Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

Всегда возбужденный и несдержанный, Волосов горячился.

— Не слова нужны. Искра нужна, искра! Дайте мне такую машину, чтобы высекла искру, и я всю эту лавочку мигом взорву. Пролетарии? А много ль их в России? Полмиллиона, скажем. А мужиков? Поглядел бы я, как мастеровщина пойдет на царя без мужиков…

Сашенька Спирова кричала об искре еще громче. Лахтин не верил в сошествие откуда-то сверху священной искры. Там, где им мерещился сокрушительный мужицкий бунт, Лахтин находил лишь неосознанный разобщенный протест. Волосов и Сашенька довольно иронически отзывались насчет приобщения мастеровых к науке о классовой борьбе через кружки и тайные сходки. Они бы начали прямо с призыва к восстанию, главную роль в котором отводили мужикам.

Во время бесед в кружке Сашенька откровенно зевала; она решительно не могла одолеть ни одной ученой книги. Таня то стояла за Лахтина, то поддерживала Волосова.

— Костя — торопыга, да и вы, Танюшенька, недалеко от него ушли! — говорил Лахтин. — Они, видите ли, за немедленный пожар. Отлично! Подожжем этот домик, тотчас появится команда в медных шапках и притушит пожар. Нет уж, разрешите нам действовать по старой русской пословице: «И редко шагает, да твердо ступает!»

Эта поговорка как нельзя лучше характеризовала и самого Лахтина — сдержанного в проявлении своих чувств. Именно это же свойство — спокойствие духа в любых обстоятельствах — привлекло его внимание к дочери сельского священника. Он оценил способности Тани и отдавал ей много времени.

Сашенька и Волосов не любили их рассуждений. Сашенька молчала, а чаще всего уходила; Волосов то и дело встревал в спор, говорил несуразицу, выкрикивал что-то высокопарное, краснел от возбуждения, и Лахтин часто даже и не затруднялся отвечать ему. Зато Тане, когда она поддерживала Лахтина, Волосов не давал вымолвить слова.

— В конце концов, — говорил он, — если вы прочитали сотню книг, это еще не означает, что вам все известно и понятно больше, чем мне. Я народную жизнь нутром чувствую!

Колосов был явно ущемлен тем, что Лахтин верил Тане больше, чем ему.

Сашенька недолго была в кружке. Перед пасхальными каникулами во время панихиды в гимназической церкви какому-то почившему члену царской фамилии Сашенька вслух выпалила:

— Молимся бог знает о ком… О гибнущем народе панихиды бы служить!

Начальница гимназии упала в обморок, священник запнулся на полуслове, классные дамы хором взвизгнули…

Гимназию по этому поводу закрыли впредь до выяснения обстоятельств, Сашеньку выгнали с «волчьим билетом», и лишь вмешательство влиятельных кавалеров спасло девушку от более строгой кары.

Николай Гаврилович Лужковский повесил Сашенькин портрет в кабинете на самом видном месте, да еще приписку сделал внизу «Александра Спирова — самая храбрая девушка в России». В разговорах с приятелями превозносил ее до небес, видя в ней новую Веру Засулич.

Родственники отослали Сашеньку в Улусово под надзор Никиты Модестовича. Она надолго исчезла из Тамбова.

Глава восьмая

Весной, после экзаменов, Таня приехала в Дворики. Приехала, не предупредив отца: на железнодорожной станции, где ей следовало сойти, Таня должна была выполнить некоторые поручения Лахтина. В Дворики она явилась поздней ночью. Отец уже спал. Как ни велико было его удивление, он не стал расспрашивать дочь, накормил ее, уложил спать, а сам всю ночь шагал по кабинету.

Спала Таня крепко и проснулась поздно. Умывшись, она подошла к зеркалу и начала приводить в порядок растрепавшиеся за ночь волосы.

В зеркале возник как бы образ отца, когда тот был совсем молодым: высокий чистый лоб, мягко очерченные губы, широко открытые глаза, твердый подбородок.

— Таня, ты где? — раздался в столовой голос отца.

— Здесь, папа. Я сейчас, — отозвалась Таня.

— Самовар готов, — сказал отец.

Когда Таня вошла в столовую, Викентий уже сидел на своем месте. Стол был накрыт, чай заварен.

Исчерпав темы, относящиеся к дому и сельским делам, они замолчали. Отец и тут не спросил, почему Таня не предупредила его о своем приезде. Дочь оценила эту деликатность. Она встала и крепко обняла его.

— Что за приступ? — спросил он, растроганный.

— Ты очень уж хороший, — ответила Таня, целуя его.

— Я-то, может быть, и хороший, а вот ты не всегда хорошая! — Викентий улыбнулся. — Что нового в Тамбове? — осведомился он, когда дочь села.

— Много нового. Сашеньку Спирову исключили из гимназии, — да ты, наверное, слышал?

