Тайная семья - Чарльз Стросс

— И в конечном счете ты хочешь превратить мой мир вот в такой, — без видимого волнения заметила Бриллиана.

— Да. — Мириам в ответ взглянула на нее. — Это хорошо или плохо, как ты думаешь?

Брилл ткнула рукой в сторону телевизора.

— Поставить один из этих, показывающих вот это, в каждую крестьянскую избу? Ты шутишь? Думаю, это самая поразительная, замечательная вещь, о которой я когда-либо слышала! — Она нахмурилась. — Мать сказала бы — «в этом ты вся!», а отец рассердился бы и, возможно, выпорол меня за это. Но я права, а они неправы.

— Э, самоуверенность молодости. — Мириам вновь подняла свой стакан. — А разве тебя не беспокоит полное уничтожение культуры твоего собственного народа? Я вот о чем: большая часть того, что мы имеем здесь, на самом деле такая законченная чертовщина… — Она замолчала. Глаза Брилл сверкали — от гнева, а не от удивления.

— Ты действительно так думаешь? Тогда отправляйся и поживи пару лет в избе, нарожай неграмотных сопляков, половина которых умрет, не дожив до пяти лет! Без причудливого туалета или даже без поганого ведра, куда можно мочиться каждое утро. Отправляйся туда, где единственное развлечение — это поход раз в неделю в храм, где толстый дурак-священник молит Небесного Отца и его суд пролить благословение на ваши головы. И чтобы жатва была удачней, чем пять лет назад, когда двое твоих детей умерли от голода прямо на твоих глазах. А уж потом говори мне, что твоя культура дерьмо!

Мириам попыталась перебить ее:

— Эй, а как насчет…

Но Брилл лишь раздухарилась.

— Помолчи. Даже дети состоятельных людей — как я — растут вчетвером в одной комнате и донашивают старые платья. Мы выходим замуж за любого, кто, по мнению наших родителей, даст лучший выкуп за невесту. Потому что мы члены «внешних» семей, мы не умираем от послеродовой инфекции — не умираем с тех пор, как Клан милостиво предоставляет нам таблетки пенициллина и морфий, чтобы пережить боль, — но при этом мы должны приносить ребенка за ребенком, ведь таков наш долг перед Кланом! Вы что, сошли с ума, миледи? Или слепы? А ведь у нас положение женщины в семье гораздо лучше, чем в обычных, гораздо лучше. Вы заметили, что внутри Клана у вас есть права? Или что за пределами Клана, среди обычных аристократов, у вас никаких прав нет? Мы по крайней мере имеем преимущество, такое же важное и даже более важное, как то, что у нас между ног: другой источник нашего статуса. Но это не относится к тем обыкновенным крестьянам, за которых ты так переживаешь. Ничего подобного. И есть другая жизнь, та, что ожидает меня, скромную нелегальную иммигрантку, в этом мире, вместо участи быть придворной дамой у титулованной знати в мире моем. Неужели ты думаешь, что я хоть когда-то вернусь туда по какой-либо иной причине, чем чтобы помочь тебе изменить его?

Ошеломленная Мириам слегка отшатнулась.

— Ой, — вырвалось у нее. — Мне это и в голову не приходило… Нет. — Она вновь взялась за стакан. — Мне кажется, это постколониальный синдром вины, — добавила она в качестве пояснения. — У нас здесь очень насыщенная история, и некоторые ее моменты весьма неприглядны. В частности, давняя традиция завоевывать другие народы, нарушая их жизненный уклад. Идея подчинения себе других людей и управление ими для их собственного блага принесла нам около шестидесяти лет назад дурную славу… Кто-нибудь рассказывал тебе про Вторую мировую войну? Так что у многих из нас в крови низкопоклонство перед этой идеей.

