Стихотворения и поэмы - Микола Бажан

3

ПЕРЕНЕСЕНИЕ ПРАХА ВАЖА ПШАВЕЛА[34]

Что было раз — тому не повториться.Была Тбилиси ночь. И был лишь череп твой.Я с трепетом глядел в твои глазницы,—Лежала в них земля, и сумрак, и покой.

Пещеры глаз темнели величаво,Как склепы некие над сном подземных вод.То был тайник скорбей — могучий свод,Грот мудрых снов прославленного пшава.И я глядел сквозь грот и в тучах видел дали,Как бы скрещения тропинок иль мечейИль ветви дуба там, в твоем Чаргали,Где в плиты скал вчеканен был ручейИзвилистым узором на кинжале.

То тени снов, сокрытых в лабиринте —В мозгу седого рыцаря-певца.А ночь ползла, как барс, по кручам                                         на Мтацминде,Чтоб глянуть на черты нетленного лица,И уцелевший лик нам поразил сердца.

И страшно было нам его страшиться взора.Он с нами был — суровый пшавский муж,Он смел с пути осколки мелких душИ мужество возвел крутой тропою в гору.

Важа, Акакий, Александр, Илья…Осыпана огнем, внизу гремит земля,Стихов созвездье встало над Тбилиси,И кипарисы над камнями тут,Как бы мечи трехгранные, взвилися,—И горы ими отдают салют.

4

РОДНИК

К 1500-ЛЕТИЮ ТБИЛИСИ

Измученный вонзившейся стрелою,Олень с трудом достиг мохнатых круч,Где из глубин точился дымный ключ,Клокочущий целебною водою.

Подставил рану под струю тепла,И прежняя стремительная силаВновь по усталым мышцам потеклаИ слабнущее сердце укрепила.

Олень поднялся. Прежний трубный звукУнесся к синим горным гребням в дали,И, видя это чудо, ГоргасалиПослушно опустил свой прыткий лук.

Но, удали своей ища исхода,Он городу велел немедля встать,Где горы дарят воду-благодать,Горячую, как нрав его народа.

Прошли века, но до тех пор, покаПервооснова гор не охладела,Ключи в духмяных логах СакартвелоЖивут и будут жить еще века.

Но никогда еще, Тбилиси древний,Обильные целебные ручьиТакою силой, щедрой и напевной,Не вспаивали мускулы твои.

И, словно герб твой, вижу я воочьюОленя, что взметнулся с вольных горВ грядущих дней распахнутый простор,Навстречу солнцу, жизни средоточью.

39–41. УЗБЕКИСТАНСКИЕ СТИХИ

1

САДОВНИК

Крик бирюзовых птиц, шакалов тонкий плач,Арыков плещущих недолгая прохлада,Тяжелой башнею чернеет карагач,Дарит благая тень прохожему отраду.

С деревьев тутовых слетают вниз плоды,Струясь, подобно сладкому дождю, бесшумно.Вот тут бы путникам усталым у водыПрисесть на коврике и отдохнуть бездумно.

И гостя пришлого встречает добрый люд,Узбек произнесет «салям» и усмехнется.Растают ягоды на теплой меди блюд,Из ковшика вода студеная прольется.

Степенно кланяясь, привстанет аксакал,И к сердцу верному прижмет он руку, стоя,И горьковатого зеленого настояПредложит он испить из маленьких пиал.

Как живы и ловки, как стройны хлопкоробы,Как ладно скроены, — они такие все.Таков и этот дед, мудрец высоколобый,Садовник наш в земной, изысканной красе.

Почтителен и строг во вдумчивых расспросах —О тружениках нив, идущих впереди,О волжских яблоках, о киевских колхозах,Он завершает речь строфою Саади:«Будь волос шелковинкой или еще слабей,—Когда сплетен с другими, он крепче всех цепей».

И он волнуется. И речь, исполнясь лада,В двустишья вкована, им отдана во власть,Она колышется, звенит, как лоно сада,Когда плодам его пришла пора упасть.Мы вслушиваемся, как в слове дышит страсть,И в слове том — плода созревшего услада.

Он говорит, и мы стремимся всё сберечь,Весь медью кованный раскат речитатива,—В колхозный сад вошла спокойно, горделивоТитана Фирдуси взволнованная речь.

Стих Тусского певца чеканкою украшен,Раздумий Саади живой и мудрый лад,Мотив Гафиза строен и изящен,—Стихи, как добрый гость, вошли в колхозный сад.

Как вздох, как теплота, как трепетанье тела,Как мысль, они росли в могучем старике.И почва древняя цветами шелестелаИ, как карнай, звучала вдалеке.

