Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

Сердечная дружба связывала нас с Мари всю жизнь. Она стала благородной женой и матерью. Первая мировая война потребовала от нее страшной жертвы – единственного, горячо любимого и достойного своей матери сына Хенрика. Он тайно пробрался из Финляндии через Швецию в Германию, вступил там в Финский легион (27‐й егерский батальон) и воевал на нашей стороне, на Двинском фронте, против врагов своего отечества, русских. Потом, когда Финляндия под руководством Маннергейма191 поднялась на освободительную борьбу, этот егерский батальон вместе с другими немецкими частями был переброшен в Финляндию. Хенрик пал в Карелии, воюя за свое отечество192.

27. Я избираю поприще коммерции

Через год, перед моим переходом в 8‐й класс, папа спросил, нет ли у меня желания последовать примеру братьев Леона и Альберта и стать коммерсантом.

Он рассказал мне о своих деловых интересах в России. Мне все это показалось заманчивым. Я согласился, ибо какой глупый мальчишка не захочет раньше времени покинуть школу и удрать от опостылевших древних классиков?

По мнению моего отца, которое я потом так и не смог понять, аттестат об окончании гимназии нужен лишь тем молодым людям, которые решили продолжить учебу в университете.

Он рассудил, что школа ткачества для меня – самое подходящее учебное заведение как первая ступень на коммерческом поприще. Так я попал на Пасху 1879 года в Мюльхайм-на-Рейне.

Вечером накануне моего отъезда моя дорогая матушка среди прочих напутственных слов посоветовала мне никогда не забывать, что женщины, как и мужчины, – всего лишь люди.

Глубокий и истинный смысл этих слов я понял лишь через двенадцать лет.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОДЫ УЧЕБЫ НА РЕЙНЕ. 1879–1882

28. Путешествие на Рейн

Вскоре после Пасхи 1879 года отец отвез меня в Рейнскую область, где я, несмотря на то что прожил там всего три года, чувствовал себя лучше, чем где бы то ни было, вероятно, потому, что тамошние жители оказались близки мне по духу, как никто другой.

Прежде чем отвезти меня в школу ткачества в Мюльхайме-на-Рейне и навестить вместе со мной своего брата Альберта Шписа в Бонне, отец показал мне Бергишес-Ланд, где прошло его детство, и привез в Эльберфельд, в гостеприимный дом моего двоюродного брата Альвина Шписа. С ним и с его женой Паулой, удивительной женщиной, меня с тех пор связывала самая тесная дружба193.

В Эльберфельде, на Пост-штрассе, почти напротив почты стоял родительский дом моего отца. Это был старинный дом, выстроенный в характерном для тех мест стиле, с облицованными сланцем стенами. Там он провел счастливое детство, прежде чем умерла его мать, а его отец вскоре после того потерял свое состояние и, нищий и сломленный духом, вынужден был переехать в скромный городишко Вермельскирхен.

Оттуда, а потом из Вольфрата, где он после смерти моего деда еще мальчиком нашел приют у своей черствой сводной сестры, отец часто, как только позволяли обстоятельства, возвращался на родину своей любимой матери, в Кеттвиг-на-Руре. Лишь там, у своих отзывчивых родственников, бедный чувствительный сирота находил сердечное тепло и понимание.

Туда мы с ним и совершили пешеходное путешествие, и он представил меня Шайдтам и показал идиллическое местечко в Рурской долине, с которым были связаны немногие счастливые дни его детства. Там, на маленькой площади рядом с церковью, он играл вместе со своим кузеном Юлиусом и другими кеттвигскими мальчишками. Здесь же еще стояла старая школа, в которой он одно время учился.

Старая ткацкая фабрика Иоганна Вильгельма Шайдта давно уступила место современным заводским корпусам, которые построил папин отец, тайный советник Юлиус Шайдт, а его сын Вильгельм, тоже тайный советник, в 1879 году возглавивший семейное производство, значительно расширил.

Для меня это был особый интересный опыт – во время моих частых визитов в Кеттвиг наблюдать замечательные патриархальные отношения между рабочими и Шайдтами. Почти весь Кеттвиг жил за счет их фабрик.

Шайдты обладали особым чувством семейственности, которое проявлялось в их удивительном умении жить в мире и согласии друг с другом. Три виллы – сегодня их уже, наверное, больше – украшали раскинувшийся вдоль берега Рейна парк: дома старой фрау советницы, семьи Вильгельма Шайдта и овдовевшей фрау Луизы Шюрман (урожденной Шайдт).

Дом советницы отличался восхитительным старомодным убранством; сейчас сказали бы: в стиле бидермайер, а тогда это называли просто «старомодным».

Эта милая старушка (урожденная Фурман из Леннепа) с тонкими чертами лица, покрытого сетью мелких морщин, была настоящей дамой. Впрочем, всегда важный, торжественный вид не мешал ей быть очень доброй. В соответствии с эпохой ее юности она неукоснительно соблюдала устав церковной жизни и придавала огромное значение внешним приличиям. Благодаря этому обстоятельству папа стал счастливым обладателем ценной картины. Фрау советница возмутилась до глубины души, когда ее супруг купил и повесил в своем доме на видном месте известную картину Газенклевера194 «Сцена в винном погребке». Она назвала ее прославлением пьянства и заявила, что не потерпит этого в своем доме. Ради сохранения мира под родным кровом дядюшка Юлиус Шайдт продал картину моему отцу в Москву195.

С домом Вильгельма Шайдта, ставшего для меня добрым другом, меня связывают самые светлые воспоминания. После того первого визита я в течение следующих трех лет еще не раз приезжал в гостеприимный Кеттвиг.

Вильгельм Шайдт был тогда в полном расцвете своих творческих сил, которые он – выдающий промышленник и удивительный по натуре человек – успешно реализовывал в неутомимом труде. Однако он обладал потрясающей способностью сочетать труд с радостью бытия и наслаждением жизнью.

Дома у них властвовала его супруга Августа (урожденная Хольтхаус). Я не встречал более яркой и интересной женщины. Несмотря на всю глубину своих чувств, она всегда была бодра и весела и прекрасно понимала молодежь. К сожалению, ее славные дети тогда еще были слишком малы, чтобы я мог с ними как следует подружиться.

Зато между мной и юным братом Вильгельма Карлом родилась сердечная дружба, которую, увы, прервала его ранняя смерть: он страдал болезнью легких.

Я через всю жизнь пронес глубокую благодарность за ту любовь, которую подарили мне мои кеттвигские родственники.

29. Учеба в Школе ткачества в Мюльхайме-на-Рейне

Учась в Школе ткачества в Мюльхайме, я не злоупотреблял студенческой свободой, которая была для меня чем-то непривычным. В отличие от некоторых несознательных соучеников, я вместе с другими тремя товарищами-единомышленниками прилежно занимался. Мы были настолько усердны в учении, что еженедельно собирались по вечерам и за