Геракл - Антонио Дионис

Голыми руками! — отрезал Геракл на расспросы, не вдаваясь в подробности.

Быстро несется ветер. Споро шагает Геракл по дороге в Микены. Но еще быстрее несется впереди героя весть о его удивительной победе.

Разозлился царь Эврисфей. Дрожит от злости и ярости, забившись в темный угол дворца: не удалась его проделка, не посрамил великого Зевса его сын Геракл.

Гордится добычей герой — не может простить обиды Эврисфей. Геракл добровольно предложил царю свой трофей.

Зачем мне сдалась дохлая кошка? — получил Геракл ответ.

На нет и суда нет. Набросил шкуру на плечи герой: надежной защитой от любого оружия стала шкура. Ни меч, ни копье, ни стрела не опасны отныне Гераклу. В жаркое лето — защита от солнца. Студеной зимой — спасение от холода и лютого ветра.

Доволен Геракл. Похваляется среди приятелей и друзей:

— Если из каждого похода, куда направит меня Эврисфей, буду я возвращаться с подобной добычей, не одиннадцать, а сто одиннадцать раз я пойду по его повелению!

Эти слова не могли не достигнуть ушей царя. Он решился погубить героя во что бы то ни стало.

Случая долго ждать не пришлось.

ВТОРОЙ подвиг

Геракл и Лернейская гидра

Глубоко под землей, там, где царит вечный мрак, зародился в каменистой породе чистый источник. Зародился и решил направиться на свободу, туда, где ласково светит солнце и синеет небо. Долго и мучительно пробивался родник, выискивая каждую трещинку, неустойчивый камешек, песок, вкрапившийся в камень.

Но в темноте, вгрызаясь в гранит, родник мечтал о прозрачном воздухе и море света, и тоненькая прозрачная ниточка терпеливо продвигалась к поверхности. Настал день — на пути родничка все чаще стали попадаться земляные черви и спутанные переплетения древесных корней. Потом — какие-то странные тонкие волоконца, доселе родничку не встречавшиеся, в великом множестве тянущие из земли влагу. То были корешки трав. Еще усилие — и родничок с удивлением увидел опрокинутую вверх дном чащу. Вначале он не узнал неба, но золотое сияние, льющее теплую благодать, родничок принял и признал сразу. Обрадованный, он растекся в томной истоме и блаженствуя на солнце. Теперь, когда цель была достигнута, не хотелось двигаться, думать, шевелиться. Родничок растекся лужицей в низине и притих. Лужица мутнела, ширилась. Вода без движения застаивалась, зарастала жесткой травой с волокнистыми стеблями. Среди зарослей в стоячей воде плодились лягушки, по вечерам устраивая на берегу дикий концерт

А люди недовольно бурчали:

И откуда взялось это проклятое болото?!

Родничок спал, и снились ему прекрасные сны, о которых он мечтал под землею. Виделось ему, что стал он широкой и полноводной рекою. Несла свои воды река к океану, встречалась в пути с такими же шустрыми и говорливыми подружками. Среди медленно и величаво текущих вод не распознать той тонкой струйки, что искала путь на свободу — слился ее голосок с голосами сотен и сотен других родничков. Но чаще всего в хоре голосов родничок слышал назойливо повторяющееся:

И откуда это болото?

Тогда родничок сердился и еще глубже забивался в топкую грязь, чтобы глупые слова не мешали спать и грезить.

А люди старались обходить болото стороной. Мало того, что смердящие миазмы стойким туманом висели над черным глянцем болота, так зазеваешься, поставишь ногу на с виду надежную кочку, и тут же по колени увязнешь в вонючей болотной жиже.

Еще чаще пропадал скот, проваливаясь в трясину. Коровы и овцы, привлеченные яркой зеленью пышного мха, обманчиво устилавшего топь, с радостными звуками направлялись к изумрудному островку. Спасать увязшее животное даже и не пытались — трясина, вцепившись в жертву, засасывала, тут же сомкнувшись зеленым ковром на том месте, где разверзлась черная дыра и лишь пузыри, идущие к поверхности, указывали злополучное место.

Было что-то неправдоподобное в этом смачном хлюпанье жижи: животное порой не успевало ущипнуть пук травы, как стремительный вихрь засасывал его с головой. Самые мнительные крестьяне даже уверяли, что в последнюю минуту якобы видели широко раззявленную пасть, усеянную мириадой острых зубов-иголок, в которой несчастное животное исчезало. Пасть тут же захлопывалась и погружалась, уволакивая жертву на дно болота.

