31 августа - Лоранс Коссе

Во всяком случае, Лу начнет с того, что уйдет из гостиницы. Она не собирается проводить здесь две ночи подряд.

Что она будет делать дальше, что с ней станется, как принято говорить, — ну, этот вопрос может и подождать. Были вопросы менее глобальные, но тоже важные: что у меня есть? Сколько у меня денег?

Лу достала обе сумки и, сев по-турецки на пол, вытряхнула на паркет свой кошелек и бумажник этого человека, о котором она ничего не знала. В одном три тысячи франков с чем-то, в другом — чуть меньше десяти тысяч; у нее редко бывала при себе такая наличность.

Она поколебалась, но потом положила все деньги в свой кошелек. А бумажник незнакомца она выкинет, и как можно быстрее.

Лу перешла к содержимому своих сумок. Начала с дорожной. Грязная одежда: ее она больше никогда не наденет. Нужно купить новую, — Лу посмотрела на часы: завтра. Кляп, который часами затыкал ей рот, — от него она тоже избавится. Она увидела, развернув платок, что это был всего лишь большой квадратный кусок набивного хлопка, каких немало продается в "Монопри", новый — то есть он раньше был новым, до четверга. Нет, до пятницы. Это в пятницу все рухнуло. Похищение длилось меньше двух дней. Без радио, без расписания работы магазинов и других временных отметок, задающих ритм современной жизни, Лу сказала бы, что прошло две недели.

Надо еще выкинуть мишленовский путеводитель: теперь он ей не нужен. Ремень. Мерзость. Захлебнувшийся фен. В смысле — сломанный, поправилась Лу.

Пока все, что она разобрала, шло на выброс.

Косметичка ей еще понадобится. Она вернула на место маникюрные ножницы. Швейцарский нож — поколебавшись, она все же положила его рядом с косметичкой: надо оставить. Имущество совсем небольшое, займет немного места. Косметичка и швейцарский нож.

Теперь торбочка. С ощущением, что она вскрывает древнюю могилу, Лу перебирала разные штучки из своей прежней жизни: солнечные очки, плетеный браслет, наполовину использованная упаковка бумажных платков, флакон туалетной воды с пульверизатором. Тут были и ключи от квартиры в Вирофле, но не было… Лу быстро вытряхнула на пол все содержимое: не было ее бумажника с документами.

Он испарился, и это значило, что у нее больше нет ни удостоверения личности, ни кредитной карты. На остальное ей было наплевать — удостоверение избирателя, удостоверение донора, где указана ее группа крови, две-три дисконтные карты — на химчистку, бассейн, музыкальный магазин.

Наплевать ли? Вовсе нет. Потому что эти ненужные бумажки свидетельствовали о ней так же непреложно, как удостоверение личности и кредитная карта — документы, которые поначалу казались ей единственно важными.

Однако, важное или нет, где все это? Лу откинулась назад и вытянулась на полу.

Либо она не заглянула в один из карманов, документы остались там, и теперь ее ищут все полицейские, какие только есть во Франции. Это была ошибка, случайных промах, кошмарная глупость, о которой она не переставала думать с тех пор, как села в метро на станции "Обервилье-Пантен", но без таких ошибок никогда не обходится. Либо этот парень, о котором она почти ничего не знала, где-нибудь спрятал ее документы, предпочитая не носить их с собой в те достаточно опасные часы до, во время и после встречи с репортером из "Пари-матч". Возможно, он собирался вернуть их Лу, когда они разойдутся каждый своей дорогой.

Одно из двух. Или тот человек оставил ее бумажник в своей халупе на седьмом этаже, предполагая напоследок наведаться туда; раньше или позже документы найдут и выйдут прямо на Лу. Или он сбагрил его куда-нибудь, зарыл, например, в глухом лесу, куда вряд ли ступит чья-либо нога.

Лу села, обхватив руками колени. В конце концов, это даже хорошо, что при ней нет никаких документов. Надо взглянуть правде в глаза: она не может оставаться Луизой Ориган, жить так, как жила прежде. Она должна стать другим человеком, начать новую жизнь. Собственно, она уже начала. Уже вступила в эту новую жизнь.

Вступила на новую дорогу, которой совсем не знала, — вот в чем парадокс. Ладно, пора двигаться, сказала себе Лу. Скоро все станет ясно.

Она расплатилась за комнату наличными, стараясь не показывать, как набит ее кошелек. В глубине души она понимала, что в ее интересах сохранить бумажник того человека, о котором она ничего не знала, даже имени. У нее будет два кошелька, один для текущих расходов и другой — как чулок для заначки. Итак, три, решила она, я оставляю три вещи: нож, бумажник и косметичку.

В Туле стояла хорошая погода, градусов двадцать, не меньше; легкие облачка не предвещали ничего дурного. Лу вошла в старый город, миновав крепостные стены, и прогулялась по маленьким улочкам. Мец, Туль и Верден, повторяла она про себя, что это? Может быть, три битвы? Воспоминания из начальной школы.

