Стихотворения и поэмы - Микола Бажан

Тамаре Ханум

Говорит Тамара Ханум:«Сверкнула золотом шелков тугая пена,И руки вскинулись, как языки огня,И вновь, затрепетав, сникают постепенно,И бубен дробно бьет, во мне самой звеня.

Я слышу ритм времен, — и женщина ЕгиптаПроходит в лунной мгле моих ресниц густых,И мой цветной наряд подобен манускрипту,Где арабесками Гафиза вьется стих.

Бой бубна, словно клич далекий хорезмийца,Смолкает медленно. Им до краев полна,Я жду. И длинных труб звучание томится,Как ветер пред грозой, как сонная волна.

В лесу звучаний тех, укрыта труб стволами,Я вею и кружу цветочной бахромой.Упасть, и прянуть вверх, и взвихриться, какпламя,—О повесть женщины! Садр[35] несказанный мой!

Я весь заветный мир и все уловки знаюНемых, нерадостных праматерей моих.Ведь и для них ревел когда-то зев карная,[36]Ведь бубен плясовой метался и для них.

Они живут во мне тревожно и послушно,Они хитры еще и всё ж побеждены.Они идут ко мне из Согдианы душной,Из глиняной Хивы, из влажной Ферганы.

Всё мастерство свое, всю творческую зрелостьЯ в танец воплощу и плотью воспоюСчастливую любовь, работу, честь и смелость —Рост человеческий в моем родном краю.

Звук триумфального высокого карнаяВенчает танец мой — живи, расти, спеши!Так я, танцовщица, о счастье возглашаю:„О, повесть женщины! Песнь молодой души!“»

3

ГРОБНИЦА ТИМУРА

Крушил он мир, сметал народы,Жег города и степь топтал,Гнал он орду свою в походыПо вечным льдам кавказских скал.

К нему за барышом и ласкойШли мутью вспененной рекиКупцы Ирана и ДамаскаИ Генуи ростовщики.

Ветра пустынь над ним летели,Вился он призраком кривым,И — многорукий идол ДелиВо прах повергся перед ним.

Из глаза идола рукамиХан вырвал лучший диамант,Швырнул в мешок и взял тот каменьВ свой рыжегорбый Самарканд.

Пускай в сокровищницах скрытыПодарки всех племен и стран,Но лишь один кусок нефритаЧтил, как свою святыню, хан.

Быть может, в черных рвах ТуранаИль в оползнях китайских горНашли рабы в подарок хануЗеленый камень — дивозор.

Бесплотный лунный отблеск стынет,Глубины моря мреют в нем.Мертвящий холод в сердце хлынет,Лишь взглянешь в каменный излом.

Сквозь эту муть мертвеют далиБесследных войн, глухих смертей.А хан обрел в его кристаллеПоследний тщетный свой трофей.

И приказал он тот гнетущийЗеленый камень забытьяВбить над могилою грядущей,Как бы печать небытия.

Всё кончилось — все смуты мира,Весь ненасытный жар души.Одна лишь прихоть Гур-ЭмираТорчит в кладбищенской глуши.

Зеленоватый, плоскоребрый —Вот знак для будущих веков,Исчерчен грамотой недоброй,Словами древних языков.

И только в книге желтошкурой,Меж ярких сказок без конца.Найдешь ты повесть про Тимура,Про век Железного Хромца.

Итак, не он, владыка-воин,Принесший миру гнев и меч,Бессмертья большего достоин,Но этой древней книги речь.

Он — это смерть глухонемая.В солончаках истерся след,Где разрушитель шел, хромая,Дорогой гибели и бед;

Где шел, хромая, тот лунатикВ бесплодных снах бесследных дел,Чтоб орды слать и дальше гнать их,Прорваться сквозь любой предел.

И торные дороги мираВ один тупик уперлись все,Склеп развалился Гур-Эмира,Упали башни медресе.

Истлев под толстым слоем пылиМеж плит, развалин и лачуг,Чернеет призрак черной были —Хромца Железного бунчук.

И, как крыло зловещей птицы,Как смерти хищная рука,Вися над плесенью гробницы,Гниют лохмотья бунчука.

На купол этой башни хмурой,На всё, что гулко и мертво,Ложится тенью Ленгтимура [37]Тень злого знамени того.

