День космонавтики - Борис Борисович Батыршин

На меня посмотрели с удивлением — все, начиная с русички, и заканчивая соседкой по парте, Леной Титовой.

Татьяна Николаевна, впрочем, быстро справилась с недоумением

— Если одолеешь хотя бы три страницы, то будет уже неплохо.

— Ага, ясно… — киваю. — И ещё вопрос: можно сначала писать в черновике? Неохота править прямо в тетрадке, неопрятно получится…

Мёртвая тишина была мне ответом, а брови у русички отчётливо полезли на лоб. Похоже, такая постановка вопроса здесь никому ещё в голову не приходила.

— Что ж, если тебе будет так удобно… — а в твоей прежней школе что, так было принято?

В моей прежней школе, чуть не ответил я, принято править каждую фразу в «Ворде», пока не вылижешь её до звона. И если применить тот же подход к написанию сочинения — а вряд ли я смогу так вот, с ходу от этого отказаться — то черкать придётся каждое предложение раз по десять, и финальный вариант будет состоять в-основном, именно из зачёркиваний и кривых строчек на полях. Вряд ли найдётся учитель, который это оценит.

— Да, — говорю, — нам разрешали. Сначала в черновик, ну а потом — перенести в тетрадку. Заодно грамотность можно править и стилистику по мелочи — ну, знаете, там близкие повторы, несогласованные предложения, мало ли чего прорывается после редактуры…

Кажется, она поперхнулась, а Ленка — та и вовсе смотрела на меня с откровенным испугом. Я что, сморозил глупость? Да нет, вопрос как вопрос…

— Хорошо, делай, как тебе удобно, но постарайся всё же успеть к концу урока. — она обвела класс строгим взглядом. — А теперь, все за работу, время идёт!

Не то, чтобы я совсем уж не помнил «Мёртвые души» — но в последний раз я открывал эту книгу лет тридцать назад. Да и то — скорее всего, не открывал, а смотрел замечательный советский сериал с Калягиным в роли Чичикова — который здесь, к слову сказать, ещё даже и не начали снимать. А потому — уверенно выбрал третий пункт из предложенного меню: «отношение автора к главному герою».

Своё бессмертное творение я озаглавил «Обаятельные мошенники», и весь текст построил на сопоставлении нескольких персонажей: собственно, Чичикова, Остапа Бендера, сладкой парочки из О'Генри — Энди Таккера и Джеффри Питерса — и в самый последний момент приплёл ещё и лису Алису и кота Базилио. Не то, чтобы я хотел как-то по-особенному выпендриться, просто подобный материал позволял легко выстроить недлинное и не перегруженное отсылками к оригиналам рассуждение, а уж за стилистику я не беспокоился — три с лишним десятка лет в журналистике и на постах редакторов чего-нибудь, да стоят. Минут за тридцать исчеркал с обеих сторон три вырванных из общей тетрадки листка в клеточку, после чего ещё за десять минут перенёс текст в тетрадь по русскому, сопроводив его (исключительно из хулиганских соображений) эпиграфом из

…Пока живут на свете дураки —

Обманывать нам, стало быть, с руки!

Какое небо голубое…

Мы не сторонники разбоя:

На дурака не нужен нож,

Ему немного подпоёшь –

И делай с ним, что хошь!..

И, только сдав одним из последних в классе работу, сообразил, что «Приключения Буратино» здесь, может статься, ещё и не вышло на телеэкраны, а значит — придётся выкручиваться. Но было уже поздно — русичка убрала тощую стопку тетрадок с нашими литературоведческими изысками в портфель, прозвенел звонок и восьмой «В « в полном составе ринулся на перемену.

Следующий урок — физика. Здесь трудностей не предвиделось и не случилось: я наскоро пролистал нужную главу учебника («законы отражения света») и, когда меня пригласили к доске, не ударил в грязь лицом. Изобразил на доске мелом схему опыта, устанавливающего «угол отражения равен углу падения», потом набросал изображения перископов, добавив несколько живописных подробностей насчёт их применения в субмаринах, танках и окопной войне. И совсем, было собрался перейти от плоских зеркал к криволинейным — но тут выяснилось, что этого мы ещё не проходили, и пришлось садиться на место с заслуженной пятёркой в дневнике.

Вторая перемена длилась уже не пять, а целых десять минут — выходит, эти нюансы, как и многие другие, с составляющие суть школьной жизни я успел позабыть! Времени таким образом, было побольше; очередным уроком числилась история, кабинет которой располагался в левом холле четвёртого этажа — пятый целиком отводился под актовый и малый спортивный залы. Проходили мы, как я уже успел выяснить, русско-турецкую войну 1877-78 годов, и необходимости готовиться не было — тему я знал куда детальнее, чем это изложено в учебнике, а потому, бросив сумку на свою парту, я вслед за одноклассниками выбежал в холл. И только вернувшись через пару минут, наткнулся на пакостливо-торжествующие взгляды Черняка и Кулябьева понял, что меня подловили.

Не знаю, как у кого — а в этой школе был не слишком приятный обычай на переменах выбрасывать из окон сумки и портфели одноклассников. В прежней моей школе такого не было, а в старших, девятых и десятых классах, до подобных дешёвых выходок уже не снисходили — вот и получилось, что в своей школьной жизни я столкнулся с этим малоприятным явлением лишь в течение тех полутора месяцев, которые провёл на новом месте учёбы, заканчивая восьмой класс.

На самом деле это была не сравнительно безобидная шутка (биться-то в наших сумках по любому было нечему), а своего рода способ прощупывания новичка на предмет его податливости — а в перспективе и способ травли, далеко не самый безобидный. Увы, я не раз становился его жертвой — и хорошо помнил унизительное ощущение, когда сопровождаемый смешками и ухмылочками одноклассников сначала ищешь своё имущество, заглядываешь под чужие парты, открываешь шкафчики, стоящие по стенам класса — может, обошлось и засунули туда? И лишь потом, осознав всю глубину проблемы, высовываешься по пояс из окошка — и, обнаружив искомое на газоне, сломя голову бежишь вниз, а первый звонок-то уже прозвенел, и учительница вот-вот войдёт в класс. И придётся тогда под насмешливыми взорами всего класса краснеть, оправдываться и пробираться на место с мокрой от весенней грязи сумкой под мышкой, потому как вытереть её времени не было…

Вот и моя сумка валяется сейчас, надо полагать, под окнами кабинета, на раскисшем под апрельским солнцем газоне