Военный летчик: Воспоминания - Альваро Прендес

– Тот не кубинец, кто не выйдет из строя…

Плоскостопый заорал: - Вы что, кубинцы, сумасшедшие?

Мы, все восемь кубинцев, возмущенные, ушли в барак. Мексиканцы пошли следом за нами. Оставшиеся в строю французы корчились от смеха. Однако бельгийцы, норвежцы и датчане с удивленными физиономиями по-прежнему стояли в строю, не произнося ни слова.

В бараке, где не смолкали смех и шумные веселые разговоры, де Кастро вполне серьезным голосом попросил у меня разрешения пойти к начальнику школы и попросить, чтобы его вернули на Кубу. Француз Жак Нигон, придерживая брюки, чтобы они не упали, когда он хохочет, сказал, комментируя случившееся, на ломаном полуфранцузском-полуанглийском языке:

– Слушайте, кубинцы, у нас во Франции мы говорим: «Лучше немецкая оккупация, чем американское освобождение!»

Нигон выглядел намного старше своих соотечественников, наверняка ему было больше двадцати шести лет - возраст, предельный для курсантов. В годы войны он пережил немецкую оккупацию в Париже.

Жан Нигон был человеком уникальным. По крайней мере мне известен единственный в своем роде случай, который произошел с ним. Однажды во время тренировочного полета на учебном биплане с американским инструктором Нигон, сидевший впереди, уснул и проспал до самой посадки. Можно себе представить состояние инструктора! Иногда мне казалось, что Жаку безразлично, будет ли он учиться или уедет во Францию. Своего желания он не высказывал, но, видимо, предпочел бы последнее.

Время проходило спокойно… Мы беседовали, обменивались фотографиями, шутили. Наш Плоскостопый со своими сопровождающими в этот день больше не появился. Они, по-видимому, пришли в замешательство, поняв, что нас не устраивает их слабая подготовка.

Однажды рано утром после подъема к нам прибыл американец, хорошо говоривший по-испански. Широко улыбаясь, он пригласил нас к восьми часам в кабинет лейтенанта Гаррисона, ответственного за группу ПВВП, проживавшую в нашем бараке. Мы успокоились, на наших лицах появились улыбки. Наконец-то справедливость восторжествует, решили мы. Каждый из нас с самого начала верил, что так и будет. Послышались высказывания, комментарии:

– Уверен, что это было недоразумение!

– Эти люди знают, что делают!

– Посмотрим, куда после разговора с этим Гаррисоном отправят Плоскостопого и его подручных!

– Сеньоры! - проговорил я с чувством некоторого превосходства, как и полагалось самому старшему из курсантов. - Я надеюсь, что не все такие глупые, как Плоскостопый. Он явно превышал свои полномочия. Но сейчас все выяснится и станет на свое место. Одно нужно иметь в виду - нам следует быть твердыми и не отступать от своих позиций в разговоре с лейтенантом.

Помещение было типичным для американских военных баз. Письменный стол серого цвета из какого-то пористого материала, в котором можно было развлечения ради проделывать отверстия карандашом. Над столом была прибита деревянная табличка с золотистыми буквами: «Лейтенант Гаррисон, ВВС США». Пол был покрыт серым линолеумом, а его специфический запах сразу чувствовался, когда входишь в комнату. На стенах, покрытых лакированными панелями из американской сосны, висели фотографии американских самолетов различных типов. В панелях отражался свет неоновых ламп, встроенных в потолок из звукоизолирующего пластика. Из мебели эдесь было несколько удобных вращающихся кресел на колесиках и стулья, расставленные вокруг стола. В помещении стоял специфический запах, к которому мы так и не смогли привыкнуть в течение двух лет пребывания на базе. Это была смесь запахов от линолеума, американских сигарет и различных дезодорантов. На столике стояла маленькая золоченая, чашечка, служившая одновременно и пепельницей. Это был традиционный для офицерских кабинетов в армии США предмет.

Несколько минут мы навытяжку стояли перед человеком, сидящим за столом, но никак не могли разглядеть его лица, поскольку он, закрывшись от нас журналом, читал или делал вид, что занят чтением. Наконец он отложил журнал и поднялся. Он оказался человеком высокого роста, худым и рыжеволосым. Было ему около шестидесяти. Я подумал: «Надо же, ну и карьера, почти шестьдесят, а он все еще второй лейтенант. Это кое о чем говорит!…»

Разговор он начал медленно, делая большие паузы. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Как мне стало известно, вчера кубинцы без разрешения покинули строй.

Сказав это, он замолчал, как бы ожидая нашего ответа. «Видимо, ждет нашей реакции, - подумал я. - Он понимает, что вчера мы были правы, и хочет извиниться перед нами».

