Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

А я распахнул. Впервые.

И она села. Я помню тот момент.

Мы проехали километров семь в сторону прямо противоположную от первоначально выбранной мной…

Ну что… Лена. Двое детей. Любит Rammstein. Зарабатывает проституцией. Предложила вечером приятно отдохнуть, по таксе «добром за добро» (я не брал с нее деньги за извоз). Идею пришлось вежливо отменить.

– У вас такой голос!.. – с придыханием признается.

– Ага.

– Запишите мой телефон.

– У меня ручки нет.

– Тогда… извините только. Вы не могли бы мне сто рублей дать?

Чувствую, сейчас заржу. Нащупываю глазами тощую жопку неосмотрительно близко подошедшего беса и даю смачного пинка.

– У меня, – говорю, – одни тысячи.

Кажется, в этот момент она распознала во мне сводного брата Джорджа Клуни, приятеля Брэда Питта. Но ушла.

А я уехал.

Все уже происходило – раньше и почти зеркально. Женщина, отправленная одна на отдых за границу, в страну, где от пристающих мужчин приходится отбиваться камнями. И кажущаяся неизменность, сопровождаемая подозрительным взрослением в постели. Попытки выбрать момент, чтобы признаться, и попадание в этот момент, почти безупречное. И «лифт». Реакция может оказаться разной, но первое ощущение всегда одно: «лифт» отрывается, летит отвесно вниз. Вены на руках вспухают от перепада давления.

С тех пор я стал значительно старше, поэтому глупых вопросов – как оно было? сколько раз? кто он? тебе понравилось? а ему? – не задавал. Возможно, и потому еще, что мы находились в казенном месте, где браки обычно скрепляют, но при необходимости могут не оставить от них камня на камне.

Между мной и «служительницей культа» тянулся обшарпанный барьер. Я стоял, она сидела. Заполнив какой-то формуляр, подвинула его ко мне. На казенном листе красовалось слово «СУПРУГ», к которому рукописно добавили окончание «-а».

Я развернулся, приоткрыл входную дверь и, выглянув в коридор, кратко, не повышая голоса, бросил:

– Войди.

Жена вошла и присела у барьера, умалившись в один миг. Глаза ее, занимавшие половину черно-белого лица, полнило выражение унылой скорби. Такое бывает у плакальщиц на похоронах, когда плакать уже нечем и незачем по большому счету. Лимит эмоций исчерпан. Вероятно, она надеялась еще, что я закачу скандал, помогу ей разрядиться, начну сыпать предсказуемыми репликами, ответы на которые позволят все перевернуть, отмазаться, свалить вину с больной головы на здоровую, остаться при своем праве. Но я молчал. И нельзя сказать, что ничего не чувствовал.

Я вспоминал мысль, выраженную Ларошфуко («для женщины гораздо легче не изменять вообще, чем всего один раз»); сожалел о собственной теории, по которой девственность с мужчиной не теряется, ибо женщина предназначена для мужчины, следовательно, в грех блуда впадает, переходя от первого избранника к следующему; мучился сознанием того, что вот уже три раза – три последних, как выясняется, раза – думал, что занимаюсь любовью, а на самом деле, подобно кобелю, крыл суку, даже не осознав потери уникального человека , не заметив – когда случилась подмена. И неудивительно! Ведь я сам подтолкнул ее к этому, сам подготовил. Поступал так, как считаю нужным, делал все, что желаю. Поэтому сам же – по Закону – должен оплачивать выставленный счет…

Возмездие настает перед рассветом. Когда рассудок отменяется, критерии реальности подавлены смыслом деяний, а знаки суда читаются особенно легко.

Тему одних и других (при условии, что вся разница и противоположность образов сводятся к единственному, многое вмещающему в себя человеку) исчерпать почти невозможно.

Помните, как Бивис и Батхед случайно распахнули дверь одного из вагончиков в кемпинге и увидели директора своей школы? Думаю, не нужно вам рассказывать – что такое директор школы. Строгий и злой, одетый в костюм, надушенный парфюмом, лысый, в очках. Детская модель неотвратимости рокового конца.

Проблема в том, что, когда Бивис и Батхед увидели директора, лысым он еще был, а вот очков на нем уже не было. Отсутствовал и костюм. Одеколонный запах уступил место причудливому аромату, чье происхождение точно идентифицировать при детях не следует. На смену строгости и ответственной злобе пришли странное изумление и обманчиво беспочвенный восторг. Через равно короткие промежутки времени директор вскрикивал:

– А! А! Еще! А! А! А! Еще! А! А!

В одних приспущенных трусах он стоял на коленях перед походной металлической кроватью, навалившись на нее грудью. По обнаженным ягодицам его хлестала плетью дивная рослая амазонка, кое-где перетянутая узкими полосками черного латекса.

