Ойроэн (СИ) - Кочешкова Елена А. "Golde"

Я вспоминала, как ехала с ним в одном седле, а сама смотрела на его названного брата. Как мы сидели у костра в степи, и я пыталась понять, которого из них прибрать к рукам. Поначалу-то мне еще казалось, что со старшеньким у меня даже побольше шансов. Пока не узнала, кто он. Пока не разглядела в его сердце эту занозу, что невозможно вынуть ничем, кроме встречи с любимой женщиной. С единственной, о которой он думал днем и ночью. Айне повезло... повезло, что он оказался таким упрямым и терпеливым. Сумел добиться своего.

Я знала, тот, кто подарил жизнь моему сыну, никогда не приложит столько же усилий, чтобы вернуть меня. Потому что я никогда не значила для него столь же много. И в чужие сны он ходить не умел... Если и снился, так только потому, что это м о я душа рвалась к нему.

Хвала богам, спустя почти год эти сны почти оставили меня наконец. Если они и случались, я быстро находила в себе силы не думать о синеглазом колдуне, в чьих объятиях впервые познала, что такое настоящее счастье.

Но в ночь, когда я осталась в тэне одна, лишь с младенцем у титьки, мне вдруг стало отчаянно страшно, что эти сны вернутся снова. Что теперь, когда некому хранить меня по ночам, жгучий яд снова пропитает все мои поры и отравит мое молоко, мои мысли и всю мою жизнь.

5

Поутру в становище явились мальчишки пастуха Нуду – за Вереском. Прискакали на рассвете, веселые, яркоглазые, ветер в длинных черных волосах. Один на год его старше, другой младше на пару лет. Издалека был слышен их смех и громкий окрик: «Эгэ, Аелан!». За спиной – маленькие тугие луки, у седел – колчаны. На охоту собрались, стало быть.

Вереск вышел им на встречу уже с натянутой тетивой и без костыля. Дохромал до своей кобылы, оседлал споро, как будто не вчера только вертел уздечку в руках с недоумением. Степную речь он понимал худо, но братья того словно не замечали, говорили с ним, как со своим, втолковывали все по десять раз терпеливо, показывали на своем примере. В последнее время они частенько наведывались к нам, благо ехать-то было недалеко. Именно сыновья пастуха сказали Вереску, что в Диких Землях не только пешком ходить стыдно, но и не уметь подстрелить себе еду – позор.

Лук ему Кайза нашел, а эти двое стали учителями по стрельбе. Да и просто хорошими друзьями.

Я радовалась за него.

Как не радоваться, когда у человека все хорошо, все правильно? Когда он живет настоящей жизнью, какая и положена людям его лет... Не мытарства по дорогам, не бессонные ночи с чужим младенцем, не кусачая дура-девка вместо любящей семьи, а вот это – настоящее.

Шиа, конечно, тоже сказала, что хочет поехать на охоту, да только кто бы ее взял, малявку.

Я проводила мальчишек взглядом из своего тэна и подумала, что все верно сделала вчера. Пусть Вереск живет свою жизнь... а в мою не лезет. Подхватила с пола Рада, который нашел там жука и пытался поймать его неловкими пальчиками, утерла ему слюнявые губы, перепачканные в песке и пыли. Сидеть сын тоже начал совсем недавно, смешно так, держа одну ногу спереди, а другую выставляя сзади. Чисто кузнечик или ящерица. И пользовался теперь любой возможностью прибрать этот мир к своим ручонкам, тащил в рот что ни попадя.

Я на всякий случай заглянула ему за щеку, проверить нет ли там еще одного жука или комочка земли с пола. Но во рту у Рада только блеснули его три маленьких белых зуба. Когда самый первый прорезался, сын так ухватил меня за грудь, что я, не задумываясь, отвесила ему шлепка по заднице. С тех пор он больше не пытался сжимать челюсти слишком сильно, быстро понял, чем это кончится.

– Идем к Вей, – сказала я, целуя перепачканную в пыли мордаху. – Есть хочется.

В большом тэне вкусно пахло кашей. Вей тут же наложила мне полную миску варева, а рядом поставила еще маленькую плошку для Рада. Там каша была пожиже и сдобренная каплей ароматного степного меда.

Сын обрадованно потянулся к еде. Уж что-что, а пожрать ему всегда только дай. Я сунула в открытый рот полную ложку, а и сама взяла кусок сыра.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Поругались опять? – спросила Вей, словно между делом. Но я-то заметила, как задержался ее взгляд на моей опухшей физиономии.