Лейтенант терпеливо выслушал каждого из нас. Мы, сохраняя достоинство, попросили его войти в наше положение. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и было невозможно догадаться, о чем он думает. Я пришел к выводу, что он «стопроцентный американец». Суровый парень! Он ни разу не улыбнулся.

Когда мы замолчали, он сказал:

– Я понимаю. Дисциплина здесь жесткая, а вы не привыкли к этому. Но вы должны научиться быть настоящими солдатами, чтобы в будущем стать офицерами. - И все. Ни в какие подробности он не стал вдаваться. - Для вас есть одно дело, следуйте за мной!

«Это настоящий офицер, - подумал я, едва скрывая радость. - Наконец-то мы добились справедливости! По-другому и быть не могло. Как в американских фильмах, которые всегда кончаются хорошо. Перед героем открываются многие пути, его всегда оценят по справедливости и достоинству… Таков и лейтенант Гаррисон. Он прекрасно понял, что мы, обладая чувством собственного достоинства, не могли позволить подобные издевательства над нами…»

Однако к понимал и другое: по соображениям чисто формального характера он не станет извиняться перед нами. Мне показалось, что в его холодных голубых глазах промелькнула искра восхищения. «Это человек незаурядный… Сейчас он наверняка даст нам понять, что сожалеет о вчерашнем случае. Мы, без всякого сомнения, увидим подлинно добрые чувства, которые он питает к нам…»

Нетронутая белизна стен помещения казалась прозрачной… Мы увидели унитаз, в котором бурлила вода… Это была туалетная комната при кабинете лейтенанта Гаррисона. Кивнув в сторону унитаза, лейтенант без тони смущения проговорил:

– В этом здании десять таких туалетов. Есть и по-грязнее… Даю вам два часа. Привести все в порядок.

И это было вместо извинения!

Время шло медленно. В монотонной жизни нашего барака дни напряжения чередовались со спокойными днями. Среди нас было трое мексиканцев - Аламильо, Попе и Карранса. Они мечтали о полетах. Их поведение смущало нас. Они отличались оптимизмом и добродушно посмеивались над другими курсантами, в том числе и над американцами. Причем делали они то, на что мы никогда бы не отважились. Втайне и мы, кубинцы, и венесуэльцы завидовали им. Но теплых отношений между нами и мексиканцами не было.

Мне кажется, что я до сих пор слышу голос Аламильо, высокого, стройного, с тонкими чертами лица, в которых угадывалось его индейское происхождение.

– Послушай, кубинчик! Да вы не беспокойтесь. Эти гринго все сволочи. Перед этими белобрысыми нельзя опускать головы.

Однажды мы с грустью узнали, что наши мексиканцы, не сказав никому ни слова, уехали на родину… Мы слышали от американцев, что мексиканцы якобы прихватили с собой парашюты и кое-что из летных принадлежностей, но не верили этому.

В тот период нас даже близко не подпускали к самолетам. Как-то утром нас пригласили в кабинет лейтенанта Гаррисона, где объявили приказ всем собраться завтра в 8 часов утра в учебном классе, куда до сих пор пас не пускали. Лейтенант сказал, что начнутся занятия по курсу «ВВС США». Кодовое название учебной группы - 54-Q.

Услышав это, мы обрадовались: наконец-то начнутся настоящие занятия! А когда через два года мы закончим школу, то станем летчиками, офицерами и получим нагрудный знак летчика ВВС США. На минуту я забыл обо всех неприятностях и подумал, что, пожалуй, дела теперь пойдут хорошо.

И снова радость воцарилась среди нас. Народ в бараке воспрянул духом. Тито Родригес, темноволосый и тонкий, самый веселый из группы венесуэльцев, сидел в углу и что-то рассказывал, а Пинауд, Маркина и другие венесуэльцы смеялись.

Лейтенант Гарсиа, Асеро и Бермудес составляли ядро колумбийской группы. Они были простыми людьми.

Французы громко смеялись в другом углу барака. Они носили черную форму с золотистыми нашивками. Особенно ясно на черном фоне выделялся знак военно-воздушных сил Франции - серебряный веночек, на который крепилось тонкое позолоченное крыло со звездочкой на кончике.

Перекрывая гул и смех, в бараке, наполненном дымом сигарет, взлетела подхваченная десятками голосов старая французская песенка…

Размягченный под солнцем асфальт внутренних дорожек блестел в лучах раскаленного солнца, стоявшего в зените. Яркий свет попадал на здания, автомобили, редкую растительность и людей, находившихся под безоблачным небом.