Кот, который играл в слова - Лилиан Браун

– Вечеринка кончилась, солнышко? Скажи девочкам, что я прямо лечу, чтобы поцеловать их на ночь… Ничего. Ни грамма. Просто просидели кружком и весь вечер проговорили. Солнышко, ты же знаешь, – я ничего подобного не сделаю!

Фотограф покинул «Виллу Веранда», чтобы вернуться на Дивную Опушку, а Квиллера стал беспокоить длительный транс, в котором находился Коко. Выказывал ли кот присущее его сородичам хладнокровие или впал в шок? По возвращении в квартиру ему бы полагалось порыскать по дому, проверить, не окажется ли, случаем, на кухне каких-нибудь остатков, свернуться на голубой подушечке на верхушке холодильника. Вместо всего этого он съёжился на голом паркете под письменным столом, глядя широко раскрытыми глазами в никуда. Судя по позе, ему было холодно. Квиллер укрыл его своей старой вельветовой спортивной курткой, устроив из неё над котом что-то вроде навеса, и не получил никакой признательности – кот и ухом не повёл.

Квиллер и сам устал от пережитых волнений: исчезновение Коко, ужасающая банзеновская авантюра и обнаружение мертвого Лайка… Но, улегшись в кровать, заснуть он не смог. Ворочался да ворочался с боку на бок – вопросы, вопросы…

Вопрос: кому понадобилось уничтожить беспечного, щедрого Дэвида Лайка? Он был равно любезен с мужчинами и женщинами, с молодыми и старыми, с клиентами и конкурентами, с прислугой на кухне и гостями в гостиной. Правда, когда они отворачивались, он говорил о них совсем иначе, но всё же его все любили.

Вопрос: могла ли тут вмешаться зависть? У Лайка было всё: внешность, талант, успех, друзья. В тот вечер ему назначили свидание. Возможно, женщину преследовал ревнивый друг или муж. Или – имелась и такая возможность, – быть может, свидание было не с женщиной?

Вопрос: почему Лайк надел это броское кольцо – и никакого костюма, за исключением халата? И почему постельное покрывало было снято и аккуратно сложено заранее ещё вечером? Квиллер нахмурился и подул себе в усы.

Вопрос: почему соседи не услышали ни шума, ни выстрела? Возможно, звук в телевизоре Лайка намеренно включили на полную мощность. И соседи относили всё, что слышали, к телепрограмме. Замечательное изобретение – телевидение.

Вопрос: где был Коко во время этого происшествия? Что он видел? Как себя повел? Почему сейчас он в таком состоянии?

Квиллер в сотый раз перевернулся с левого бока на правый. Светало, когда он наконец заснул, и снились ему телефонные звонки. Читатели звонили ему, задавая неразрешимые вопросы. Трррень ! «Какие цвета вы смешиваете, чтобы получить небесно—голубовато—розовый?» Трррень! «Где бы мне купить датское кресло, сделанное в Японии?» И главный редактор – туда же. Трррень! «Квилл, это Харолд! Мы намерены застелить ковром печатный цех. Как вам цвет кукурузного коричневатого виски?»

Когда зазвонивший наяву телефон наконец извлёк Квиллера из путаного сна, он бросил в трубку бессмысленное «хелло!».

Голос на другом конце провода сказал только «Старквезер», а потом смолк.

– Да? – крикнул Квиллер, подыскивая слова. – Как вы?

– Разве это не… разве это не ужасно? – выдавил партнер Лайка. – Я всю ночь не спал.

Вчерашние события вновь затопили Квиллеров разум.

– Это был удар, – согласился он. – Я этого не понимаю.

– Есть там что-нибудь… я имею в виду – могли бы вы…

– Чем могу служить, мистер Старквезер?

– Ну, я думал… если вы смогли узнать, что… что они собираются написать в газете…

– Я сам надиктовал этот материал, – сказал Квиллер. – Минувшей ночью я передал его по телефону – только голые факты, основанные на докладе врача и заключении детективов. Сюжет пройдет сегодня утром в первом же выпуске. Если будет какое-нибудь продолжение, редактор, вероятно, пригласит меня… А почему вас это беспокоит?

– Ну, я бы не хотел… не хотел бы… чтобы пала какая-нибудь тень – если вы понимаете, что я имею в виду…

– Тень на студию, хотите вы сказать?

– Некоторые из наших заказчиков, знаете ли… они очень…

– Вы боитесь, Что газеты поднимут вокруг этого дела шумиху? Вас это тревожит? Я не знаю, конечно, насчет «Утренней зыби», мистер Старквезер. Но вам нечего тревожиться относительно «Прибоя». Кроме того, не понимаю, кто вообще может сказать что-нибудь, Что может повредить студии.

– Ну, вы знаете… Дэвид и его вечеринки… его друзья… вы же знаете, каковы эти юные холостяки…

Квиллер теперь полностью проснулся.

– Есть у вас какие-либо соображения о возможных мотивах?

