с коленей матери, встал посреди комнаты и с удовольствием сообщил: «Я тоснил бяку!»

С непринужденной улыбкой я заверил родителей, что это было лишь минутное недомогание. Она выслушала это сосредоточенно и спокойно, Зеэв — в смятении. Вот уж не подумал бы, что он так любит сына.

Они уговаривали меня остаться, чтобы вместе поужинать. Просто умоляли. Но я отказался. Дома ждет Яэль, не моргнув глазом, соврал я. Когда надо, всегда пользуюсь этой уловкой — ах, моя нежная курочка ждет не дождется своего петушка.

Время еще детское, но все мы страшно устали.

Прощаюсь. Они благодарят меня. Признательны по гроб жизни. Что бы они делали, если бы не я? Даже она благодарит, как умеет — двумя короткими фразами. Нисколько не изменилась с тех пор, та же невозмутимость, те же глубоко посаженные, излучающие тепло глаза.

После некоторых колебаний Зеэв вытаскивает бумажник, мямля что-то насчет ущерба, расходов и компенсации. Вот, еще о танке вспомнил. Я слабо, с презрением, отвожу его руку. Да что они, с ума сошли? За кого они меня принимают?

Насилу расстались. Улицы пусты. Автобус уносит меня в обратный путь по крутому серпантину. Мимо окон ползут надгробья, но теперь уже в другую сторону. Иерусалим снова карабкается на холмы, расставляет все по своим местам. Закрываю глаза. И вот уже мой дом. А в нем горит свет. Неужели забыл выключить?

Нет, это Яэль вернулась. Ждет меня, лежа на неприбранной постели. Исцарапанная, пыльная, шершавые цыпки на руках. Читает книжку, впопыхах оставленную мной на кресле. Кучи колючек, рассортированных и еще нет, разбросаны по всему полу.

Тоже смотрит на меня ошарашенно.

Не суждено ей быть красивой, никогда, с тоской подумал я. Не раздеваясь, лег рядом с ней, прикрыл глаза ладонью и мгновенно провалился в небытие.

Когда я их открыл, Яэль не было. Полночь. Оставленный ею свет бил в глаза. Рядом с кроватью лежала записка: «Завтра в полдень». Наверно, поняла. Я скинул с себя все и выключил свет. От подушки еще исходил запах Яали: блевотины, крови и мыла. Я упивался им, как отец, получивший на пеленке первую дорогую «награду» от своего первенца.

Я вдруг вспомнил, что упустил последнюю возможность выяснить, как зовут Яали на самом деле.

Я маялся, не в силах уснуть. Моя рука, свесившаяся с кровати, наткнулась на колючки. Как-то давно, под настроение, я попросил Яэль научить меня распознавать растения. Сейчас я пытался сделать это сам. Осторожно ощупывая стебель, добрался до цветка с гладкими лепестками, перебрал тычинки и сосчитал их. Вряд ли это «картамус мелкий», не станет Яэль тратить время на то, что попадается на каждом шагу. Правда, в темноте он здорово смахивает именно на картамус мелкий. Как там про него сказано…

«Медоносное растение, наиболее активное время для сбора насекомыми нектара — до полудня. Семена яйцевидные. Семейство сложноцветных. Центральные тычинки служат для распространения пыльцы на большие расстояния, боковые — для самоопыления, чтобы обеспечить нынешний ареал обитания».

(1965)

Перевела Наталья Сергеева. // «Двадцать два», 1991, № 78, Тель-Авив.

Зельда (1914–1984)

Каждая лилия

Пер. Ф. Гурфинкель

Каждая лилия — остров Мира обещанного, Мира вечного. В каждой лилии живет Птица сапфировая, имя которой «ве-хитету»[251]. И кажется, Так близок Ее аромат, Так близок Листьев покой, Так близок