Военный летчик: Воспоминания - Альваро Прендес

Отдохнув, мы снова двинулись в путь вслед за Нино, продолжая спуск по той же тропинке, скользя по склону и тяжело дыша. Нас окружали деревья, не пропускавшие солнечного света. Вскоре мы стали замечать, что значительно потеплело, влажность уменьшилась. На некоторые поляны проникали через зеленую крышу солнечные лучи, согревая землю и траву. Ветер донес снизу, от плантаций, сладковатый запах сахарного тростника.

За одним из горных перевалов плотная стена деревьев отступила. Нашим глазам открылась незабываемая картина. Всего в нескольких метрах от нас был край пропасти, а далеко внизу лежала долина. Она воспринималась как нечто нереальное, похожее на небольшой, хорошо исполненный рисунок. Это было Семпре - местечко, из которого мы когда-то ушли в горы… Оно раскинулось у подножия горы. На остановке, под серой крышей, спасающей от дождя, виднелась белая табличка, на которой чернела надпись «Семпре». Местечко Семпре - это четыре или пять грязных улочек и площадь для подвоза сахарного тростника, окруженная некрашеными деревянными домиками, покосившимися от времени. Постоялый двор служил одновременно и трактиром, где продавали рам, тростниковую водку и крепкое пиво. Пять деревенских столов с табуретками составляли всю мебель помещения. Среди посетителей было несколько крестьян и гаитянцев, таких же сгорбленных и старых, как дома в деревне.

Несмотря на трудный путь, мы не ощущали усталости, и Нино, как только мы вошли в Семпре, сказал, обращаясь к нам:

– Мальчики, мы пойдем на постоялый двор и отдохнем там немного. Я отлучусь по делу, а вы будьте там, никуда не уходите.

Сидя за грубыми деревянными столами, мы делились впечатлениями, оживленно обсуждали только что закончившийся переход. Неожиданно распахнулась дверь, и возникла высокая плотная фигура Шане - хозяина сахарной плантации. Он был в брюках для верховой езды, в блестящих сапогах с серебряными шпорами. На голове его красовалась огромная, надвинутая на брови шляпа из желтоватой соломы. Он широко улыбался нам из-под шляпы, закрывавшей пол-лица. Подойдя поближе, Жане сказал:

– Алварито, Серхио, Хосе Рамон… Что делают здесь эти мальчики? - И с иронией добавил: - Как поживают родители? Как мой дорогой друг Альварито?

– Хорошо… все нормально, - ответили мы все одновременно, поднявшись, чтобы поздороваться с ним.

Жане продолжал:

– Ну что же, это нужно отметить. Я уверен, что вы еще не завтракали.

– Еще нет,… Но вы не беспокойтесь…

– Нет, нет… посмотрим, что у нас здесь есть! - И оп направился к хозяину трактира, который с нетерпением ожидал, стоя с кухонным полотенцем на плече, когда можно будет обслужить столь богатых и знатных клиентов. Дело в том, что Жане был важной персоной в здешних местах. Вскоре мы уже ели тушеную индейку… Мы почти покончили с вкусным блюдом. Я дожевывал последний кусок, и он чуть было не застрял у меня в горле, когда внезапно я увидел в двери гигантскую фигуру сержанта сельской жандармерии. Своим животом он загородил выход. Оглянувшись, я увидел жандарма с винтовкой «спрингфилд» за плечом, который стоял у двери, выходящей на кухню. Мало того, в окне маячила шляпа еще одного жандарма. Обменявшись друг с другом взглядами, полными ужаса, мы поняли, что нас предали.

Сержант медленно подошел к нам, похлопывая по кожаным ножнам мачете, с которыми ходили все сельские жандармы, и сказал только одно слово:

– Поехали!

Жане, слегка улыбнувшись, перед тем как поднести сигару к губам, произнес:

– Мальчики, съешьте хоть что-нибудь на десерт.

Старый «форд» производства 1933 года, в котором мы ехали под охраной двух жандармов, подпрыгивал на ухабах. Машина с трудом передвигалась, потому что дорога, раскисшая от частых дождей, скорее напоминала болото. Вид у нас был жалкий: измятая одежда, шляпы из пальмовых листьев и видавшие виды, покрытые грязью и пылью сандалии. Когда же после утомительной поездки мы наконец добрались до центральной площади нашего города, жандармы толстой длинной веревкой связали нам руки за спиной и концами этой же веревки привязали нас друг к другу. Только в тот момент я по-настоящему понял, как далеко зашло дело. Второй раз за весь день сержант проговорил: - Поехали!

