Теория культуры - Коллектив Авторов

Говоря о культуре, выявляя ее специфичность, надо иметь в виду не просто обработанность, «возделанность» человеком природы, вещей, самого себя, своих действий и их результатов, а особый характер обработанности возделанности – особое одухотворение мира. Особое в том смысле, который подчеркивал А. Швейцер, т. е. направленное в сторону очеловеченности, облагороженности мыслей, чувств, настроений, намерений и их выражения вовне, закрепления их в действиях, нормах и идеалах жизни, в вещных носителях культуры.

Иногда очень резко возражают против такого понимания культуры, считая, что оно излишне субъективировано, лишено определенности. Ведь очеловеченность (облагороженность), ее смысл, степень, характер могут пониматься совершенно по–разному в разное время, в разных условиях и регионах, разных возрастных группах, социальных слоях, да и просто разными людьми. То, что является человечным и ценным для меня сегодня, может восприниматься как античеловечное и антиценное другим человеком или мною же завтра. Но это так и не так. Так, потому что неизбежный момент субъективности в понятиях «человечность», «благородство», «ценность», «культура» очевидно присутствует (впрочем, как и в понятиях «добро», «совесть», «красота», «истина» и т. д.). Но из этого не следует ни того, что все эти понятия бессодержательны, ни того, что о них невозможно размышлять. То, что стоит за такими понятиями, трудно поддается (или вообще не поддается) анализу, исследованиям методами естественных наук. Ведь в данном случае мы имеем дело с феноменами не просто даже духовными, а ценностными, которые никак нельзя сделать чистыми объектами изучения, в смысле их независимости от всего субъективного.

И все–таки мы справедливо отказываемся считать людоедство явлением культуры, хотя не все люди оценивали и оценивают его как нечто бесчеловечное. Понятие культуры лишается сущностного смысла, если в него просто (и совершенно объективно) включать вообще все то, что и как делают люди, все способы и результаты их деятельности, всю человеческую деятельность без разбора. Важна именно духовно–ценностная составляющая этой деятельности.

Представляется поэтому вполне разумным подход к определению культуры Г. П. Выжлецова, который пишет, что культура – «1) высшая степень облагороженности и очеловеченности природных и социальных явлений, условий жизни и межсубъектных отношений, освоенная живущими и переданная последующим поколениям;2) сфера реализации ценностей».[75]

Правда, и в этом определении, по–видимому, не все удачно. Во–первых, непонятно, что такое «межсубъектные» отношения, чем они отличаются от межчеловеческих? Во–вторых, вряд ли целесообразно говорить только о высшей степени облагороженности, очеловеченности разнообразных явлений жизни. По–видимому, поле культуры предполагает наличие разных степеней культурности, разных уровней самой культуры. Кроме того, любое определение культуры, в том числе и это, неизбежно неполно. В одной–двух фразах не удается целиком охватить все богатое содержание такого сложного и развивающегося феномена, как культура.

Не претендуя на то, что нам удастся дать наиболее полное определение культуры (чего не удалось пока никому), для дальнейших рассуждений примем за исходное понимание культуры, близкое к позиции Выжлецова и учитывающее предварительные замечания. Будем исходить из того, что культура, в сущности, – это обработка, оформление, одухотворение, облагораживание людьми окружающей среды и самих себя, своих разнообразных отношений, своей деятельности: ее процессов, целей, способов, результатов.

Когда мы в таком ракурсе характеризуем культуру, то предполагаем именно особое оформление природы (предметно–вещной среды), самого человека: его тела, движений, мыслей, чувств, намерений, действий, отношений с другими людьми. Оформление, имеющее ценностный смысл, ценностное содержание, потому что «культура начинается там, где духовное содержание ищет себе верную и совершенную форму».[76]

Культура в известном смысле и есть форма – воплощение духовного содержания в особой знаковости, во внешнем виде вещей, предметов, в оформленности действий в обрядах, ритуалах, этикете. С помощью того, что мы называем обычаями, традициями, сохраняются и передаются именно формы поведения, отношений. И это очень важно. Ведь даже направленность на «себя дорогого», свой эгоизм легче преодолевать в существующей форме, когда как бы механически совершаешь то, за чем стоит нечто более глубокое, чем само внешнее действие. Это, например, касается уважительных форм отношения к старшим, галантных форм выражения любви. Культура дает формы, врастающие в жизнь. И если возникает, скажем, чувство любви, то ему легче выразиться, проявиться в отработанных формах культуры (формах ухаживания), которые достаточно вариативны и дают возможность индивидуализации поведения. Смысл последней не сводится лишь к возможности личного самовыражения. Как отметил Г. Зиммель, «индивидуализация означает также, и быть может, прежде всего, ответственность человека перед самим собой, которую он ни на что не может перенести и от которой его никто не может освободить».[77] Если речь идет о любви, то в индивидуализированной оформленности чувства содержательно выявляется личная ответственность за любимое человеком существо.

