ТАЙЦЗИЦЮАНЬ:Классические тексты Принципы Мастерство - Владимир Малявин

Так раскрывается глубокий смысл древнего, от Лао-цзы идущего изречения:

«Дорога длиною в десять тысяч верст начинается прямо под ногами».

Первый шаг – самый трудный, ведь он заключает в себе все последующие.

Исторический фон, или

Почему нельзя написать историю тайцзицюань?

Тайцзицюань – самый совершенный, утонченнейший продукт китайской мудрости, приобретший сегодня такую популярность во всем мире, что его по праву можно считать едва ли не главным всемирным символом китайской цивилизации. И есть своя закономерность в том, что происхождение этого уникального синтеза физической гимнастики, духовной аскезы и боевого искусства остается сокрытым во мраке неизвестности, а его история предстает собранием анекдотов и цепочкой странных случайностей, которые слишком часто кажутся просто счастливыми совпадениями: кто-то кого-то случайно встретил по дороге, кто-то в самом неожиданном месте нашел бесценные древние рукописи и т. п. История тайцзицюань – вереница событий, которых вроде бы могло и не быть, но которые, как ни странно, не могли не случиться как раз в силу своей видимой и все же необычайно убедительной случайности, ибо в этой случайности отразились глубочайшие интуиции китайского мировидения.

Великие достижения человеческого духа, а равно гений целого народа вообще невозможно уложить в определенную последовательность рутинных, обыденных фактов, из которых мы привычно составляем историю. В них всегда присутствует что-то непостижимое и невероятное, некая непрозрачная для критической мысли, но интуитивно ощущаемая глубина жизненного опыта, по необходимости облекающаяся покровом иносказаний и недоговоренностей, аллегорий и туманных аллюзий – этих словесных аналогов церемонно-обходительного, или, как точно говорится по-русски, благочинного, предупредительного поведения, т.е. поведения, одновременно упреждающего действия других и предупреждающего их, подсказывающего должный способ соответствия событиям. Эта истина не просто конкретна, она всегда является неожиданно, как бы по случаю просто потому, что она сопровождает некой виртуальной тенью весь явленный ход истории. И можно понять старых мастеров боевых искусств в Китае, с олимпийским спокойствием констатирующих исчезнование той или иной школы ушу. Что-что, а подходящий случай в этом мире не может не случиться, и, следовательно, великий путь не оставит этот мир, даже если мир от него отвернется.

Мудрость традиции – это не столько мета-физика, учение о трансцендентных, доступных только умозрению формах, сколько, так сказать, интрафизика: она уводит наше внимание к «мельчайшему» в опыте, к «семенам» вещей, требует осветить светом сознания последнюю глубину жизни во всей ее текучей конкретности, в первозданной – и конечной! – нераздельности сознания и существования.

В стереотипной оптике физического или умственного видения истина Великого Пути рассыпается бесконечно сложной мозаикой жизненных случайностей и нюансов. Просветленный человек живет кратчайшим промельком бытия, который короче самой короткой представимой длительности. Поэтому ему принадлежит отсутствующий промежуток, антракт, и, следовательно, его дом – вечный покой. Его «делание неделания» остается неприметным для мира, он живет, как гласит даосская формула, «погребенным среди людей». Он живет обычнее обыденного. Подвижник Великого Пути, как говорится в даосских книгах, «живет в мире сокровенно, но зримо; ни на кого не похожим, но ничем от других не отличающимся, и никто не замечает его свершений». Превыше всего он живет наоборот - ведь его мудрость «возвращения к началу» противоположна законам мирского бытия.

Там, где речь заходит о «великом Пути», кончается всякая однозначность и доказательность суждений. Мы имеем дело с разумностью интуитивного постижения актуального всеединства, которое принципиально отличается от интеллектуальной рациональности, стремящейся объективировать, формализовать и продемонстрировать свои правила, всегда желающей поставить себя в положение стороннего наблюдателя. Практика же тайцзицюань – и вся китайская мысль – исходят из факта полной вовлеченности человека в мир. Поэтому в китайской традиции человек определяется не предметным знанием, а простейшей данностью междучеловеческой сообщительности, которая предваряет и опыт, и рефлексию. Оттого же китаец не мыслит свою жизнь без Учителя, вопрос только в том, как узнать его. Вопрос этот в конце концов решается чисто практически – посредством судьбоносного случая.

