Тряпичная кукла - Ферро Паскуале

Я была рада, что она любит животных, у меня появилась надежда, что я смогу пробить брешь в её сердце, и предложила, как только Мачедония отбудет наказание, уехать вдвоём в мой старый дом в деревне в провинции Казерта, где мы смогли бы жить в мире и спокойствии вместе с животными: собаками, кошками, волнистыми попугайчиками, курами и с Пекинесой. Мачедония посмотрела на меня удивленно и с усмешкой ответила:

— Ну, в общем, в зоопарке… Послушай-ка меня, Валентина, давай сделаем так: пока я здесь, в тюрьме, мы с тобой — две подружки и, если получится, можем пошалить ещё, потом, когда придёт время мне выйти на свободу, решим, что делать, а сейчас я лишь хочу побыстрее отсидеть, а потом уже посмотрим.

Я была разочарована, но вместе с тем понимала, что передо мной озлобленная, ожесточённая самой жизнью женщина, которая не доверяла никому и ничему, только своей собаке Пекинесе. Но я была уверена, что время всё расставит по своим местам: Мачедония полюбит меня и рука об руку мы пройдём долгий и счастливый жизненный путь. Пока же шёл день за днём, и я всё больше и больше влюблялась в Мачедонию.

Мы находили тысячи причин, чтобы быть вдвоём, я взяла её к себе в ассистентки, однако я становилась всё более ревнивой собственницей, и это мне совсем не нравилось, потому что по натуре я была бескорыстной альтруисткой, но любовь, как известно, иррациональна.

Мачедония и Нильде

Валентина — хорошая девушка, но иногда она становится слишком утомительной и обидчивой, навязчивой и болезненно ревнивой. Как в тот раз, когда я занималась, чтобы иметь возможность перейти в восьмой класс. Два раза в неделю ко мне приходила учительница Нильде, надо сказать, очень красивая женщина, возможно, даже слишком красивая и яркая: невероятно высокие каблуки, помада, глубокое декольте, мини-юбка, как-то всё это было чересчур. Нильде хорошо относилась ко мне (может, даже лучше, чем следовало), всегда оставаясь милой и доброй, она понимала, в чём я испытывала затруднения. Я не очень хорошо знала итальянский и изъяснялась на своём диалекте, а Нильде хотела, чтобы я говорила грамотно: «Девочка моя, очень важно, чтобы ты правильно выражала себя посредством языка, ты должна научиться, потому что, когда ты выйдешь отсюда, что ты будешь делать?» Я слушала, не понимала и, кивая головой, говорила всегда «да», а она смеялась: «Да я знаю, что ты ничего не поняла… но ты поймёшь, мы вместе отлично поработаем, и у нас всё получится. Ты прекрасная девушка и могла бы стать закройщицей в ателье, секретаршей… но придётся заняться и твоим внешним видом, осанкой». Нильде попыталась поправить мне волосы, а я раздражённо отстранила её руки, она, ничуть не смутившись, посмотрела на меня и сказала: «Всё понятно, синьорина не хочет, чтобы к ней прикасались мои ничем не примечательные руки, но вот увидишь, со временем я сделаю из тебя настоящую синьору. Но ты сама-то хочешь стать синьорой?» И Нильде всё смеялась и смеялась, а я продолжала кивать головой. Эта удивительная женщина проделала огромную работу всего за год и многому меня научила. Между нами возникли доверительные отношения и дружба, основанная на взаимном уважении. Нильде рассказывала о своих влюблённостях, неприятностях, тревогах.

