Инерция страха. Социализм и тоталитаризм - Валентин Турчин

Просочилось еще несколько писем от политзаключенных. К.А. Любарский обращается к Всемирной федерации научных работников и к Конгрессу за свободу культуры. Научные работники, пишет он, люди в большинстве немолодые, занимаются в лагерях тяжелым и непривычным для них физическим трудом, который не оставляет ни сил, ни времени для интеллектуальной работы. Ученые дисквалифицируются. "Нас не только временно лишают свободы, — говорит Любарский, — нас навсегда лишают любимого дела, нашей профессии".

В письме группы политзаключенных Пермского лагеря ВС-389/35 говорится о том, что при помощи максимально строгой изоляции власти стремятся скрыть правду о лагерной жизни людей, осужденных вопреки декларациям Конституции СССР о гражданских свободах. Цензурные правила таковы, что фактически позволяют задержать любое письмо. Уничтожение задержанных писем исключает возможность проверки обоснованности задержания. Власти не ставят перед собой провозглашенной, но непосильной для них, задачи переубеждения: их цель   сломить заключенных, заставить отречься от своих взглядов. Этой цели администрация стремится достичь придирками и наказаниями, вопреки закону подвергая заключенных физическим и моральным страданиям — голоду, холоду, унижениям и т.д. Тяжелый , иногда бессмысленный труд стал орудием наказания.

В других сообщениях мы читаем о судьбе борцов за гражданские права, получивших повторные длительные сроки заключения, в частности о Владимире Буковском и Валентине Морозе. Особенно тяжело положение В. Мороза. Украинец, преподаватель истории, он был первый раз арестован в 1965 г. за статьи, ходившие в самиздате, в которых был обнаружен "украинский национализм" и которые, следовательно, были признаны антисоветскими. Он был приговорен к четырем годам заключения. В 1969 году, отбыв срок, он вышел на свободу, а в 1970 г. был снова приговорен по статье 62 УК УССР (аналог статьи 70 УК РСФСР); на этот раз — к девяти годам лишения свободы, из которых первые шесть лет — в тюрьме, и пяти годам ссылки. Во Владимирской тюрьме сокамерниками В. Мо­роза оказались уголовные преступники; они изводили его, не давали спать ночью, а один из них порезал ему живот отточенным как нож черенком ложки, так что Мороза пришлось отпра­вить в больницу и наложить швы. После этого случая по просьбе самого Мороза и его жены его поместили в одиночку.

Отсидев больше трех лет в тюрьме, В. Мороз стал просить о переводе его в лагерь. По действующему законодательству, после половины назначенного судом срока тюремного режима он может быть заменен лагерем, при условии соблюдения заключенным правил режима. Валентин Мороз не имел нарушений, кроме одного: во время свидания с женой он говорил с ней по-украински и отказался перейти на русскую речь, за что был лишен свидания. На этом основании ему отказали в переводе в лагерь. 1 июля 1974 г. В. Мороз объявил голодовку.

Жена В. Мороза, Раиса Мороз, обратилась к мировой общественности с призывом спасти жизнь мужа. В течение последовавших месяцев она написала письма в Пен клуб, в Международный Красный Крест. Она много раз обращалась к администрации Владимирской тюрьмы за справками о здоровье мужа. Она обращалась в КГБ при СМ СССР, требуя свидания с мужем. В сентябре-октябре Раису четырежды вызывали на бесе­ды в областное управление КГБ (г. Ивано-Франковск) и уговаривали "перестать хлопотать о своем муже и заботиться лучше о себе". Ей угрожали увольнением с работы и возможностью расправы "со стороны каких-нибудь хулиганов". Через день после разговора об этом камень, брошенный кем-то, разбил окно в ее комнате и попал ей в лицо. Однако 5 ноября ей все же дали свидание с мужем. Обращаясь "ко всем добрым и гуманным людям на земле", Раиса Мороз пишет:

"5 ноября мой муж, политзаключенный Владимирской тюрьмы Валентин Мороз, получил свидание с семьей. Это был 128-ой день голодовки...

Валентин ужасающе худ (52 кг. при 175 см. роста). У него опухшее лицо и отеки под глазами. Он жалуется на боли в сердце. Но наибольшие мучения доставляет ему зонд, с помощью которого, начиная с 12-го дня голодовки, осуществляется искусственное кормление. Этот зонд ранит стенки горла и пищевода. Когда его вытаскивают, он весь в крови, а боль, с самого начала сопровождавшая кормления, теперь не утихает, и в перерывах между ними Валентин почти постоянно находится в забытьи, но время от времени заставляет себя подняться на ноги, так как боится, что иначе они атрофируются...

Сейчас, чтобы сохранить жизнь В. Мороза, его необходимо поместить в больницу и долго, тщательно лечить. Между тем, начальник тюрьмы утверждает, что, независимо от того, будет ли Валентин продолжать голодовку или окончит ее, он останется в тюрьме. Это равносильно смертному приговору...