Пускай под этой тенью ляжетКичливый самодержец тот,Которому навек откажетВ бессмертной памяти народ.

42. МАЛЬЧИК ИЗ ЧУФУТ-КАЛЕ[38]

И взгорье и солнце. Пустынность немая.И мечется пыль желтоватой струей,И дали, от пыли бледнея и тая,Бескрасочно льются над сонной землей.Растаяли краски, дороги и граниВ сухом колыханье гнетущего дня,В полдневном изморе, в тяжелом тумане,Который плывет, наполняя меня.

Внезапно сквозь желтое облако пылиВозник неподвижно огромный утес,Как сгусток тумана, как мрак в изобилье,Где серое небо с землею слилось.Он, как наковальня, возник из туманаС тяжелою цепью, прибитой к нему.Ту цепь создавала рука великана,Теперь же она не нужна никому.Унылая кузница денежной славы,Оплот лихоимства, невольничий страх,Твердыня погибшего града-державы,Где правил купцов и рабов патриарх!Пещеры, прорезав унылый песчаник,Где некогда было людское жилье,Зияли, как трубы. И башни трехгранникТорчал над пещерами, словно копье.Пал город, как витязь, людьми позабытый,Сломил его голод, сглодала чума.Разбились заслоны. Распались граниты.Разрушились стены. Исчезли дома.Остатки защитников, скудные верой,В безвестность ушли. Как последний боецПоднялся над древней стеной желто-серойКрутящейся пыли неверный столбец.Он взвился и вдруг безнадежно поникнул,И то был конец. Тишина на стене.Вот глыба свалилась, вот камешек скрипнул,И эхо, как птица, летит в тишине…

И только на улицах в каменных плитах,Пробитые много столетий назад,Остались следы пешеходов забытых,Когорт, колесниц, караванов и стад.Немые следы поколений далекихВспахали шершавый зернистый гранит —Ободья высоких колес крутобоких,Стальные подковы арабских копыт,Размашистый шаг молодого верблюда,Короткие стуки копытцев осла,Толпа, что по свету скиталась повсюдуИ пыль отовсюду с собой принесла;Голодных рабов истомленные ноги,Побитые тернием русских степей,Где греков, монголов и готов дорогиЛежали, чернее ременных плетей.

Сапог моряка, повидавший полсвета,Башмак торгаша, поднимающий пыль,Сандальи философа и правоведа,Обернутый шерстью калеки костыль —Все тут они вместе стучали, звенели,Влеклись друг за другом, спешили, неслись,Ползли на ступени, пороги, панели,На площади рынков и к крепости ввысь,Топтались на месте, бежали тревожно,Смыкаясь в ряды, выступали в поход,И след их поныне заметить возможноНа старых дорогах и возле ворот.Подземные тюрьмы, пропахшие тленом,Омылись дождями. Купеческий склад,Устроенный тайно в подвале подземном,Лишь мохом теперь да ужами богат.И лишь полукружье надвратного свода,Взлетев высоко, золотится вдалиДа плесенью тянет из мертвого входа.Покой. Тишина. Усыханье земли.И вдруг чей-то голос. Задорно и тонко,Смакуя заученных слов перелив,Выводит он с милым усердьем ребенкаПовсюду знакомый военный мотив.И кто-то, видать, босоногий, бывалый,Бежит по ступеням и топчет траву.Вот он появился. «Откуда ты, малый?»— «Откуда? Из школы. А здесь я живу».Он волосом рыж, и веснушек довольно.Как солнечный зайчик улыбка лица.Мешочек для книжек и мелочи школьной.«Я сторожа сын. Это — служба отца».И мальчик рукою хозяйственно машетНа город-державу, на выступ горы.Вот, дескать, хозяйство неважное наше,Попробуй-ка место найти для игры!

Мальчонка в рубашке из синего ситца,Живой, светлоглазый, курносый сынок!Тебе, жизнелюбцу, подростку-счастливцу,Он мал — этот древний пустой городок,И старого мира тебе недостанет,Как этого мертвого ныне плато,—Тебя на дороги далекие тянет,Которых досель не изведал никто.Порыв жизнерадостный и животворныйТебя понесет далеко по земле,Курносый парнишка, веселый дозорный,Мой маленький школьник из Чуфут-Кале!

43–45. БОРИСЛАВСКИЕ РАССКАЗЫ