О любви - Стендаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда он издали видел на улице белую шелковую шляпу, слегка напоминающую шляпу г-жи… сердце его переставало биться и он вынужден бывал прислониться к стене. Даже в самые грустные минуты счастье встречи с нею доставляло ему несколько часов опьянения, которое брало верх над гнетом несчастья и над всякого рода рассуждениями[76]. Несомненно, впрочем, что незадолго до своей смерти[77], после двух лет этой высокой и безграничной страсти, в его характере появились некоторые новые, благородные черты и что, по крайней мере в этом отношении, он правильно судил о себе: если бы он был жив и обстоятельства хотя бы немного благоприятствовали ему, он заставил бы говорить о себе. Возможно, однако, что благодаря его простоте достоинства его прошли бы не замеченными в этом мире.
О, lassolQuanti dolci pensier, quanto desio.Menó costui al doloroso passolBiondo era, e bello, e di gentile aspetto;Ma l’un de’cigli un colpo avea diviso.Dante[78].Глава XXXII
О близости
Величайшее счастье, какое только может дать любовь, – это первое рукопожатие любимой женщины.
Счастье волокитства, напротив, гораздо реальнее и гораздо более склонно к шуткам.
В любви-страсти совершенное счастье заключается не столько в близости, сколько в последнем шаге к ней.
Но как описать счастье, если оно не оставляет по себе воспоминаний?
Мортимер с трепетом возвращается из долгого путешествия; он обожает Дженни; она не отвечала на его письма. Приехав в Лондон, он вскакивает на коня и мчится ее разыскивать в загородном ее доме. Он приезжает; она прогуливается по парку; он бежит туда, сердце его сильно бьется, он встречает ее; она протягивает ему руку, смущена при виде его: ему ясно, что он любим. В то время как он прогуливается с ней по аллеям парка, платье Дженни запутывается в колючем кусте акации. После этого Мортимер был счастлив, но Дженни оказалась неверна. Я доказываю ему, что Дженни никогда не любила его; он приводит в доказательство ее любви тот особенный прием, который она оказала ему при его возвращении с континента, но совершенно не в состоянии рассказать ни малейшей подробности. Только заметно он вздрагивает при виде каждого куста акации; в самом деле, это единственно ясное воспоминание, сохранившееся у него от самой счастливой минуты его жизни[79].
Один чувствительный и прямодушный человек, рыцарь старых времен, поверял мне сегодня вечером (в нашей лодке, застигнутой сильной непогодой на озере Гарда)[80] свою любовную историю, которою, со своей стороны, я не поделюсь с читателями, но из которой я считаю себя вправе вывести заключение, что момент близости подобен прекрасным майским дням; это опасная пора для самых красивых цветов, момент, который может стать роковым и разрушить в одно мгновение самые радужные надежды.
…………………………………………………………………………………….[81].
Нельзя воздать достаточную хвалу естественности. Единственный допустимый вид кокетства в таком серьезном деле – любовь в стиле Вертера, когда человек не знает, куда она приведет его; и в то же время, по счастливой для добродетели случайности, это лучшая тактика. Сам того не подозревая, действительно влюбившийся человек говорит очаровательные вещи, пользуясь неведомым ему языком.
Горе человеку, хоть сколько-нибудь манерному! Даже если он любит, даже если у него выдающийся ум, он теряет три четверти своих преимуществ. Если вы хоть на минуту поддадитесь аффектации, немедленно после этого наступит миг равнодушия.
Все искусство любви сводится, мне кажется, к тому, чтобы говорить именно то, что подсказывает степень опьянения данной минуты, то есть, выражаясь иными словами, слушаться своей души. Не нужно думать, что это так уже легко; у человека, любящего по-настоящему, пропадает способность речи, когда его подруга говорит ему что-нибудь делающее его счастливым.
Благодаря этому он упускает те действия, которые могли бы родиться из его слов[82], и лучше молчать, чем говорить не вовремя слишком нежные слова; то, что было уместно десять секунд назад, совсем неуместно и звучит невпопад сейчас. Каждый раз, как я нарушал это правило[83] и произносил фразу, которая приходила мне в голову за три минуты перед тем и которая мне нравилась, Леонора неизменно карала меня. После этого, уходя, я говорил себе: «Она права; вот одна из тех вещей, которые должны чрезвычайно оскорблять тонко чувствующую женщину, – это непристойность чувства». Подобно безвкусным риторам, они скорее допустили бы некоторую слабость и холодность. Ничто в мире не страшит их, кроме лживости любовника, и потому малейшая неискренность в чем-нибудь, хотя бы невиннейшая на свете, мгновенно лишает их всякого счастья и возбуждает в них недоверие.
Порядочные женщины избегают пылкости и неожиданных порывов, которые, однако, представляют собою отличительные признаки страсти; пылкость тревожит их стыдливость, а кроме того, они защищаются. Когда вспышки ревности или неудовольствия приводят к охлаждению, можно, вообще говоря, прибегнуть к речам, с помощью которых рождается опьянение, способствующее любви, и, если после первых двух-трех вступительных фраз вы не упустите случая точно выразить то, что вам подсказывает душа, вы доставите большое удовольствие любимой женщине. Большинство мужчин делает ошибку, стараясь говорить слова, которые кажутся им изящными, остроумными, трогательными, вместо того чтобы омыть душу от светского крахмала и довести ее до такой степени простоты и естественности, когда остается лишь наивно высказать то, что душа чувствует в эту минуту. Если у вас хватит на это решимости, вы тотчас же будете вознаграждены своего рода примирением.
Именно эта, столь же быстрая, сколь непроизвольная награда за удовольствия, доставленные любимому существу, ставит любовную страсть намного выше других страстей.
При совершенной естественности счастье двух существ начинает сливаться[84]. В силу симпатии и некоторых других законов нашей природы это просто-напросто величайшее счастье, какое только может быть.
Нет ничего труднее, как определить смысл понятия естественность, составляющего необходимое условие счастья в любви.
Естественным называется то, что не отклоняется от обычного образа действий. Само собою разумеется, что никогда не следует не только лгать любимому существу, но даже хоть сколько-нибудь приукрашивать или искажать чистоту правдивости. Ибо, если вы приукрашиваете ее, внимание поглощено этим приукрашиванием и не отзывается простодушно, как клавиша рояля, на чувство, которое видно в глазах женщины. Вскоре она замечает это по какому-то холодку, охватывающему ее, и в свою очередь прибегает к кокетству. Не здесь ли кроется тайная причина того, что мы не можем любить женщину, которая много ниже нас по уму? Ведь с нею можно притворяться безнаказанно, а так как в силу привычки притворяться удобнее, то в нас появляется недостаточная
