Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

У нее зазвонил телефон.

– Да, – сказала она, одной рукой прижимая мобильник к уху, а другой продолжая размещать на полочке упаковки с насадками для мужского полового члена. – Нет, сейчас не могу, занята… Говорю, занята очень!..

Вскоре все было кончено. Она удалилась.

Образ ее, сопряженный с деятельностью – коктейль рутины и атрибутики для таинств, – остался в моей голове, подобно тому как сварка на какое-то время оставляет след на сетчатке не успевших зажмуриться глаз.

Тяжело находиться в наших вавилонах, вот что я вам скажу…

На детской площадке мужчины, временно пораженные в правах, скорбно выгуливают своих детей. Дети носятся, прыгают, качаются, толкаются. Особым успехом пользуется закрытая «труба», похожая на те, что в аквапарке, и рассчитанная на дошкольный возраст.

В какой-то момент на площадке возникает горстка подувядших Лолит, и все как одна тоже лезут в «трубу».

Рядом со мной – пара представителей сильного пола. Между ними происходит следующий разговор:

– Хоть бы она застряла, что ли, внутри…

– Хорошая мысль! Мы бы тогда позвонили…

– Ага. Приехали бы спасатели.

– …часов через шесть.

– И разрезали бы ее.

– …вместе с «трубой».

Оба переглядываются. Обоим значительно легче.

Расположенную неподалеку едальню оккупировали дамы в претенциозном драпе с меховой оторочкой, головы причесаны будто бы наспех и утыканы булавками с блескучими камнями, на пальцах советского вида перстни. Каждой можно безошибочно дать от сорока до пятидесяти пяти лет. Матроны, одним словом. На их лицах читался тот специфический комплекс веселья, дурмана, недосыпа и ложных перспектив, который устанавливается на исходе третьего дня беспрерывных празднований.

То, что очередь за посетителями с детьми лучше не занимать, известно любому завсегдатаю «Макдоналдса», но сразу детей я не вычислил, а когда на подносах матрон, поверх центнера разнообразной снеди, начали устанавливать коробочки под «хеппи-мил», было уже поздно. К счастью, решали они не только за себя, но и за отпрысков. Причем решали быстро.

В какой-то момент сквозь толпу к нам пробилась крохотная девочка лет четырех, одетая, как и полагается, во все розовое.

– Мама, можно я тебе помогу? – раздался ангельский голосок.

Одна из матрон полуобернула туловище и, полыхнув амбре ротовой полости, издала грозный рык:

– СЯДЬ, Я СКАЗАЛА!!

Девочка моментально испарилась. Неизвестно, с каким лицом. Я и про свое-то лицо затрудняюсь ответить, поскольку даже ненависть включить не успел. Плакать захотелось раньше.

В магазине нижнего женского белья (я иногда хожу на экскурсию) молодая прожигательница спонсорского бюджета выбирала купальник для своего чрезвычайно несовершеннолетнего дитя.

Ладно, думаю, без трусов и я – даже будучи ребенком – не загорал. Непременно требовал, чтобы мне попку платочком носовым прикрывали. А сверху – камушек. Дабы платочек бризом морским не сдувало.

Нет. Оказывается, купальник – это купальник. С верхом то есть, помимо низа.

– Так у них все теперь ходят. Это обязательно.

Ой-йоо, думаю! К тому ль стремимся?!

Всегда полагал, что девочкам необходимо верх закрывать, ежели он округлость приобретает или «маркеры» в развитие пошли. А так-то что? Педофилов запретными плодами тешить?

Мне дама одна, приехав из многолетней командировки, рассказывала:

– У них там, в Германии, бани есть общие. Я сначала – ни в какую! Совковая была. А потом думаю: дай пойду посмотрю. С мужем решили семьей идти. При шли. Туда-сюда, мужчины, женщины, дети – все спокойные, каждый собой занимается, ничего особенного. Чудесно отдохнули! Я Любаньке (дочь, двенадцать лет) только раз голову отвернула. У выхода на лежаке спал один, с елдой в потолок. Знаете, как под утро бывает? А так вполне культурно, цивилизованно. Здоровая нация!

Позже в студенческом кафе случайно расслышал двух полуночников в возрасте семидесяти на двоих:

– И тебе есть с кем?

– В смысле?

– Поговорить?

Делают по глотку.

– Ты знаешь… есть! Но проблема в том, что говорю-то в основном я. Говорю, говорю, рассказываю, удивляю…

– О!

– Да-а, по глазам же видно. Я говорю, а они слушают, понимаешь? Сидят только и слушают. Я вроде и рад. Приятно, когда тебе в рот смотрят. Но какая-то от всего этого усталость… Смысл-то? Я говорю, говорю. Душу, можно сказать, вынимаю…

– А они только слушают и е…

– Ха-ха-ха, точно! «Слушают и е…». Да… Ума – словно передо мной кошки фаянсовые… Они же ни о чем не думают. Никогда не думают. Не пытаются даже!