Однажды она приехала очень поздно, была расстроена, потому что поссорилась со своим мужчиной, в отчаянии бросилась мне на шею и расплакалась. Я постаралась успокоить Нильде, но мои слова производили странный эффект, каждое слово звучало, будто удар хлыста, и она заливалась слезами ещё больше. «Он говорил мне, что бросит свою невесту, страшную, очкастую и прыщавую, но очень богатую, а на самом деле я узнала, что в воскресенье он женится, — навзрыд рассказывала Нильде. — Я никогда не хожу в церковь, но сегодня, не знаю, какая сила подтолкнула меня, я хотела исповедаться, потому что чувствовала свою вину перед прыщавой дурнушкой, чувствовала на себе грех. И будто удар саблей пронзил меня прямо в сердце, когда я вошла в церковь и стала читать объявления о предстоящих свадебных торжествах, вывешенные у входа. Он… он женится на этой прыщавой очкастой мымре! Я тут же ему позвонила и сухо спросила: «Почему?» Его ответ был острый, ледяной: «Ты хорошая, но у неё есть деньги, если хочешь, мы сможем остаться любовниками». Как же меня угораздило влюбиться в такого мерзкого типа! А что ждёт эту несчастную прыщавую дурочку, на которой он женится?»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Нильде плакала, а я гладила её по волосам цвета красного дерева. И в этот момент вошла Валентина. Её глаза были как два горящих уголька, как лампадки в часовенках на улочках Неаполя, и эти два огонька хотели сжечь меня заживо. Я сразу отпрянула от Нильде, но было уже слишком поздно. Валентина потеряла контроль над собой. «Вон! — закричала она. — Пошла вон из этой камеры и не смей сюда возвращаться!» Нильде искала объяснений, не понимая, что происходит, но Валентина была безжалостна и грубо вытолкала её, потом пошла к начальнику тюрьмы, вернулась, не сказав ни слова, сделала мне укол, вонзив иголку в мягкое место, будто шпагу.

Мы не разговаривали несколько дней. Однажды утром Валентина, не в силах больше мучиться, пришла в камеру вся в слезах, и призналась мне в любви, а также в патологической болезни под названием… ревность. В очередной раз слёзы Валентины заставили меня уступить, сдаться. Но сколько же слёз видела эта камера: слёз Нильде, Валентины, и даже надзирательницы, а в особенности моих собственных слёз, которые переполнили моё сердце настолько, что оно чуть не задохнулось, утонув в море абсолютного одиночества. Одиночества в этом заключении, в этих четырёх стенах, одиночества от разлуки с моей любимой, чьё имя Пекинеса. Только одна Пекинеса давала мне силы и поддержку.

Ужасные ошибки Валентины

После ухода Нильде Мачедония стала очень холодно относиться ко мне, перестала откровенничать со мной, как это обычно бывает между влюблёнными. Тогда я предложила вместе заняться одним деликатным делом: ходить по камерам к заключённым и разговаривать о проблемах, о болезнях и потребностях этих женщин. В общем, стать кем-то вроде социальных работников. Поначалу Мачедония сомневалась, даже испытывала неприязнь к другим зечкам, обвиняя их в своей вынужденной изоляции, но потом всё-таки согласилась, и после обеда мы вместе стали совершать обход. Должна сказать, что Мачедонии, несмотря на её необразованность, удавалось достучаться до сердец людей и узнавать много интересных историй. Мы решили написать книгу об условиях содержания женщин в тюрьмах, а также некоторые истории, рассказанные самими заключёнными. Одной из таких историй я хотела бы поделиться, это история Лауры, девушки, которая так сильно хотела стать матерью, что оказалась в тюрьме.

Мама Лаура рассказывает: «Моим самым большим желанием всегда было стать мамой. Мне очень хотелось почувствовать, как растёт малыш у меня в животе, я так ждала этого радостного момента и столько об этом говорила, что мои подруги прозвали меня Мама Лаура.

Из аэропорта Каподичино я отправилась на стажировку в Лондон, сняла комнату вместе с другими незнакомыми мне девушками, нашла место официантки в баре и чередовала учёбу с работой. Но по воле рока, судьбы я познакомилась с Дональдом, высоким красивым англичанином с голубыми глазами. Через несколько недель знакомства Дональд предложил мне переехать из комнаты, которую я снимала вместе с другими девочками, к нему в квартиру. Я не стала долго раздумывать и уже через пару часов приехала домой к своему парню. Он был из очень состоятельной семьи, это была его квартирка.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Шло время, я училась, но больше не работала, потому что Дональд этого не хотел. А потом однажды я вдруг поняла, что со мной происходит нечто необычное, я отправилась к врачу, и он мне сообщил: «Синьорина, вы ждёте ребёнка». Какое это было счастье, мечта всей моей жизни! Теперь подруги по праву могут называть меня Мама Лаура. Я накупила много разноцветных воздушных шариков и написала на них: «Любимый, я беременна».