Она прошла мимо красивой церкви темно-серого цвета. Справа от ступеней стоял контейнер, куда благотворительные общества предлагают класть старые вещи. Выглядит вовсе не зловеще, сказала себе Лу, но ведь башни, где оставляли брошенных младенцев, тоже не выглядели зловещими. Не додумав эту мысль, она сделала вид, что специально принесла сюда целую сумку одежды, подошла к контейнеру и разом избавилась от ненавистного шмотья и оттого, что выглядело как обыкновенный квадрат ткани из набивного хлопка.

Заодно уж она рассталась и с мишленовским путеводителем — сунула его в водосточный люк, двумя улицами дальше, даже не посмотрев по сторонам.

Туль оказался очень маленьким городом. Ощущение было такое, что на нее направлен гигантский прожектор и она движется в круге света, как полуголые девушки на арене цирка. Трудно будет найти работу в таком небольшом городке. Она обойдет по очереди все рестораны и магазины, ее очень быстро запомнят — "да-да, темненькая такая, и, похоже, нетвердо знает, как ее зовут".

Ясно — отсюда надо уезжать. Осталось решить, в какую сторону. Лу колебалась: двигаться дальше в Нанси или вернуться в Париж.

Из расписания она узнала, что поезд в Нанси отправляется в 15.53, парижский — в 14.57. Она выбрала Париж. Так она выиграет целый час. Зачем выиграет, у кого выиграет, станет ясно в последующие дни.

Она открыла для себя и другой парадокс, известный всем беглецам: прятаться лучше в знакомых местах — теперь она была этом уверена.

В поезде она проглотила несколько очень тонких и очень сладких ломтиков пирога — все, что осталось из еды в баре. Она не могла заставить себя сесть где-нибудь и пообедать и сомневалась, будет ли это еще когда-нибудь в ее жизни. А в тюрьме едят за столом? Лу, конечно, знала, как и все, что заключенным приносят поднос с едой. И как они едят? Держат поднос на коленях, присев на койку? Или в углу стоит стол?

В 15.12 поезд остановился в Коммерси. Около 16.00 Лу воспользовалась тем, что никто на нее не смотрит, и выбросила отвратительный кожаный ремень, плотно свернув его, в маленькую съемную урну под окном, возле сиденья. В 17.59 она была в Париже.

Шесть часов вечера, а светло, как днем. Не выходя на улицу, Лу нырнула в метро. На станции "Восточный вокзал" выбор не так уж и велик: всего три линии. Она не поедет в сторону Иври или Вильжюифа, не сядет на разветвляющуюся линию, по которой ехала вчера и выскочила на "Восточном вокзале". Слишком похоже на возвращение в прошлое. Порой мечтаешь об этом, но сейчас ни за что на свете Лу не согласилась бы вернуться во вчерашний вечер. Она выбрала "четверку" — линию в сторону "Орлеанских ворот", — подальше, подальше от "Обервилье-Пантена".

Она вышла из метро на конечной, радуясь, что так быстро выбралась из Парижа. Ей нужно срочно избавиться от сломанного фена: во-первых, это серьезная улика, а во-вторых, из него продолжала сочиться вода — на дорожной сумке расплывалось влажное пятно, зловещее и предательское, как те нестираемые пятна, о которых говорится в сказках. Как поступить с феном? Напрашивалось единственное решение: просто-напросто вышвырнуть на помойку. И желательно, чтобы эта помойка была не в Париже.

Логики тут не было, она и сама это понимала. Вряд ли они уже установили орудие преступления, еще менее вероятно, чтобы подмоченный фен искали по всему городу. Впрочем, Лу даже не знала, где это случилось, где фен нахлебался воды, — в Париже или нет. И все-таки лучше выбросить его где-нибудь в пригороде. Ей это придаст уверенности. Может быть, оттого, что у Парижа есть четкие границы, тогда как пригород — понятие растяжимое.

Она перешла через мост над кольцевой дорогой и оказалась в неизвестном месте. Но хоть не в Орлеане, уже хорошо. Потом, миновав указатель на Монруж, поняла, что идет прямо к "Ботику", пристанищу тех, кто помешан на парусах и мачтах, — магазинчику, где работал Ивон.

Она повернула на девяносто градусов и двинулась на восток по внешней стороне кольцевой дороги. По улице Барбеса, потом по длинному шоссе Вайан-Кутюрье, вверх, вниз. Архитектура этого местечка наглядно демонстрировала заранее проигранное сражение между цепью маленьких предместий, с налетом беспорядочного и добродушного урбанизма, и мегаполисом, которому настолько тесно в его границах, что он выступает за них и заглатывает соседние территории. Со стороны Парижа здесь были только новехонькие отели и офисы разных компаний, чьи аббревиатуры все до единой начинались на букву "S". Пригород сопротивлялся, защищая свою честь. Особняки 1900-х годов держались по-стариковски стойко, выделяясь на общем фоне своим тускло-красным или палевым цветом. Через каждые тридцать метров располагались допотопные забегаловки, сообщавшие не в меру большими буквами свое название и гастрономическую специализацию: "Ретро", "Гасконец".