Директор взвизгивал и надувал слюной пузыри. Амазонка самодовольно ухмылялась.

Вот какая складывалась картина!

Многие склонны путать двойную жизнь и скрытую. Но если двойная – удел людей особых, избранных, то скрытая есть почти у каждого, и ей не обязательно принимать гротескные формы.

В свое время я работал в офисе (да, мне повезло), где каждый день видел одних и тех же обычных людей. С утра до вечера они занимались одинаковой работой, лишенной буквального смысла, но обладающей безусловной ценностью в виде статьи дохода. Окружающие имели гуманитарные интересы, почитывали книги, посматривали кино, могли поддержать разговор на изрядное количество банальных тем, смеялись негромко, пили чай Lipton. Прекрасные, в общем, окружающие. Главное, что женщин от мужчин еще можно было отличить. Но иногда кто-нибудь из них, строя планы на вечер и говоря по телефону, мог вдруг произнести:

– Нет, в караоке потом! Сначала на трансвеститов!

Вздрагивая, я делал вид, что ничему не удивляюсь. Я знал, что периодически они задерживались допоздна, объединялись по интересам, после чего уходили в ночь, мрак которой длился до следующего рабочего дня. Снова приходили, рассаживались по своим рабочим местам, уверенной рукой вводили пароли и логины, заваривали чай Lipton. Их лица отмечала традиционная печать нормы. Редко-редко кто-нибудь мог неожиданно отвлечься и, словно невзначай, обращался к коллеге:

– Оля! Оль! (Все буквы в именах изменены.)

– Что, Жанночка?

– Ты не помнишь, я ночью курила?

– Да.

– Как паровоз?

– Ага.

– Ну ладно…

И работа продолжалась своим чередом.

Помню, я им завидовал. У меня ведь всего одна, постоянная жизнь. Она вся на виду, про нее даже рассказывать неинтересно. А у них – вон какая! Разнообразная, веселая. С излишествами нехорошими. С запретными плодами.

Есть старенькая кинокомедия «Ох, уж эта наука!». Там два гормонально одержимых подростка-лузера сделали себе «на компьютере» девушку. Грудь в руке, мозг Эйнштейна, плюс она была немного волшебницей – все как нужно. Закатили по этому поводу вечеринку. Шампанское, канопе, триста гостей, танцы до упаду. Устроителей вечеринки то и дело спрашивали: «Ребята, эта девушка с вами?» Они отвечали так: «Что? А? Ах, девушка! Такая стройная? С длинными ногами? Роскошными волосами, взрослая, сексуально раскрепощенная, легко возбудимая девушка? Да, она с нами».

Так вот, мне одна такая рассказала, что не смогла, в силу особо восторженного состояния, пройти фейсконтроль в ночном клубе. Тогда она встала на четвереньки и попыталась проползти в клуб у охранника между ногами, будучи совершенно уверенной, что так ее не заметят. Я не стал спрашивать – чем закончилась эта история. Я просто уже не мог.

Бог знает, чем способны заниматься люди после работы глубокой ночью с караоками и фриками. Неизвестно что вообще делается в таких заведениях. Может быть, там даже продают боржоми.

Я сам работал в клубе. Да, я работал там. Прошедшее время. В прошлой жизни. На сегодняшний день я фотолаборант, фрезеровщик, плотник-бетонщик, машинист газоразделительной установки, реквизитор, бухгалтер, кинокритик, информационный ведущий, редактор.

Еще я сторож. И тоже – бывший. Целых полтора месяца мне довелось охранять строительство многоквартирного высокоэтажного дома. Выглядело строительство так: обширная пустошь на окраине вавилонов, в центре которой – гора фрагментов будущего забора. До моего увольнения его поставить так и не успели… Больше ничего не было.

Еще я нанимался в бюро охранников и телохранителей. Пропустив мимо себя громилу размером с Эверест (он выходил из кабинета, где проводилось собеседование), я зашел к начальнику бюро и сел на указанный мне стул. Помню, в тот день было жарко. Я надел рубашку с короткими рукавами. Мыслящий тростник весом в пятьдесят килограммов. На вид вдвое моложе своих двадцати. В рубашечке черного цвета… Начальник внимательно смотрел на меня. В одном его глазу был весь опыт «Альфы», в другом – «Беты». Посидев какое-то время молча, я попросил разрешения уйти и ушел.

Чудесная эпоха…

Мой знакомый философ, пожилой безработный мужчина, прошедший извилистый жизненный путь от должности советского цензора – через сибирский застенок – к поприщу репетитора математики и литературы, взял один частный урок вождения автомобиля, надеясь обрести тем самым новую профессию.