— Как же, как же. Улусов прямо в ужасе. Ох, Танюша, не одобряю я этой дружбы! Девица она шальная, бог с ней совсем.

— Конечно, глупейший поступок, что и говорить, — отвечала Таня. — Вместе с ней исключили еще трех девушек, совсем ни в чем не повинных.

— Бог с ней, бог с ней. Ты уж держись от нее подальше. — Викентий нахмурился. — Такие знакомства добром не кончаются… Ну, что еще нового?

— Еще? На заводе была стачка мастеровых, усмиряли жандармы и солдаты. Один жандарм, Филатьев, так отличился, что сразу в подполковники произведен.

— Этого у нас еще не бывало, — сказал задумчиво Викентий. — Солдаты, говоришь, усмиряли? Не может быть, чтобы мастеровые придумали все это сами. Ими верховодят интеллигенты. Они и подбивают рабочих, я уверен. — Он хотел прибавить: «В том числе и ты, дочка», — но сдержался.

— Почему же? Есть очень умные мастеровые, папа. Напрасно ты думаешь, — Таня помолчала. — Ну, и интеллигенты, конечно…

— А социалисты все из интеллигентов? — Отец пристально посмотрел на дочь.

— Не все, — равнодушно отвечала Таня.

«Да, самообладание великое», — подумал Викентий, а вслух сказал:

— Налей мне чаю, Танюша.

Таня налила чай.

— Теперь и не разберешь: социаль-демократы, просто социаль, просто демократы…

— Нет, отчего же, — сказала Таня. — Разобраться при желании можно.

— Я вот никак не разберусь. — Викентий развел руками.

— А ты попробуй, — шутливо посоветовала Таня.

— Пробовал. Ничего не понимаю. Да, признаться, и не хочу я их понимать. Но согласен я с ними в главном.

— В чем именно?

— Насилия не хочу. Злом зло не побеждают, Танюша. Можно все устроить мирно.

— A! Ну попробуй.

— Попробую. Придет время — попробую…

— Только знай, отец, знай и запомни: нельзя служить богу и мамоне. Послушай, сними ты рясу. Или делай свое дело, и только оно пусть будет у тебя. Если, конечно, позволяет совесть.

— Что за тон, Танюша? — Викентий обиделся.

— А ведь когда говорят правду, любой тон кажется неприятным. Не надо лишних слов и оправданий, папа. Ничем ты себя оправдать не можешь. Еще никому не удавалось сидеть между двумя стульями.

Викентий молчал, нервно пощипывая бороду.

— Ты тут скучал? — спросила Таня.

— Да, иногда бывало очень тоскливо, — признался Викентий. — Мне без тебя всегда тоскливо, — глядя вбок, прибавил он. — Никак не могу примириться с этой бобыльей жизнью.

— Да, — отозвалась печально Таня. — Наш дом никогда не был так похож на жилище холостяка, как теперь.

— Что ты будешь сейчас делать? — спросил Викентий, отводя щекотливую тему.

— Вероятно, кто-нибудь придет, — ответила Таня.

— Я тебя прошу об одном, — сказал Викентий, — будь осторожна. Ты только что окончила трудный класс. Впереди последний год в гимназии, выпускные экзамены. Гуляй, отдыхай, набирайся сил…

Таня молчала.

— Я вижу, — укоризненно продолжал Викентий, — ты даже и со мной осторожничаешь. — Он вздохнул. — Ну, бог с тобой! Да, да, так-то оно… Не все у нас хорошо, много несправедливостей творится. Вон Лука Лукич говорит: узнай обо всем государь, он бы…

Таня перебила его:

— Государь, папа, ничего не сделает. Один человек не в силах повернуть ход истории.

— Это верно лишь отчасти, — мягко заметил Викентий. — В России особые условия… — Глаза его были устремлены в палисадник, там теплый ветерок играл в листве вяза-великана.

— И мы думаем, что в России особые условия, — заметила Таня.

— Кто — мы?

— Мы — это мы, — усмехнувшись, ответила Таня.

— Только бы без крови, Танюша! — Викентий страдальчески поморщился. — Человеческую кровь надо беречь.

— И дурную беречь?

Викентий ничего не ответил на колкость.

— У тебя какая-то забота? — спросил он.

— У меня много забот, папа. Например, о тебе.

— Нет, ты сейчас не обо мне думала. Ну что ж! Люди, которые идут революционной дорогой, должны знать, что рано или поздно она кончится для них плохо.

— Да, я знаю, — совсем тихо сказала Таня.

— Бог тебя сохрани, Танюша. Подальше бы тебе быть от этих людей. А впрочем, у каждого из нас свой путь. Вечный спор молодости и старости… Конечно, старики, с вашей точки зрения, многое не понимают, неуступчивы, мол. Оно и верно. Только, Танюша, какие бы наши пути ни были, нам с тобой отдаляться друг от друга нельзя.