Девять врат. Таинства хасидов - Иржи Лангер

Пергаментный свиток Торы — предмет драгоценный. Драгоценна и бархатная накидка, которую мы надеваем на свиток. На ней красиво вышит старинный символ шестиконечного щита Давидова. Макушку Древа Жизни мы украшаем серебряной короной с колокольцами; на шейку завернутого в накидку свитка мы вешаем серебряную ручечку с вытянутым указательным пальцем и на грудь его — серебряный щит. Свитки Торы мы прячем в шкафу нашей молельни за чудесной занавесью.

Когда во время богослужения в святой шабес или в другие праздники Книгу несут по синагоге, мы встаем перед ней с большим почтением, чем иные народы перед своими правителями. Мы касаемся ее одеяния, целуем его. Если бы — упаси Господь — Тора в силу несчастного случая упала на пол, нам пришлось бы поститься семь дней, чтобы смыть ее осквернение. Если по какой-либо причине свиток становится непригодным для чтения, мы хороним его на кладбище с подобающими почестями.

Бог воплотился в Тору и ее святые буквы и такой передал ее нам. Прежде чем возник мир, была Тора, тайный Закон Божий. Она была написана белым огнем на черном огне, говорит Талмуд. А в святом Зогаре сказано: «Бог, Тора и Израиль суть одно и то же».

Во время каждого шабеса и каждого праздника для всех присутствующих читается Тора. В течение года мы прочитываем ее всю и затем начинаем снова. Так происходит уже многие тысячелетия. Чтение Торы — дело нелегкое. В Торе нет гласных, нет в ней и диакритических знаков. Вы не отличили бы в ней х от к, в от б, с от ш и тому подобное. Каждое словечко имеет свою особую мелодию, и она при публичном чтении должна быть пропета. Ибо слово последующее имеет уже совсем иную мелодию. Искусный кантор должен все это знать назубок, если не хочет осрамиться. Набожные прихожане очень требовательны и очень темпераментны.

Каждая буковка Торы скрывает глубокую тайну. Самая возвышенная тайна заключена в гласных, а еще больше — в нотах. Но самая высочайшая тайна погружена в неисписанном море белизны, которая со всех сторон окружает буквы. Эту тайну никому не дано ни прочесть, ни понять. Столь непомерна тайна белизны пергамента, что весь этот мир не способен вобрать ее в себя. Мир — недостаточное для нее вместилище. Лишь мир будущий постигнет ее. Тогда уже будут читать не то, что написано в Торе, а то, что в ней не написано: белый пергамент.

Тысячи и тысячи канторов умеют безупречно и живо читать Тору. Но так, как читал ее святой рабби Иреле из Стрелиски, не сможет никто!

Святой рабби Шулем из Белза однажды на праздник Пятидесятницы был в Стрелиске. На этот праздник Господь Бог дал нам десять заповедей. И поэтому мы ежегодно в этот день читаем из Торы соответствующую главу. Реб Шулем был приглашен послушать, как читает его учитель.

И вдруг пред Шулемовым взором исчез пергамент, и Шулем узрел такую Тору, какой она была до сотворения мира: белый огонь на черном огне!

Конечно, так узреть святую Тору может только такой ученик, каким был святой рабби Шулем, и лишь тогда, когда ее читает такой святой, каким был реб Иреличек.

Уже матушка Иреличкова была великой цадекес; она была замечательной святой, и звали ее Ривкеле. Росла сиротой. Старый дедушка и бабушка воспитали ее в деревне, неподалеку от местечка Яново. Но дедушка и бабушка вскоре умерли. Один пуриц, то есть шляхтич, приказал запороть дедушку до смерти, бабушка не вынесла горя и умерла. Ривкеле пошла работать, хотя ей еще и двенадцати не было. Работала она в корчме, была тихой и трудолюбивой. Корчмарь и корчмарка не могли на нее нарадоваться.

В корчму приходило много возчиков. Все народ грубый и неотесанный. Знай только резались в карты, о Господе Боге и не вспоминали. Рук перед едой не мыли, и Ривкеле ни разу не видела, чтобы они молились. Не замечала она и их намеков насчет ее красоты. Но один среди них был совершенно другой. Что ни утро, он обвивал себя ремешками и молился. Перед едой мыл руки, а после еды благодарил Господа, что «Он кормит весь мир добросердечием и ласковостью, милосердием и жалостью, и что пищу готовит всем Своим созданиям, и что дал нам землю добрую, широкую и красивую и Закон Свой и заповеди тайные и город Свой — святой Иерусалим». Этот человек и карты никогда не брал в руки. Звали его Пинеле, или Пинхес. Корчмарка вскоре поняла, что Пинеле нравится девушка, и сказала об этом мужу. И порешили они, что сделают доброе дело, если сиротку выдадут за возницу. Так и стали Пинхес и Ривкеле женихом и невестой.

В ту пору по деревне случайно проезжал святой ребе реб Бер, проповедник из Межерича, — да хранит нас Свет его заслуг! Тогда-то Пинеле и спросил его, что он думает об их помолвке.

Святой ответил: «Невеста твоя — девушка без изъяна. Она принесет тебе сына, который будет истинным благословением Божьим».

Рассказывают, что Ривкеле на свадьбе не выглядела счастливой. Для ее тонкой натуры Пинхес был человеком слишком простым. Но вскоре она смирилась со своей участью. Ведь брак был заключен с благословения святого ребе реб Бера! И вполне счастливой она стала, когда родился у них мальчик.

И отец дал ему имя Ире по Израилю.

Рассказывают, что, когда Ривкеле была еще на сносях, пришла она однажды в Межерич. И как только переступила порог горницы святого, ребе реб Бер почтительно встал со своего стула. Его ученики диву давались: обыкновенная женщина, а святой встает перед ней!

И сказал святой ребе реб Бер ученикам своим: «Знайте: дитя, что носит под сердцем эта набожная женщина, однажды станет святым, который озарит светом весь Израиль».

Иреличек был необыкновенным ребенком. Однажды он играл перед домом и вдруг ни с того ни с сего разразился громким плачем. Таким могут плакать только дети.

— Пинеле, ступай посмотреть, что с ним случилось, — из кухни крикнула мужу Ривкеле.

— Ничего, маменька, ничего со мной не случилось, — сказал Иреличек. — Но вдруг мне стало так жалко доброго Господа Бога. Как Ему, наверное, грустно, что при Нем нет всех его деточек!

Возчик с утра до ночи колесит по дорогам, а зарабатывает гроши. Вот и решил Пинеле бросить свою телегу, перебраться в Яново и все время быть рядом со своим Иреличеком. Сделал он так, как задумал, и, что называется, в одну ночь стал портным. Да вот беда: в Янове каждый седьмой еврей был портным, а яновчане не очень-то любили наряжаться. Праздничная бекише переходила по наследству от отца к сыну вплоть до третьего, а то и четвертого поколения. И когда с повседневного платья свисали лохмотья, даже самого богатого яновчанина это не трогало. Работы было мало, денег и того меньше.

Родители Иреличековы едва сводили концы с концами. На учителя, который учил бы их сыночка слову Божьему, денег не было, хотя Иреличеку вот-вот стукнет уже три года.

На их счастье, в соседней деревне жил состоятельный еврей-арендатор, который для своих подраставших детей держал домашнего учителя. И этот арендатор разрешил Иреле учить слово Божие вместе со своими сыновьями.

И в самом деле, уже настала пора. На носу был как раз третий день рождения мальчика. Иреличеку остригли волосики — до трех лет мы детей не стрижем, — потом еще и побрили головку, одни только пейсики оставили. Выкупали мальчика и облачили его в праздничный кафтанчик. Затем поставили Иреличека на стол, на головку надели не отцовский шабесовый штрамл, какой обычно надевают на таких детишек, а огромную широкополую шляпу черного бархата, какую носят те мужчины, у которых в роду среди предков был какой-нибудь знаменитый раввин. Из-под черной широкополой шляпы Иреличека почти не было видно. Да и никакого знаменитого предка у него в роду не имелось. И еще на шейку ему повесили красивую золотую цепку, до того тяжелую, что он едва мог устоять на ногах. Жена арендатора унаследовала цепку от своей дорогой прабабки — мир ее памяти! — и давала ее поносить хорошим деткам только на их третий день рождения. Вот таким выряженным дорогой Иреличек должен был стоять на этом столе и «проповедовать». Никаких лакомств для него, бедняжки, родители не припасли. И все-таки этот день рождения был очень славным, день рождения Иреличека! Ибо Иреличек не «проповедовал», как это делают другие трехлетние детки. Иреличек, мудрый Иреличек, проповедовал по-настоящему. Как взрослый и ученый человек! Так Иреличек стал учеником.

С той поры, что ни день, ходил Иреле через луга и леса в далекое село. Ходил один. Никто не сопровождал его. На это, несомненно, была воля Всеведущего Бога. Ибо каждодневная дальняя дорога немало способствовала тому, что его детская душа расцвела так чудесно, как только цветут цветы на лугах, по которым он хаживал.

Как-то раз Иреличек шел своей дорогой и был весь погружен в мысли.