– В самом деле?

– Так по глазам видно!

Делают по глотку.

– Не-ет, я точно знаю, думают они. Думают…

– И о чем же?

– А как им ребеночка завести!

– Во-от оно что-о… Ты прикинь! Мне такая мысль не приходила.

– Ну и зря. У человека сначала есть женщина, друг, жена, потом она рожает и превращается в слегка социализированное животное. В робот по уходу за ребенком. И это – по отношению к человеку – не предосудительно. А попытки человека компенсировать урон – предосудительны! Словно бы тебе больше всех надо было.

Делают по глотку.

– А вот… в Японии, я слышал, иметь любовницу – не порок. Да. Порок – говорить об этом.

– Так мы-то не в Японии!!

– Ну да, ну да… и слава богу…

Выпивают. Один – бодяжный виски, другой – пиво с гренадином.

По ту сторону замурованных окон стоит прекрасная суицидальная погода. Небо с утроенной силой оправдывает свое назначение потолка, сверху нескончаемо-лениво, «через губу», сыплется геморроидальный дощщ, умертвия деревьев лоснятся черными останками рук. Земля готовится к новым испражнениям…

Той осени, «из книжек», теперь долго не будет. А та, что наступила, без всяких сомнений, ниспослана роду людскому, живущему в здешних широтах, в наказание. И есть за что.

От жизни в средоточии столпотворения получаешь один только плюс: куда ни плюнь, плюешь у себя дома.

– Ты на красную?

– Ага! Доеду по прямой. Но я тебя провожу.

Переходим на синюю.

– Мне – туда.

– А мне – туда. По прямой, через одну.

Синяя, по выходе, страшнее. Вокзал, шарамыги, вялый укроп в полночь, асфальт – контурная карта ручейков ссак. Миазм свежих догнивающих чебуреков. Лавочки облеплены «людями». Я слышу их разговоры. Слова проворачиваются в их ртах подобно грязному белью в стиральной машине. Смердящие портянки, обтруханные портки, облеванные фрагменты тканей, засморканная ветошь. Наружу валится все. Сухая стирка.

Кривые, косые, коростные. С культяпками.

Официальные бомжи.

Мысленно воздеваешь руки к небу и, потрясая ими, трансформируешь вопль в просьбу:

– Пусть все будет так же! Пусть!! Но чтобы я мог с этим мириться!!

4

Есть в незаразных болезнях что-то от мученичества. Велик соблазн представить геморрой плодом интеллектуальных усилий, а паховую грыжу выдать за результат секса в большом городе. У нас ведь по любому поводу не грусть, а тоска. Вместо дня сегодняшнего сокрушения о прошлом. Все-то тогда было хорошо, все-то теперь ужасно или плохо. Так жизнь и проходит, с обернутой головой. Позади же известно что – жопа! Коли жопу только видеть, это ж какое мировоззрение тогда выйдет?! Истинно наше, русское. Вся традиция отечественной мысли на том основана. Так размышляю я, дожидаясь, пока пивные дрожжи не превратятся в химию мозга.

Мне все-таки удалось раскачать эту сталинскую квартиру – с ее вечными стенами, полуметровыми перекрытиями и захороненными в них скелетами.

Дверь у нас железная, но если ломиться всем телом, то достучаться можно. Тем более что я слушал не Rammstein, а A-ha.

Надел на себя кое-какое белье. Открыл.

За порогом стояла беспородная телка лет тридцати, девяносто килограммов весом при росте метра в полтора. При том – паранормально плоская.

Разумеется, «здравствуйте» не последовало.

– Я соседка твоя!! Мне это не нравится!! Уважай тех, кто рядом!! Не смей включать так громко!! Я сейчас милицию позову!!!

Мельком глянул на часы. 18.47.

– А вы, – говорю, – соседка откуда?

И показал рукой вверх, вниз, влево и вправо. Типа перекрестил.

– Сверху!!!! – взвизгнула она.

У меня были в запасе хорошие, конструктивные предложения для развития диалога в продуктивном русле. Я ведь понимаю: с соседями жить, периодически встречаться на лестнице, ехать в лифте… Но тут я увидел, как она выворачивает из-за спины правую руку, а в руке – кружка с жидкостью. Чайного цвета.

«Если коньяк, то очень кстати, – подумалось машинально. – В противном случае значение имеет только температура».

Температура оказалась комнатной. К тому же замах, контролируемый яростью, никогда не бывает точным.

В тот же миг дипломатия подверглась аборту.

– Пошла отсюда, с-сука!.. – размеренно произнес я.

– Сам пошел!! – хрюкнула она и попятилась.

– Я тебя, тварь, урою вместе с твоей милицией!!