В рамках такого мировоззрения не может быть физических, природных прототипов человеческих представлений. Китайская традиция предъявляет принципиально фантомный мир (который не нужно путать с миром фантазий); мир, который находится по ту сторону сущего и несущего, присутствия и отсутствия. Реальность этого мира дана в самом ее отсутствии. Рассказы мастеров тайцзицюань о происхождении и развитии тайцзицюань изобилуют намеками, недоговоренностями, иносказаниями, домыслами и всевозможными мистификациями, причем по большей части сознательными. Дело не только в амбициях и соперничестве школ, оспаривающих право быть законным наследником «истинной традиции». Не может быть «научной дискуссии» о том, что составляет самую сущность мудрости, дающей не просто силу, но власть и высший авторитет в обществе. Просто по определению невозможно ясно и недвусмысленно возвестить миру истину, которая требует «жить наоборот». Недаром еще Лао-цзы говорил, что «низкий человек, услышав о дао, смеется над ним. Если бы он не смеялся, то это не было бы дао». Есть тут и моральные соображения: не так-то легко решиться передать другому почти волшебное умение, которое позволяет господствовать над людьми. Здесь к отбору кандидатур нужно подходить как нельзя более взыскательно. Да подавляющее большинство людей уже в силу самих условий их жизни неспособны или не имеют возможности это умение перенять. Тайны даосской традиции охранялись столь ревностно, что в XX в. не в меру ретивых исследователей или пропагандистов тайн ушу, бывало, пытались устранить – и порой действительно устраняли – физически.

Все это соображения, скорее, практические. Но с не меньшим основанием можно утверждать, что любая попытка описать чистую актуальность опыта (назовем это так), лежащую в основе духовного прозрения даосов, тоже будет заведомым обманом. Бывают случаи, когда молчание оказывается самым честным свидетельствованием об истине. Даосы должны молчать о своей истине и притом скрываться в глубине народной жизни. Это самосокрытие – подлинный аналог даосской мудрости как знания «мельчайшего» и самого глубокого в своей жизни.

Выход из этой коллизии в китайской традиции давно известен: надо говорить, не говоря. Пусть древние римляне говорили: «Кто ясно мыслит, ясно излагает». Даосские учителя могли бы на это ответить: «Зато тот, кто мыслит о неясном, неясно излагает». Отсутствующая реальность выражает себя в непроизвольной тайнописи. Нет ничего правдивее «безумных речей» (классическое определение свидетельствования о Дао) даосских учителей. Безумство духовной истины посрамляет мудрость мира. Духовное прозрение уводит за горизонт видимого и понятного, проницает непостижимую толщу времен, обнимает несопоставимое. Главное свойство сердца, говорят в Китае,- «уноситься далеко». И летучая стихия устной речи, иносказательность фольклора, но и, если говорить максимально широко, внесловесная прагматика общения, непосредственное воздействие жеста укрывают тайну вечноживого в жизни и тем самым оберегают, даже питают ее.

Строго говоря, написать «историю тайцзицюань» – задача едва ли выполнимая и даже, пожалуй, ненужная. Но можно попытаться объяснить правду мифа, составляющего предание, обосновать возможность чистого события вне хронологической закономерности, научить понимать и ценить тайну. Можно прикоснуться к чистой историчности без истории, где мы встречаемся с таинственной глубиной и первозданной мощью жизни. Это будет первым шагом к пониманию того самобытнейшего явления восточной культуры, которое скрывается за странными, чтобы не сказать анекдотически-курьезными событиями истории тайцзицюань.

Таким образом, у нас нет необходимости срывать мифологический покров традиции тайцзицюань. И даже если бы мы каким-то чудом узнали во всех подробностях обстоятельства, относящиеся к истории тайцзицюань в ее «объективной» данности, нет никаких гарантий, что мы приблизились бы к разгадке этого удивительного феномена. Ведь мы имели бы дело только с мертвыми следами событий или их фантомами. Сущность тайцзицюань, как и свет духовной истины, заключается вовсе не в обстоятельствах, ее обставляющих. Но вот что следует подчеркнуть прежде всего: в старом Китае совершенно исключительное значение придавалось вопросу наследования искусства в череде поколений, вопросу генеалогии школы (в Китае всегда мыслившейся в категориях рода). Сам по себе этот факт многое сообщает о характере китайской культуры и притом по-своему совершенно закономерен: он является традиционной для Китая формой артикуляции духовной практики.