Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина - Чингиз Гусейнов

- Ты ещё здесь?! Оставь меня одного! - Но...

Не дал договорить: - Знаю, что тебе наказывала Хадиджа! Нет-нет, оставь меня, и немедленно! - Насилу выпроводил Али и, когда тот уже спускался со склона горы, бросил ему вслед: - Кого встретишь в пути, идущего ко мне, вороти! И не приходите ко мне, пока сам не явлюсь!

В углу пещеры кувшин с водой из колодца Замзам. Рядом на скатёрке чаша, чтобы пить из кувшина, узелок с едой: лепешки и сыр из овечьего молока. Но у Мухаммеда пост, привык не есть весь день и голода не ощущает, приступит к трапезе, когда звёзды на небе загорятся. Серовато-красная впереди пустыня. В тишине какие-то шумы, то ли где-то воет собака, то ли далеко-далеко кошка жалобно мяучит. Чувствует себя так, будто затерялся на необозримых просторах: куда идти? Никуда не придёшь. Но надо идти, чтобы куда-то выйти, но куда? Ближе к закату Мухаммед почувствовал озноб - волнами он прокатился по телу, охладив спину. Ушёл в глубину пещеры и там сел, укрывшись накидкой из верблюжьей шерсти. И вдруг Некто закрыл собой вход. Потемнело. Казалось - в глазах. И трудно дышать. Он заперт, не выйти ему отсюда! Видение стало явью. - Кто ты? - Свой голос раздался будто чужой. Тот назвался не сразу, помедлив слегка: - Джебраил я! - Человек с именем ангела? - удивился Мухаммед. - Я и есть ангел. Наиглавнейший! - Прочёл мои мысли! - Но дух ты, плоти не имеющий! - выпалил Мухаммед, не испытывая при этом удивления, и страх вдруг отпустил его. - Только ты один видишь меня! - Но если вижу, то где ж твои шестьсот крыльев?! - вспомнил про них неожиданно. И смутился. - Ты дерзок! - Я хотел лишь... - Тот перебил: - Не задавай пустых вопросов! - Мы с тобой, кажется, прежде виделись, помнится, даже говорили.

- В воображении твоём, рождённом греховным вдохновением, дерзнул меня ты вызвать! Опасны твои мысли! Заблудшие идут за поэтами! - То дар богов. - Вот это верно! - Я рад, что ты согласен! - Но не богов, а Бога! - У кого кто! - Но молвят что поэты - следуют ли тому сами? - Зато грядущее предсказывать умеют! Снова перебил Мухаммеда:

- Тайный у них сговор с шайтанами! - Однако... - Молчи и не перебивай, мне надоело тебя слушать! - Не звал - ты сам явился! - Пророков всех наставник я! С Адама начиная! - А разве Адам... - неосторожно усомнился было, вспомнив про грех первородный, но видение исчезло. - С кем ты разговариваешь, Мухаммед? - произнёс вслух. - Не с самим ли собой? - Или... одержим греховным вдохновением? В него определенно джинн вселился! - Не с Джебраилом ли мысленный разговор? Скобки { фигурные, а внутри квадратные [ открыты невесть кем и когда, дабы упрятать, точно жемчуг внутри раковины, грех первородный. На меня взгляни о себе подумай! Нечего повторять заученное: никакого первородного греха! Был! Не зря сказано Богом: "Истреблю человека на земле, которого Я сотворил, с лица земли, от человека до скота, до гадов и до птиц небесных, ибо Я раскаялся, что создал их".

Спросить у Джебраила, очевидца рождения Адама: так ли было, как представилось? Но если видение повторится! Ни слова Джебраилу про шестьсот его крыльев! Никак не избыть настойчивое: грех изначален! Есть хлеб в поте лица своего - разве это грех? И что наделён человек Его естеством?! Уснёт на миг, проснётся... - цепление слов, не раз уже бывало. Да будет тебе известно: Хавва была создана как подруга Адама! Но из левого его бока! Тут, уразумей, притча: создана из правого ребра и потому хрупка! Захочешь если силой выпрямить - сломаешь! Но в наказание Адаму и Хавве рождают детей в муках!

То величественный акт самопожертвования!

Ну да, твоё изречение, только что рождённое: Рай - под стопой матери! Запомни и это: лучший из вас не тот, который ради небесного пренебрегает земным, и не тот, который поступает наоборот - ради земного пренебрегает небесным. Не ясно? Трудно уразуметь? Ибо заключено в известные уже тогда, о чём было, фигурные скобки, но надо сначала закрыть ту, что схожа с полумесяцем, затем квадратные, похожие на врата крепостные, и обрамить фигурной, которая } лишь волнистая линия, устремлённая ввысь, или, если легла, похожа на ладью. Знаю, что скажешь: нет большего богатства, чем мудрость. Но истина выше!

Разве приходит она обнажённой?

В образах узри её, в символах! Кому подвластно? Мудрецу! И нет большей нищеты, чем невежество!

33. Второе из троекратного

В пещере будто грозно заговорили братья родные Хубал и Аллах. Нет, бежать отсюда, не останется он здесь! Может, заболевает?