Культурная оформленность, таким образом, определенно содержательна. Если человечности как содержания нет, то нет и культуры, но возможна форма, подобная культурной (с другим содержанием), имитация культуры, то, что называют псевдокультурой. В форме же культуры должна быть выражена какая–то из граней очеловеченности, облагороженности бытия. Э. Кассирер считал, что «главная задача всех форм культуры состоит в том, чтобы создавать всеобщий мир мыслей и чувствования, мир человечности».[78]

Принцип нормального воспитания культуры – идти от формы к содержанию. То есть предложить, сделать известными и предпочтительными формы культурного поведения, внутренне принять которые, обогатить личностными смыслами может только тот, кого воспитывают. И принять не значит просто рассудочно оценить и согласиться. Это значит «сделать» сущностно своими, органичными определенный тип поведения, определенные реализуемые ценности.

Трудности воспитания культуры связаны с тем, что никого нельзя сделать культурным человеком, во–первых, насильно (заставить быть деликатным, совестливым, тактичным), во–вторых – через знание о культуре и ее ценностях.

Знание может помочь становлению культуры, оно ценно для обогащения культуры, но только если оно одухотворено, не формально, не чрезмерно рационализовано.

Культура в значительной степени иррациональна. Потому что в ней, в отличие от цивилизации, нет практицизма. Казанский собор в Санкт–Петербурге прекрасен своей колоннадой, которая не имеет практического назначения (ничего не поддерживает). Непрактично быть совестливым в мире, в котором часто торжествует бессовестность. Но отсутствие культуры, «чистая» польза, по большому счету, опасны и вредны. Поэтому якобы ненужная культура действительно необходима. В жизни человека, в самом человеке должно быть нечто вроде бы бесполезное, некий избыток: игры, украшения, праздники, сочувствие. Рационализм часто «работает» против человека. Он может приводить к господству целесообразности, ограничивающей возможности духовного возвышения человека и обращающей его в умный, но бездушный механизм или в «мыслящее растение». И именно в культуре излишний рационализм преодолевается, обеспечивая возможность того, что называют свободой. Чем более культурен человек, тем более он духовно свободен. Ибо в культуре на первый план выходит действительно ценное, внутреннее, личное, жизнь духа, не улавливаемая обычным расчетом и мелочным знанием.

Конечно, вся жизнь человека и человечества не сводима к понимаемой таким образом культуре. Наряду с культурой, опять–таки, существует то, что именуют цивилизацией. Активное использование этого понятия характерно, правда, прежде всего для немецкоязычной традиции. Причем, начиная с О. Шпенглера, термин «цивилизация» стал нередко (в частности, и в России) противопоставляться термину не столько «природа», сколько «культура». Цивилизацию стали понимать как нечто очевидно враждебное культуре. У французов, англичан и американцев понятия цивилизации и культуры часто полностью отождествляются. Вывод американского социолога У. Г. Самнера о культурном смысле людоедства и детоубийства, практиковавшихся в отдельных человеческих сообществах, выглядит приемлемым, если под цивилизацией и культурой понимать одно и то же.

Но и отождествление культуры с цивилизацией, и резкое противопоставление того и другого – крайности. С одной стороны, цивилизованность, социальная организованность, техника, технологии и даже наука, будучи связанными с культурой, не обязательно сами оказываются явлениями именно культуры, а их результаты – ценностями культуры. С другой стороны, цивилизация по–своему ценна, в том числе и для культуры. Она создает средства и для жизни, и для развития, хранения, передачи, обогащения духовного опыта, собственно культуры. Это касается не только разнообразной техники, книгопечатания, радио, телевидения, компьютеров и т. д., но и появления счета и письменности, различных языков, знаковых систем (словесных, музыкальных, изобразительных…), без которых никакое культурное развитие невозможно.