Сыр вдруг встал поперек горла.

– Нет, – говорить ничего не хотелось, но уж лучше это сделать сразу. – Прогнала я его. Совсем.

– Как это? – жена шамана вскинула на меня полные непонимания глаза. – Зачем?!

– Не могу так больше...

Вей вздохнула. Тяжко, глубоко.

– Ох, дочка... Людям тепло нужно. А этот мальчик ведь правда крепко любит тебя, ты верно тогда сказала. Разве же так лучше? Одной?

Лучше? Да не знала я, как лучше.

– Вей... тебя когда-нибудь предавали? – дрожащей рукой я брякнула ложку обратно в кашу.

Она помолчала.

– Было дело, милая.

– Тогда ты должна понимать, как это, – я набрала в грудь побольше воздуха, зажмурилась, подбирая слова. – Мне словно сердце каленым копьем проткнули. И провернули его там несколько раз. В нем дыра. А для любви места не осталось.

Вей кивнула. Даже и не попыталась спорить. Видать, и правда знала, каково это.

Я сунула Раду еще ложку каши и вдруг спросила то, о чем спрашивать вовсе не собиралась:

– Скажи... это пройдет? Когда-нибудь?

Вей снова вздохнула.

– Пройдет, – сказала с грустью. – Но шрам останется. Навсегда.

Мы помолчали. Снаружи доносилось звонкое пение Шиа. Эта девчонка пела почти всегда... прямо как я сама в детстве.

– Иногда боги милосердны, – сказала Вей тихо. – Иногда они посылают там людей, которые способны разгладить наши шрамы.

– Таких, как Кайза?

– Нет... Кайза особенный. Таких людей я встречала до него. Обычных. Мужчин и женщин. Тех, кто просто подставлял плечо, когда трудно, когда нужна помощь. А Кайза... Рядом с ним эти шрамы словно... утратили значение.

– Потому что он колдун?

Вей улыбнулась, медные браслеты нежно звякнули, когда она потянулась к Раду, чтобы утереть кашу с его щеки.

– Нет, милая. Потому что о прошлом жалеть смысла не осталось.

Звучало это хорошо, но верилось в такое с трудом. И Вереск уж точно не был тем человеком, рядом с которым мое прошлое могло бы показаться мне неважным.

Вей словно услыхала мои мысли, погладила ласково меня по руке.

– Год. Ты ведь знаешь, у нас тут в степи говорят, нужен год, чтобы умерло старое и родилось новое. Ты поминала, вы расстались, когда родился малыш... Дождись той поры и пойди к моему мужу. Он знает обряд отсечения. Это не исцелит твое сердце, но поможет закрыть двери за прошлым.

Я кивнула.

Почему бы и нет.

Если хоть какое-то колдовство способно избавить меня от слез по ночам, я согласна даже на самое мрачное. Даже на то, за которое нужно платить своей кровью.

Только бы снова вспомнить, как это – просыпаться поутру с песней внутри и выпускать ее из себя весь день напролет.

6

Лиан приснился мне уже на вторую ночь, как я осталась одна, и встреча эта была такой невозможно прекрасной, такой нежной и полной радости, что я опять позабыла о том, как оно все сложилось наяву. И когда в том призрачном мире поняла, что он уходит от меня, уходит в глухую темноту, кричала и звала его до хрипоты, веря, будто словами можно оградить любимого от зла. Проснулась от своего крика, от стука сердца, от вкуса крови во рту. Губа прокушена, одеяло сброшено на пол, в горле ком.

Я встала с посели, подоткнув одеяло вокруг сына и вышла из тэна под открытое небо – как была, босая, в одной рубахе. Долго смотрела на тусклую луну в прорехах густых облаков. Долго ждала, пока сердце не унялось. Пока образ человека с золотыми волосами не превратился в призрачный туман.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он был слишком хорош. Таких не бывает. Не для меня уж точно.

Кто я такая? Просто девка из степи... Никто. Перекати-поле без корней и без родового имени.

Глупо было даже и пытаться.

Мне стоило по широкой дуге обойти тогда их стоянку. Не зариться на породистых лошадей, которых казалось так легко свести от двух дурней. И не зариться на них самих. Скажи мне кто, чем все кончится, бежала бы без оглядки, искала бы добычу попроще. Но ведь нет, даже мысли не мелькнуло. Они выглядели такими глупыми, ничего не знающими о степи и о жизни... А вышло все наоборот. Настоящей дурой я сама оказалась.