– Понятия не имею…

– Ревность, к примеру?

– Не знаю я…

– Как по-вашему, здесь есть связь с Дэвидовой коллекцией восточного искусства?

– Я просто не знаю… – всё тем же беспомощным тоном ответил Старквезер.

– Вы достаточно хорошо знаете его коллекцию, чтобы определить, не пропало ли что-нибудь?

– Это то, о чем минувшей ночью хотела узнать полиция…

– Вы сумели ей помочь?

– Я пришёл туда как раз вовремя – в квартиру Дэвида…

– И что вы там обнаружили?

– Некоторые из лучших его вещей были заперты в чулан. Не знаю почему…

– Могу вам сказать почему, – заявил Квиллер. – Дэйв убрал их перед тем, как мы приступили к съёмке.

– Ох, – сказал Старквезер.

– А вы знали, что мы собираемся фотографировать квартиру Дэвида?

– Да, он упоминал об этом… Из головы вылетело…

– Говорил он вам, что намерен убрать кое-что из произведений искусства?

– Вряд ли…

– Дэйв говорил мне, будто у него были некоторые вещи, – он не хотел, чтобы публика знала, что они находятся у него. Они были крайне ценные?

Старквезер замялся;

– Некоторые из вещей были… ну…

– Ане были они горяченькими, а?

– Что?

– Это были краденые ценности?

– О нет, нет! Он столько за них заплатил!

– Не сомневаюсь, что заплатил, – согласился Квиллер, – но я говорю об источнике этих вещей.

– Ну, они были – я догадываюсь, что вы скажете, – экспонатами музейного уровня…

– Многие обеспеченные коллекционеры владеют предметами музейного уровня, не так ли?

– Но некоторые из вещей Дэвида не должны были покидать ту страну… То есть Японию…

– Понимаю, – сказал Квиллер. Он чуточку подумал. – Вы имеете в виду, что они якобы охранялись государством?

– Что-то вроде этого…

– Национальное достояние?

– Кажется, как раз так их и называют…

– Хмм… А полицейским вы это рассказали, мистер Старквезер?

– Нет…

– Почему?

– Они ни о чем таком не спрашивали…

На какой-то миг Квиллер возликовал. Уж он—то мог себе представить грубого Войцека, допрашивающего лаконичного Старквезера. Потом он продумал ещё один вопрос:

– Можете ли вы припомнить кого—либо, кто выказывал особый интерес к этим «охраняемым» предметам?

– Нет, но я хочу знать…

– Что? Что вы хотите знать, мистер Старквезер? Партнер Лайка закашлялся.

– Несёт ли студия ответственность… я разумею, если обнаружится что-нибудь незаконное… могли бы они…

– Сомневаюсь. Почему вы не поспите, мистер Старквезер? Почему не примете таблетку и не попробуете уснуть?

– О нет!.. Я должен идти в студию… Я же не знаю, что сегодня произойдет… Ужасная, знаете, нервотрёпка…

Когда Старквезер повесил трубку, Квиллер чувствовал себя так, будто ему выдернули все зубы. Он пошёл в кухню сделать кофе и увидел там Коко, растянувшегося на холодильниковой подушечке. Кот лежал на боку, откинув назад голову и закрыв глаза. Квиллер заговорил с ним – он и усом не шевельнул. Он погладил кота, и тот испустил во сне глубокий вздох. Задняя лапа Коко подрагивала.

– Сны смотришь? – спросил Квиллер. – Что тебе снится? Цыплячье кэрри? Люди с ружьями, издающими грохот? Я и в самом деле хочу знать, чему ты был свидетелем.

Когда телефон зазвонил ещё раз, звонок прервал Квиллерово бритье, и он ответил с тихим недовольством. Он видел в бритье возвышенный обряд: частью – поклонение предкам, частью – подтверждение мужественности, частью – проявление респектабельности, и обряд этот требовал предельного артистизма.

– Это Коки, – сказал задыхающийся голос. – Я только что услышала по радио объявление о Дэвиде Лайке. Я не могу этому поверить.

– Всё так, он убит.

– Как по-вашему, кто это сделал?

– Откуда мне знать?

– Вы сердитесь на меня? – спросила Коки. – Сердитесь, потому что я предложила на обложку эллисоновский дом.

– Я не сержусь, – ответил Квиллер, смягчая тон. Он сообразил, что ему может понадобиться задать Коки несколько вопросов. – Я бреюсь. У меня все лицо в пене.

– Простите, что так рано звоню.

– Я вам скоро перезвоню, и мы пообедаем.

– Как там Коко?

– Прекрасно.

После прощания у Квиллера возникла идея. Он стёр с лица пену, разбудил Коко и посадил его на словарь. Коко выгнул спину в напряжённом, вибрирующем потягивании. Он встопорщил усы, потупил глаза и широко зевнул, показав тридцать зубов, ребристое нёбо, пять дюймов языка и добрую половину глотки.