— Да нет. Если ты осуществишь то, что запланировала, ты никак не окажешься ни завоевательницей, ни посягательницей. А скольким людям ты сможешь помочь! Ты способна убедить людей устроить свою жизнь лучшим образом — это единственное, что ни семьи, ни Клан никогда не давали себе труда сделать, поскольку безрассудно плывут против течения, стремясь поддерживать лишь собственное благополучие. Нужен взгляд со стороны, чтобы понять: начав строить у себя столь же потрясающие здания и машины, как здесь, они перестанут зависеть от ввоза предметов роскоши из мира, находящегося за соседней дверью. И они никогда… — у нее даже поднялась грудь, — не позволят нам зайти настолько далеко, чтобы понять это. Потому что, оказавшись далеко, мы могли бы не вернуться оттуда.

Вид у нее был подавленный.

— И ты не хочешь возвращаться? — спросила Мириам. — Даже чтобы навестить семью, повидать друзей?

— Честно? Нет. — Это была констатация факта. — Здесь лучше. Я могу найти здесь новых друзей. Если же я вернусь туда, а ты проиграешь… — Она перехватила взгляд Мириам. — Я могу никогда не вернуться сюда.

Мириам с минуту глядела на эту молодую женщину — достаточно молодую, чтобы учиться в университете, но со взглядом, преждевременно умудренным цинизмом и свойственной Клану алчной тягой к богатству, — взвешивая все еще раз. Та связь, которой семьи удерживали свою молодежь, была хрупкой, как яичная скорлупа, и постоянно грозила разорваться. Как только в головы западет мысль, что можно просто взять свои медальоны или воспользоваться татуировками или обрывками бумаги и покинуть свой мир, Клан распадется через поколение. «Так я что, собираюсь усилить эту семейную тиранию? — удивилась она. — Потому что если так, не следует ли мне теперь отказаться?..»

— Я не подведу, — услышала она свой ответ. — Мы загоним их в угол.

Брилл кивнула.

— Я знаю, что ты сделаешь это, — сказала она. И Мириам кивнула в ответ, а в голове у нее теснились мысли о других детях из семей Клана, ее дальних родственниках — двоюродных и еще более далеких братьях и сестрах. Которых она никогда не видела, не знала и могла никогда не узнать; которые жили и умерли бы в позолоченной нищете, если бы она проиграла.

Из зимних сумерек вынырнула женщина в черном.

Она с любопытством огляделась, прикрывая рот рукой.

— Я в чьем-то саду, если судить по внешнему виду. Слева от меня изгородь, прямо передо мной обветшалый сарай — а позади дом. Точно не знаю, но все это выглядит крайне запущенным. Изгородь сильно заросла, а окна забиты досками.

Она еще раз посмотрела вокруг, но так и не смогла заглянуть в соседние сады.

— С виду весьма дорогое место. — Она украдкой нацарапала на стене сарая стрелку-указатель, направленную к точке своего появления здесь, и вздрогнула. — Этот свет… от него болит голова. Ох… — Полы ее пальто волочились по сероватому снегу, пока она, глубоко проваливаясь, пробиралась к дому, стараясь пригибаться ниже окон.

Вскоре она остановилась.

— Похоже, пусто, — пробормотала она в диктофон. — Тогда вперед. — Она обошла дом, направляясь к главному входу, где перед дверьми и перед плотными деревянными ставнями на окнах намело глубокие сугробы. Никто много дней не входил сюда и не выходил отсюда. Это было ясно. Неподалеку короткий, с подъемом, проезд вел к дороге с видневшимися впереди внушительными железными воротами, запертыми на цепь. — Вот проклятье. Как же я выйду отсюда? — Ей пришлось еще раз оглядеться. И тогда она увидела на фронтоне дома что-то вроде пластины с названием: БЛЭКСТОУНС, 1923. Узкая деревянная калитка рядом со столбом, поддерживавшим одну створку железных ворот, была заперта изнутри. Мириам устремилась к ней, не разбирая дороги, вздрагивая от холодного снега. Она откинула засов и бросила последний взгляд на дом.