Черная пелерина - Ноэль Рандон

Пуассиньяк прищурил один глаз.

— Мадам Дюмолен способна заподозрить меня в недружественных намерениях или вы?

— Ну что вы… вы же знаете мои…

— Мне очень жаль. Я ничем не могу тут помочь, — продолжал Пуассиньяк голосом, шедшим из живота. — Невзирая на трения, о которых вы упомянули, я с радостью пошел бы навстречу мадам Дюмолен. Однако же не вопреки очевидным фактам. Произошла какая-то ошибка. В понедельник я возвратился домой в одиннадцать и пробыл здесь без перерыва до полудня вторника. Больше мы ли до чего не додумаемся, комиссар Лепер! — Пуассиньяк поднялся со скамейки.

Овчарка высунула голову из будки. Комиссар вздохнул.

— Это все усложняет…

Когда они стояли уже у калитки, и Лепер, сопя, извинялся за «вторжение», Пуассиньяк, заметно сочувствующий расстроенному комиссару, прибавил:

— Если у вас существуют какие-то сомнения относительно моей правдивости, то их без труда развеет ваша дочь, которая была у меня в одиннадцать часов в понедельник. Я одолжил ей один из моих журналов, подшивку за год, мы немного поспорили о характере Сен-Жюста, и еще до двенадцати часов она от меня ушла. У этой девушки есть будущее! До свидания, комиссар Лепер. Прошу кланяться вашим женщинам.

Ключ заскрежетал в калитке, и комиссар остался один.

«Почему Гортензия Дюмолен сослалась на свидетельство Пуассиньяка? — размышлял он, направляясь к полицейскому участку. — На что рассчитывает эта женщина? Хочет спасти любовника любой ценой? Это все может объяснить… Но как могла она рискнуть сослаться на свидетельство, да еще такого человека, как Пуассиньяк? Что ее заставило? Ну-ка, пораскинем мозгами, пораскинем мозгами!» — повторял мсье Лепер.

«Но раньше выпьем кофе», — сказал ему какой-то внутренний голос.

От кондитерской «Абрикос» его отделяло несколько метров. Он вошел. Время было как нельзя более подходящее, комиссар посмотрел в зал — ниша зияла пустой. Его приветствовала мадам Вуазен, вся вдруг порозовевшая.

— Пожалуйста, кофе и две трубочки с кремом, — сказал комиссар в минорном тоне. — Снова будет непереносимая жара.

— У нас есть отличный коктейль, — хихикнула мадам Вуазен. — Мы подаем его со льдом, новинка в нашем заведении! Здорово освежает.

В этот момент в окошке, соединяющем кондитерскую с кухней, показалась голова. Комиссар вытаращил глаза, поскольку, это не была голова Мишелин. Американский режиссер, одетый в белый фартук мсье Вуазена, приветствовал комиссара, словно хозяин заведения.

— Мсье Маккинсли прививает нам американский вкус, — пояснила мадам Вуазен и бросила в направлении кухни дружелюбный взгляд.

— Неслыханная работоспособность, — въедливо заметил комиссар. — Вы и в этом деле хотите распространить у нас американские обычаи?

— Да, мсье Лепер, я культивирую на французской земле более свежую культуру! — Маккинсли чувствовал себя у Вуазенов, как дома.

Комиссар не разделял энтузиазма, который распространял вокруг себя этот молодой человек. Сильвия, кюре Бреньон, семья Вуазенов. Даже молчаливая Мишелин, громыхающая посудой на кухне. Никак, бабуля влюбилась?

Мсье Лепер выпил кофе, съел трубочки и, что греха таить, попробовал коктейль. Подкрепившись, он вышел. И только за ним закрылась дверь, как к нему пришла мысль, которую он ждал.

— Однако это же совершенно ясно: почему Гортензия Дюмолен выбрала свидетелем именно Пуассиньяка! Как же я сразу не додумался? Пуассиньяк, и только Пуассиньяк! — упивался комиссар. — Кто еще, кроме него, может сознательно действовать против семьи Дюмоленов? Ведь я сам несколько минут назад в беседе с Пуассиньяком почувствовал это. Кто бы мог подумать, что эта женщина настолько коварна? Что же это — сила чувства или изначально плохой характер? — задумался Лепер.

И вдруг он поскучнел. Комиссар все еще верил людям, и ему было приятно относиться к ближайшему окружению с уважением и симпатией. Может, он и в самом деле ошибся с призванием?

Лепер вошел в участок в угнетенном состоянии духа и сразу велел соединить его с Тулоном. Инспектор Рандо выслушал доклад, не перебивая.

— Благодарю, мсье Лепер. Все идет по моему плану, — сказал он.