Сквозь речь колхозника соединяясь с краем,На сотнях языков рождалась песня вновь,Где строфам Пушкина, Гафизовым рубайям,Шевченковым словам достойно мы слагаемНавеки данные нам братство и любовь.

2

ТАНЦОВЩИЦА

Тамаре Ханум

Говорит Тамара Ханум:«Сверкнула золотом шелков тугая пена,И руки вскинулись, как языки огня,И вновь, затрепетав, сникают постепенно,И бубен дробно бьет, во мне самой звеня.

Я слышу ритм времен, — и женщина ЕгиптаПроходит в лунной мгле моих ресниц густых,И мой цветной наряд подобен манускрипту,Где арабесками Гафиза вьется стих.

Бой бубна, словно клич далекий хорезмийца,Смолкает медленно. Им до краев полна,Я жду. И длинных труб звучание томится,Как ветер пред грозой, как сонная волна.

В лесу звучаний тех, укрыта труб стволами,Я вею и кружу цветочной бахромой.Упасть, и прянуть вверх, и взвихриться, какпламя,—О повесть женщины! Садр[35] несказанный мой!

Я весь заветный мир и все уловки знаюНемых, нерадостных праматерей моих.Ведь и для них ревел когда-то зев карная,[36]Ведь бубен плясовой метался и для них.

Они живут во мне тревожно и послушно,Они хитры еще и всё ж побеждены.Они идут ко мне из Согдианы душной,Из глиняной Хивы, из влажной Ферганы.

Всё мастерство свое, всю творческую зрелостьЯ в танец воплощу и плотью воспоюСчастливую любовь, работу, честь и смелость —Рост человеческий в моем родном краю.

Звук триумфального высокого карнаяВенчает танец мой — живи, расти, спеши!Так я, танцовщица, о счастье возглашаю:„О, повесть женщины! Песнь молодой души!“»

3

ГРОБНИЦА ТИМУРА

Крушил он мир, сметал народы,Жег города и степь топтал,Гнал он орду свою в походыПо вечным льдам кавказских скал.

К нему за барышом и ласкойШли мутью вспененной рекиКупцы Ирана и ДамаскаИ Генуи ростовщики.

Ветра пустынь над ним летели,Вился он призраком кривым,И — многорукий идол ДелиВо прах повергся перед ним.

Из глаза идола рукамиХан вырвал лучший диамант,Швырнул в мешок и взял тот каменьВ свой рыжегорбый Самарканд.

Пускай в сокровищницах скрытыПодарки всех племен и стран,Но лишь один кусок нефритаЧтил, как свою святыню, хан.

Быть может, в черных рвах ТуранаИль в оползнях китайских горНашли рабы в подарок хануЗеленый камень — дивозор.

Бесплотный лунный отблеск стынет,Глубины моря мреют в нем.Мертвящий холод в сердце хлынет,Лишь взглянешь в каменный излом.

Сквозь эту муть мертвеют далиБесследных войн, глухих смертей.А хан обрел в его кристаллеПоследний тщетный свой трофей.

И приказал он тот гнетущийЗеленый камень забытьяВбить над могилою грядущей,Как бы печать небытия.

Всё кончилось — все смуты мира,Весь ненасытный жар души.Одна лишь прихоть Гур-ЭмираТорчит в кладбищенской глуши.

Зеленоватый, плоскоребрый —Вот знак для будущих веков,Исчерчен грамотой недоброй,Словами древних языков.

И только в книге желтошкурой,Меж ярких сказок без конца.Найдешь ты повесть про Тимура,Про век Железного Хромца.

Итак, не он, владыка-воин,Принесший миру гнев и меч,Бессмертья большего достоин,Но этой древней книги речь.

Он — это смерть глухонемая.В солончаках истерся след,Где разрушитель шел, хромая,Дорогой гибели и бед;

Где шел, хромая, тот лунатикВ бесплодных снах бесследных дел,Чтоб орды слать и дальше гнать их,Прорваться сквозь любой предел.

И торные дороги мираВ один тупик уперлись все,Склеп развалился Гур-Эмира,Упали башни медресе.

Истлев под толстым слоем пылиМеж плит, развалин и лачуг,Чернеет призрак черной были —Хромца Железного бунчук.

И, как крыло зловещей птицы,Как смерти хищная рука,Вися над плесенью гробницы,Гниют лохмотья бунчука.

На купол этой башни хмурой,На всё, что гулко и мертво,Ложится тенью Ленгтимура [37]Тень злого знамени того.

Пускай под этой тенью ляжетКичливый самодержец тот,Которому навек откажетВ бессмертной памяти народ.

42. МАЛЬЧИК ИЗ ЧУФУТ-КАЛЕ[38]