День космонавтики - Борис Борисович Батыршин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот это мне сейчас точно ни к чему. Откуда мне знать, что начнётся, когда я выйду из класса? глядят на меня во в се глаза и слова вымолвить боятся — но что начнётся, если я сейчас выйду из класса?
— Не стоит, говорю, я прямо здесь.
И, прежде, чем девушка успевает возразить, беру с доски одну из тряпок, старательно вытираю сумку и — штрих мастера! — тщательно прополаскиваю тряпку в рукомойнике, установленном в углу класса.
— Вот и всё!
— Ладно, садись…. Киваю, поворачиваюсь и иду к своей парте. Огибаю Кулябьева — он на четвереньках шарит по полу, собирая своё имущество и испуганно косится на меня снизу вверх, будто опасается, что я походя отвешу ему пинка. Все провожают меня взглядами, а я вижу только огромные в пол-лица глазищи Ленки Титовой, моей соседки по парте. — Кто скажет, что у нас на сегодня?
— Про Боливара, Екатерина Андреевна, про Латинскую Америку! — Катя Смолянинова на первой парте торопливо выбрасывает руку вверх. — А ещё Алла Георгиевна задала ещё дополнительно прочитать про революцию в Мексике. Этого в учебнике нет, но она обещала, если кто подготовиться, спросить на пятёрку!
Мне бы сейчас посидеть, перевести дух — щедрая порция адреналина постепенно рассасывается, колени становятся ватными, ещё чуть-чуть и задрожат пальцы. Но… я уже дошёл до своей парты и даже взялся за спинку стула, но садиться не стал — поднял руку и легкомысленно помахал ладонью в совсем не «школьном» жесте.
— Можно мне, Екатерина Андреевна? Я учил, правда!
Практикантка, похоже, уже смирилась, что странный восьмиклассник ломает все и всяческие шаблоны — поэтому только кивнула мне в ответ. Смолянинова, похоже, как раз подготовившаяся по дополнительному материалу и рассчитывавшая что вызовут именно её, недовольно фыркнула и опустила руку. И ещё кое-что изменилось: словно по мановению волшебной палочки, разлитое в воздухе напряжения, полминуты назад ощущавшееся почти физически, уже спадало. Спрашивают домашку — что может быть привычнее? Теперь наложить завершающий штрих, и дело в шляпе…
Я начал с того, что одарил всех — и практикантку, и одноклассников, и отдельно Катю Смолянинову — чисто американской улыбкой. И добился своего — по классу пронёсся недоумённый шорох.
— Во-первых, Катя, (очередная улыбка, адресованная персонально Смоляниновой) правильно говорить не Боливар, а Боливар, хотя об этом частенько забывают…
Этого она снести, конечно, не могла.
— Но Алла Георгиевна на прошлом уроке…
— Стереотип, и только. — ещё одна лучезарная улыбка. — И, как и большинство стереотипов, ошибочный. Не верите — можно потом справиться в Большой Советской Энциклопедии, там всегда в именах собственных ударения проставляются, не то, что в учебниках. Если уж и это для вас не авторитет…
И я шутовски развёл руками, получив в ответ широко раскрытые, того гляди, на лоб вылезут, глаза нашей признанной отличницы. Пассаж насчёт энциклопедии предназначен, впрочем, не ей, а практикантке, которая смотрит на меня во все глаза, слегка приоткрыв рот. Народ, то есть восьмой «В» в полном составе, безмолвствует.
…Удивлены, девочки и мальчики? То ли ещё будет!..
— Я, с вашего позволения остановлюсь на дополнительной теме, то есть на мексиканской революции шестидесятых годов прошлого века — это почти через сорок лет после Симона Боливара и падения последнего оплота испанцев на континенте, перуанской крепости Кальяо.— бодро начал я свой «доклад». — Времена действительно были тогда интереснейшие: по всему континенту, от южной оконечности, Аргентины и Чили, и до границы Мексики и Североамериканских штатов бурлило, как в закипающем котле, только войны за гуано и Великая Парагвайская война чего стоят…
По недоумённому выражению, проступившему на миловидном личике практикантки, было ясно, что об этих событиях она слышит если не впервые, то уж никак не более второго раза в жизни. Вот и хорошо, это мне и нужно, добавим интриги...
— Один поэт, наш соотечественник, недавно побывавший в тех краях, сочинил на эту тему стихотворение… своеобразное, но довольно забавное, и как раз об интересующих нас событиях. Вы позволите, Екатерина Андреевна?..
Девушка кивнула. Я набрал воздуха и…
…В ночном саду под гроздью зреющего манго
Максимильян танцует то, что станет танго.
Тень возвращается подобьем бумеранга,
Температура, как под мышкой, тридцать шесть.
Мелькает белая жилетная подкладка.
Мулатка тает от любви, как шоколадка,
В мужских объятиях посапывая сладко.
Где надо — гладко, где надо — шерсть…
Своего я добился — на задних партах скабрёзно захихикали, оценив по достоинству заключительный пассаж. Практикантка попыталась что-то сказать, но только открывала и закрывала беспомощно рот, словно вытащенная на берег краснопёрка.
…А в тишине, под сенью девственного леса
Хуарец, действуя как двигатель прогресса,
забывшим начисто, как выглядят два песо,
пеонам новые винтовки выдает.
Затворы клацают; в расчерченной на клетки
Хуарец ведомости делает отметки.
И попугай весьма тропической расцветки
сидит на ветке и так поет…
На самом деле, я ничем не рисковал. Бродский, которого после эмиграции действительно занесла нелёгкая в Мексику, сочинил — вернее, только ещё сочинит — это стихотворение из цикла «Мексиканский дивертисмент» в текущем, 1975-м году. В СССР они станут известны лишь через несколько лет, когда бард Александр Мирзаян положит стихи на музыку под названием «Мексиканское танго» — так что сейчас уличить меня никто не сможет даже в теории. Ну а если потом кто-нибудь вспомнит и удивится — то мне это будет уже глубоко по барабану.
…Презренье к ближнему у нюхающих розы
пускай не лучше, но честней гражданской позы.
И то, и это порождает кровь и слезы.
Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,
распространяется, как мухами — зараза,
иль как в кафе удачно брошенная фраза,
и где у черепа в кустах всегда три глаза,
и в каждом — пышный пучок травы…
Дальше пошли пояснения. Фраза «Максимильян танцует то, что станет танго”, объяснил я — это намёк на африканское происхождение названия танца (буквально, на нигерийском наречии означает «пляска под барабан»),