Усталый и измученный тревожными думами, Мухаммед на рассвете покинул пещеру. Хадиджа была странно спокойна - не сам ли признал, что ему привиделось? Такое в Мекке случается: никого не минует игра воображения! Даже хакамов племен: судьи-защитники порой такое насочиняют о своем племени, оспаривая его право на некие преимущества при дележе территорий, пастбищ и источников воды, что другим от обиды, что кто-то из соседей, ничем не примечательный, лучше их, а главное, умеет в этом убедить других, ничего иного не остаётся, как призывать к завершению бесплодных споров войной. И собственное превосходство утверждается силой оружия. А потерпевший поражение, опозоренный и униженный, замышляет месть. И бесконечны распри только бы начать мстить! И наружу извлекается недуг сокрытой злобы.

И прорицатели-кахины, жрецы, что восхваляют собственных божков, принижая тем божков других. Но пуще всех будоражат толпу поэты, разжигая распри, и каждый утверждает, что именно он заключает в своих строках истину и правду: превозносятся доблести племени, извещают и стращают: Мы пронзаем копьями, пока враг держится вдалеке от нас (копья темные, из хаттского тростника, тонкие и гибкие), мечами рубим белыми, взвивающимися, когда враг напирает, и шеи скашиваем, подобно луговой траве, и головы летят, точно вьюки с верблюдов. Разве Мухаммед, с тех пор как распространяются его строки, не причислен мекканцами к истинным шаирам? Не почитаемы разве в Аравии носители божественного дара? Но божественного ли? Торчат поэты, как одержимые, на площади перед Каабой и выкрикивают, воспаленные видениями, предсказания о небесных карах. Чаще - о Страшном суде и гибели мира, погрязшего в разврате.

Но да не уподобимся мы племени воинственному и жестокому, имя которому - йаджудж-маджудж. Ещё недавно казалось, что обитает это племя далеко на севере, где устремилась ввысь заросшая непроходимыми лесами горная гряда Каф, чёрной чертой прочертившая плоский диск земли. И неведомо, по ту или эту сторону горной гряды оно расселилось: йаджуджей-маджуджей на севере ждут с юга, а на юге опасаются, что грянут они с севера. И питаются огнём, коего здесь, на Кафе, полыхает немало. Некогда племя нападало, сказывают, на арабов, предводительствуемое их царём, кому имя - Йаджудж. Одно лишь упоминание о йаджуджах-маджуджах, о которых лишь слышали, неведомых и таинственных, наводит ужас! Но разве они исчезли, уйдя в прошлое? Не притаились, готовые нагрянуть из будущего? Ведь в будущем больше настоящего, как и в настоящем - прошлого. Ибо будущее уже было, только мы о том не знаем. Запутанные поэтические тропы - куда приведут они шаиров? Тайный сговор у них, вспомнил Мухаммед, с шайтаном! ...Явится ли ещё наставник пророков? Первым назвал Адама, кого вылепил Бог из звучащей глины собственными руками. Не только это! Дал Он ему наилучшее сложение, сотворив по образу Своему, вдохнув в него от Духа Своего! Для чего? Чтобы глядеться в него как в зеркало, видя своё отражение? Был Он сокрытым неведомым сокровищем, а стал узнаваемым в сотворённом! Кто ж пророк последний? - спросить у Джебраила, чтобы знать. ...Вихрь, загрохотало, прогремело небо. Такой силы удар обрушился на гору, что Мухаммед упал. Дрожь охватила тело. Пещера содрогнулась. Потом - беспамятство. Кто-то позвал его: "Проснись!" "Ты кто?" Снова, как в тот раз, назвался Джебраилом, что послан Богом. "Аллахом или Хубалом?" - переспросил. "Хубала никакого нет! - разгневался. - Единый есть, Единственный и Вездесущий, Начало всех начал - Бог! Аллах!" "Да, но Аллах..." - пытался Мухаммед возразить, что, мол, Аллах и Хубал братья родные. "Нет у него ни дочерей, ни сыновей, о чем заблудшие родичи твои толкуют в храме Кааба!" - вскричал Джебраил. Мухаммед в тревоге проснулся. Тут же при свете солнца успокоился, пожалев, однако, что слишком коротка была встреча. Не успел спросить о пророках! - Это твои сны, - успокаивает Хадиджа, - сказочные. Зыбка грань между сном и явью, видения продолжают беспокоить его своей реальностью. Абу-Бакр тоже не может предложить в разгадку снов что-либо, хоть славится в Мекке как искусный их толкователь. - А то сны, - сказала Хадиджа, противореча только что сказанному и видя, что не успокоить Мухаммеда, - вещие, скоро сбываются. - Сон или другая явь? - спросил Абу-Бакр. - Может, Аллах, отвергнув Хубала, дабы верховодить единолично, - высказала Хадиджа догадку, - испытывает нашу готовность поверить в Него единого? - Несговорчивость богов как козни курайшей? - Как видно, - заметил Абу-Бакр, - земные распри перекинулись и на небо. Или наоборот. - Не поймешь, шутит или говорит всерьёз.