Арес в россказни не верил, подсмеиваясь над мнительными односельчанами. Но по возможности старался избегать Лернейское болото. Лишь крайняя нужда заставила его пригнать свою чудесную белую корову со звездочкой между рогов, его последнее достояние.

Дело в том, что странная болезнь напала на скот. Животное, с вечера выглядевшее здоровым, за ночь опадало в боках, слабело, будучи не в силах подняться. Белая пена, смешиваясь с кровью, розовой слизью проступала на морде. Брюхо животного вздувалось — и к закату оно погибало.

Так погибла большая часть стада Ареса. Единственным спасением от недуга — это было при первых признаках недомогания накинуть животному веревку на рога, да, отведя подальше, перерезать горло, а мертвую тушу пока хворь не перекинулась на уцелевших, бросить в Лернейское болото.

Арес, как и прочие односельчане, безропотно выполнял горькое решение деревенского совета отчаявшихся крестьян. Но когда как-то утром розовая струйка показалась из правой ноздри любимицы Ареса, он понуро вывел корову за край селения и углубился в лес, объясняя, что он разделается с животным в лесной глуши, чтобы болезнь не перекинулась.

Там, на лесной поляне, Арес развязал корову. Она не шевельнулась, кося на хозяина влажным глазом. Не раз и не два поднимал Арес нож, но рука бессильно опускалась, когда крестьянин вспоминал, как впервые родилась белая телка со звездочкой. Как стояла на тонких покачивающихся ножках. Как взрослела, превращаясь в предмет гордости хозяина и будя жгучую зависть соседей. Будь воля Ареса, он бы и жилище поделил со своей красавицей. И теперь той же рукой, которую облизывала корова мягким упругим языком, этой рукой принести ей гибель? Нет, не смог Арес прислушаться с голосу рассудка, поддавшись сердечному порыву. Отбросил он нож далеко в траву. Погладил напоследок морду животного.

Подтолкнул:

Иди! Ну, иди! Пусть боги решат твою судьбу! — А сам повернул к дому. Но корова, привыкшая без принуждения следовать за хозяином, не отставала. Вначале Арес услышал за собой перестук копыт, а потом что-то теплое и мокрое ткнулось ему в спину.

Как ты не понимаешь, глупое животное, что не могу я взять тебя с собой! — в отчаянии заломал руки Арес.

Но тут его мысли приняли иное направление.

Раз ты не можешь идти со мной, то почему бы мне не приходить к тебе?

Жить, по всем меркам, корове оставалось не более шести часов, когда солнце нырнет за край темнеющего изрезью крон леса. Арес решил дать умереть любимому животному своей смертью. Он пристроился под деревом, пустив корову пастись. Но она погибать вовсе не собиралась. Наоборот, медленно пережевывая жвачку, казалась довольнее и веселее, чем обычно. Арес осмотрел морду: и в помине не было розовой слизи. Ощупал бока — все было в порядке. Солнце скрылось, а животное было по-прежнему здорово. Странное подозрение закралось в сердце Ареса. Он вдруг припомнил, что всякий раз, как обнаруживали в хлеву очередную жертву напасти, тут же юлил и требовал скорейшей расправы горбун Менелай. Низкорослый, почти карлик, он тем не менее пользовался в селении авторитетом и вниманием из-за своего злобного нрава. С ним старались не связываться, спуская мелкие язвительные выходки горбуна. Знали, что тот, разозлившись, может наслать порчу на твою дочь, ненавидя всех и вся, облить вонючей жидкостью только что сорванные и уложенные в корзину персики.

Не раз горбун ломал и топтал соседские виноградники. Но, поскольку обиженный был кто-то один из крестьян, остальные селяне помалкивали, боясь, что подобное несчастье может и с ними приключиться. О проделках горбуна знали, но никому не могло б в голову впасть, что кто-то может из расчета приняться уничтожать животных.

Коровы, козы, овцы были для крестьян чем-то вроде близких душ. Детей, нуждающихся в заботе и опеке человека. У кого поднимется рука на ребенка?

Но то были лишь догадки Ареса. Он решил сказать, что убил свою корову, а сам последить за горбуном: не его ли пакостных рук дело?

Он привязал корову, вбив в землю деревянный колышек. Подергал узел, проверяя надежность, а сам направился к поселению, понурившись: все должны были поверить, что Арес скорбит о злополучной доле, выпавшей его любимице.

В ту ночь горбун спал дома, не отлучаясь. На следующую ночь тоже. Арес все время до восхода промерз в саду у горбуна, но дверь хижины не скрипнула, не шелохнулась.

На третью ночь, измученный бдениями, Арес уснул: и, как назло, у соседа Арона пали три коровы сразу.