И опять понедельник. Со времени убийства Шарля Дюмолена прошла неделя. Эта неделя для тихого городка имела значение большее, нежели иные месяцы… И все-таки взбудораженные умы возвращались в равновесное состояние. Арест Фруассара позволил пораженным мещанам вздохнуть спокойно: правосудие заботилось об их жизни, имуществе и вообще о справедливости. Экзотическая фигура американского киношника, уже всем хорошо знакомая, потихоньку вписывалась в действительность провинциального городка. Каждый день можно было наблюдать, как он, неразлучный с фотоаппаратом, исследует все новые закоулки города или на массивном «кадиллаке» в обществе Луизы Сейян посещает окрестности, от века притягивающие туристов всего мира. В полдень Торнтон Маккинсли развлекал гостей в кондитерской «Абрикос», а вечером навещал новых знакомых в их домах. Иногда он прогуливался по пальмовой аллее вместе с кюре Бреньоном или мсье Дюверне.

В это утро режиссер, пройдя рынок, направил стопы в сторону узкой улочки, носившей гордое имя Революции. Как известно, данный район города был образчиком заботы о порядке и эстетике. Советник Пуассиньяк доводил улицу, на которой он жил, до состояния идеала. Блестящая, ровная, как зеркало, поверхность дороги, аккуратно подстриженная живая изгородь, голубые фонари, словно вырастающие из украшенных столбов — все это производило впечатление заботливо ухоженного курорта. Казалось, нельзя ничего ни отнять, ни прибавить, но, несмотря на это, какой-то человек в синей блузе, словно бы для чисто колористического эффекта, разбивал большим молотком бордюр вокруг изумрудного газона.

Подошедший создатель детектива из жизни французской провинции остановился. Какое-то время он молча наблюдал труд рабочего, а потом, как и подобает изучающему местные обычаи, спросил:

— Для чего вы разбиваете эту оградку?

Туземец поднял загорелое лицо и весело сказал:

— Я уже видел один из ваших фильмов. Про гангстеров. Там они нападают на банк, кассир звонит в полицию, а потом оказывается, что он тоже был в этой банде, и полицейские тоже оказываются переодетыми гангстерами… А потом…

— Простите, — прервал его Маккинсли. — Вы, кажется, курите американские сигареты «Тобакко Рекорд»?

— Угу, — подтвердил разговорчивый. — Неплохой табак, но по мне — слабоват. Я уже привык к «галуазам», а после них любая сигарета — что сено.

— Вы знаете, я проехал уже часть Франции и никак не могу напасть на этот сорт. Я специально обращал внимание, поскольку это мои любимые сигареты, — сказал Торнтон.

— Да возьмите для себя, пожалуйста, — мужчина в синей блузе протянул режиссеру жестяную коробку. — У меня тут еще две или три штуки.

— Нет-нет, спасибо, — улыбнулся Торнтон. — Мне бы только хотелось знать, где вы их достали, где можно купить «Тобакко Рекорд»?

— Вот этого не знаю. Спросите лучше у мсье Пуассиньяка. Это он подарил мне несколько сигарет на прошлой неделе, когда я мостил ему дорожки.

— Спасибо за информацию, — просто сказал Маккинсли. — До чего счастливое стечение обстоятельств!

И, поклонившись добродушному французу, он пошел вглубь живописной и ухоженной улицы.

Маккинсли встречал два или три раза Вильгельма Пуассиньяка в кондитерской и, естественно, не замедлил ему представиться, но знакомство было, что называется, поверхностным, до сегодняшнего дня не получившим развития. Пуассиньяк не поддался обаянию ни красоты, ни рода занятий Маккинсли, обменялся только с ним несколькими замечаниями на общие темы, а встречая его на улице, заметно ускорял шаг. Торнтон понимал, что ученый публицист, поглощенный большой темой, не хочет разбрасываться на такие второстепенные вещи, как кино, американский стиль жизни или детективные загадки. И когда Маккинсли уже засомневался, придется ли ему когда-либо переступить порог жилища светила, случай подарил ему подходящую возможность.

Режиссер сразу принял решение. Дойдя до усадьбы Вильгельма Пуассиньяка, он задержался у калитки, а убедившись, что она заперта, дернул за медный звонок, происходивший, может быть, еще из времен Революции. Послышался эффектный звук, вслед за ним — поскуливание собаки. Маккинсли посвистел, овчарка замолчала, усевшись перед своей представительной будкой. Режиссер позвонил во второй раз.

Через некоторое время он услышал скрип металлического засова, входная дверь отворилась. По аллейке, посыпанной свежим песком, к нему направлялась маленькая, сгорбленная старушка. Близко посаженные глаза и чрезмерно длинный нос делали ее столь похожей на Вильгельма Пуассиньяка, что Маккинсли вдруг вспомнился старый фильм, в котором Жюв играл сразу несколько ролей. Вильгельм Пуассиньяк и эта старушка могли быть успешным воплощением одного великого актера.