Неужели возможно в современном мире, чтобы человек, вся вина которого - четыре журнальных статьи, признанных судом "антисоветскими", поплатился за это жизнью?".

Одно из самых бесчеловечных изобретений советской карательной системы — помещение инакомыслящих в психиатрические больницы и принудительное "лечение" с помощью средств, подавляющих сознание и волю. Этот метод как бы символизирует роль тоталитаризма в историческом плане. Леонид Плющ в Днепропетровской специальной психиатрической больнице полу­чал по назначению врачей в больших дозах галоперидол в таблет­ках. На свидании с женой в октябре 1973 г. она увидела его та­ким: подавленное состояние, апатия, сонливость. В августе-сен­тябре, до начала "лечения", он написал домой много писем, боль­ших и содержательных. Теперь же он почти перестал писать и да­же читать не может. Январь 1974 г.: состояние прежнее - он поч­ти все время спит, читать и писать не может, на прогулку не хо­дит — мерзнет. В феврале-марте галоперидол заменили уколами инсулина с возрастающей дозировкой. Состоявшаяся в это вре­мя психиатрическая экспертиза сочла необходимым продолжать лечение. Члены комиссии с Плющем не беседовали. Лечащий врач Плюща, Л.А. Часовских, на вопрос жены, какие же симптомы заболевания свидетельствуют о необходимости продолжать лечение, ответила: "Его взгляды и убеждения"... На дальнейшие вопросы о диагнозе и лечении она отвечать отказалась.

На свидании 4 марта 1974 г. Л.И. Плющ был неузнаваем. У него появилась сильная отечность, он с трудом передвигался, взгляд потерял свою обычную живость. Он сообщил, что врачи настаивают, чтобы он отрекся от своих взглядов и убеж­дений и обязательно в письменной форме. Это он сделать отказался.

На свидании 12 мая становится известно, что в апреле Л. Плю­щу перестали давать какие бы то ни было препараты. Плющ объясняет это тем, что у него появились боли в брюшной поло­сти и врачи испугались. После отмены лекарств состояние его улучшилось: стали спадать отеки, прошли боли. Его перевели в другую палату, где меньше больных и тише. Он опять стал читать. Но затем ему снова стали делать уколы инсулина с возрастающей дозировкой. Появилась аллергическая сыпь, зуд, однако уколы не прекратили. После каждого укола Плю­ща на четыре часа привязывали к кровати.

В октябре 1974 г., когда инсулин уже был отменен, а но­вое лекарство еще не назначено, врачи предложили Л.И. Плю­щу написать заявление с осуждением своей "антисоветской деятельности" по типу заявлений Якира и Красина. Плющ кате­горически отказался это сделать:

— Якир солгал. Вы хотите, чтобы я стал лжецом?

Вскоре ему назначили новый препарат — трифтазин в таблетках, большими дозами. 15 ноября 1974 г. Плющ был помещен в "надзорную" палату, где вместе с ним находятся больше 20 агрессивных больных. Свет горит круглосуточно. Больных никуда не выводят: даже уборная находится в палате. Трифтазин ему стали вводить уколами. Уколы вызывают у него сон­ливость, инертность, судороги; свет мешает спать. Плющ не гуляет: не может или не разрешают, неизвестно. На очередном свидании с женой Плющ почти ничего не говорил, ни о чем не спрашивал, даже о детях (у них двое детей). Плющи обрати­лись к властям с просьбой разрешить выехать из СССР, но получили отказ.

... Осень 1974 года. Суд над М.Р. Хейфецом, учителем русского языка и литературы в Ленинграде. Главный пункт обвинения — написание им статьи "Иосиф Бродский и наше поколение", которую он показывал нескольким знакомым. Приговор: 4 года лагерей строгого режима и 2 года ссылки. Суд над Л.А. Ладыженским и Ф.Я. Коровиным (г. Рига). Обвинение: распространение самиздата. Приговор: Ладыженскому 3 года строгого режима и 3 года ссылки, Коровину — два года лагеря и два года ссылки.

В течение 1974 года в Армении проходила серия судебных процессов над армянами по обвинению в национализме и, в частности, в принадлежности к "Национальной объединенной партии Армении", ставящей своей целью отделение Армении от СССР. Всего было осуждено 14 человек, получивших разные сроки до семи лет строгого режима.

Винница, декабрь 1974 г. Врач М.Ш. Штерн (56 лет) приговорен к 8 годам лагерей усиленного режима по обвинению в получении взяток и мошенничестве. Люди, знакомые с делом, утверждают, что обвинение не было доказано в судебном разбирательстве. При обыске в квартире Штерна прокурор Кравченко в присутствии сына М.Ш. Штерна Виктора и его жены и понятых сказал: "Предъявление обвинения связано с желанием вашей семьи выехать в Израиль".