Но мы не поехали, а пошли, и этот переход показался мне бесконечным. Чтобы от парка добраться до моего дома, нужно было пересечь весь город, пройдя по главной улице. От стыда я был готов провалиться сквозь землю. На четырех улицах, примыкавших к парку, на которых располагались магазины, кинотеатр, «Юнион-клаб» и кафе, народ стоял и смотрел на нас. Одни зло посмеивались, другие смотрели серьезно, как бы говоря: «Какая безответственность!» Взгляды наших знакомых были полны удивления. Со стороны «Юнион-клаба» доносились всплески хохота. Девушки с кокетливой застенчивостью подносили платочки к лицу, бросая взгляды в нашу сторону. Я подумал, что женщинам всегда нравится что-либо необычное. По главной улице мы приблизились к перекрестку неподалеку от Агилеры, где находились дома самых богатых и знатных семей в городе, и тут увидели, что на балконах появляются дамы в сопровождении старушек, которые крестились, с удивлением взирая на нас, как будто увидели дьявола.

К счастью, когда мы пришли в наш дом, там были только наши матери, одетые в черное, да Качита, у которой при моем появлении глаза полезли на лоб, как будто я появился из преисподней. Стало тихо. Никто не произнес ни слова: ни наши матери, ни мы. Когда нам развязали руки и жандармы ушли, я подумал, что сейчас начнется самое худшее. Однако мать сидела все так же молча, глядя на меня влажными глазами как-то необычно, по-новому. Молчание, как мне показалось, слишком затянулось. И тут мать начала тихо плакать и причитать. За ней последовали и остальные матери. Я заметил сильную бледность ее лица и огромные темные мешки под заплаканными глазами. Поглядывая на меня украдкой, она утирала платком нескончаемый поток слез и причитала:

– Сыночек мой… как ты похудел! Сколько же ты голодал, бедный страдалец! Ты уже хотел вернуться, правда? Сыночек мой, не беспокойся. Я знаю, мы к тебе плохо относились, потому ты и ушел из дому…

На мгновение мне стало стыдно. Я готов был разреветься.

Так как от меня ничего хорошего ожидать не приходилось, родители решили послать меня на учебу в Гавану, в пользующийся хорошей репутацией «Кандлер-колледж», где я получил бы степень бакалавра. Потянулись дни учебы. Однако некоторое время спустя произошел случай, достойный сожаления. Согласно расписанию на занятия спортом в колледже отводилось два часа. Администрация приняла решение сократить это время на полчаса. Однако часть учащихся, в числе которых был и я, в знак протеста уселись на газон, решив не возвращаться в колледж после полуторачасовых занятий спортом. В конце концов наша затея провалилась, когда подошло время ужина. На газоне остался я и еще один парень. Конечно, из колледжа меня выгнали. Как мог я теперь показаться на глаза отцу?! С грустью вспомнил я детские годы, когда мы учились в католическом колледже «Саль» в Гуантанамо.

Один из братьев Саль, толстый и розовощекий Марио, каким-то образом умудрялся перед самым обедом выловить из нашего супа всю крупу, пытаясь, видимо, «поддержать свое экономическое благополучие». А его брат Мачито, преподаватель четвертого класса, когда ученики выводили его из терпения, поднимал до пояса свою тяжелую сутану и раздраженно кричал:

– У меня тоже есть брюки!

Но в этом, я думаю, никто не сомневался. Третий брат, Фернандо, был директором и настоящим «святым». Проповеди он читал низким, глухим, проникновенным голосом. Я не помню минуты, чтобы он не шептал молитву. Причем делал он это и во время ходьбы, и сидя за письменным столом, и занимаясь делами колледжа, и читая прессу или рассматривая юмористическую страницу какого-либо журнала. Брат Фернандо угощал меня конфетами, брат Мачито трепал за уши, а брат Марио давал затрещины заскорузлой крестьянской рукой.

Помню запах ладана, который никогда не выветривался из старой часовни, спрятавшейся среди зелени густо разросшегося парка. Мы подолгу стояли там подобно мраморным статуям, глядя, как пламя свечей колеблется в полутьме под глухой монотонный гул голосов молящихся. Затем мы в беспорядке выскакивали из этого мрачного помещения и шли на занятия спортом. Резкий солнечный свет ослеплял нас, заставляя на мгновение закрыть глаза. Здесь мы встречали брата Марио, который, как и другие мои товарищи, уже дожидался нас, чтобы сыграть в бейсбол, не снимая своей сутаны в разгар жаркого лета… Именно в это время я услышал об одном способном парии по имени Фидель, который учился в католическом колледже «Белен». Вспоминая о тех годах, я не могу без улыбки представить, какой была бы моя жизнь, если бы мои родители вместо «Кандлер-колледжа» направили меня в «Белен». В конце концов, возвратись в Орьенте, я решил сказать отцу, что хочу стать летчиком. А пока буду готовиться к поступлению в училище, могу где-либо поработать. Услышав это, отец посмотрел на меня поверх своих очков взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, и сказал: