Гедонисты и сердечная - Ольга Новикова

Ну, после тех мытарств отель «Надежда» они найдут с закрытыми глазами. А чтобы число «тринадцать» не спровоцировало дополнительное напряжение, за день до отлета Филипп откопал в своем кабинете толстенный путеводитель по Парижу и подсунул Марфе. Впервые ведь – полная свобода. Никаких деловых или приятельских встреч, никаких обязательных культурных программ. Пусть сама составит прогулочный маршрут.

Он-то в свои одинокие поездки облазил все любопытные ему местечки Парижа. Прежде всего те, где развешаны картины. Когда Марфа с блестящими глазами рассказывала, как Дубинин слушает музыку, самую разную – от Моцарта до Гершвина и Курта Кобейна, ревность отступала перед мужской солидарностью: очень уж похоже на то, как на него самого действует живопись. И тоже самая разная. В Лувре, например, с Джокондой удалось встретиться взглядами, в музее Орсе под ритм линий Кандинского мысли забирались в незнакомую глубину, округлости ренуаровских дам уносили в эротические высоты…

Прилетели самым ранним самолетом, чемодан пристроили у гостиничного портье: номер будет свободен после двух – и шляться. По узкой улочке мимо пахнущего океаном прилавка с перламутровыми раковинами устриц, белыми омарами и розоватыми крабами вышли на площадь. Поглазели на простор, вдохнули парижского воздуха…

Здорово!

Иди, куда глаза глядят.

Взгляд уперся в стеклянную махину оперного театра. А что! Зайдем. Вечером будет удобно возвращаться.

Но балет на музыку Шнитке давали в другом здании, билеты, правда, можно и здесь купить. Смуглый англоговорящий кассир поиграл на клавишах компьютера и повернул к ним дисплей. На плане зрительного зала мигали красным два кресла во втором ряду партера. По сорок евро штука.

– А подешевле нет? – Марфа наклонилась, чтобы просунуть голову в окошко. Жалостливая интонация, лукавая улыбка – в России иногда действовало, доставали припрятанное.

– За час до начала в самом театре. – Кассир вежливо улыбнулся и развел руками. Посочувствовал.

– Хочешь пойти? Берем эти! – Филипп даже расправил плечи от своей храброй готовности.

– Модерновая хореография… Шнитке… Дубинин его не любит… Доживем до вечера, захочется и будут силы – попробуем стрельнуть лишний билетик.

Добровольное самоограничение нисколько не подпортило настроение. Куда пойти? Конечно, в «Оранжери». Когда музей открылся после по-нашему долгой реставрации, началось паломничество. Не попасть было. Теперь ноябрь, очереди, наверно, уже нет.

В Тюильри – как будто все еще лето – хаотично расставлены железные стулья с разновозрастными телами, повернутыми к солнцу. Тепло, безветренно. На взгорке, там, где в прошлый раз очередь обвивала высокий параллелепипед музея, подозрительно безлюдно.

Засмеялись. Как сказали бы Дашины подружки на своем птичьем языке: опять облом. Теперь-то в чем дело? А, во вторник – выходной. Значит, приедем завтра.

А что сейчас?

Удивительно, но Марфа нисколько не рассердилась, хотя Филипп и почувствовал себя виноватым: элементарную же вещь упустил…

– Мне кажется, тут недалеко церковь Мадлен… Давай посмотрим? – кротко предложила она.

На широкой и высокой каменной лестнице, ведущей к входу в храм, как птицы на проводах, сидели молодые и старые, в одиночку и парами. Большинство с ленцой поддевали еду из прозрачных пластиковых коробок и направляли ее в рот – святое для французов время ленча. Остальные просто глазели вокруг, нисколько не напрягая проходящих мимо. Это в Москве даже в метро бывает неловко от взглядов. Неодобрительных, пристальных. Зачем оценивают – и сами не знают. Здесь – каждый сам по себе… Парижане умеют созерцать бескорыстно.

Надо же… Филипп понял, что он тут еще не бывал. Пропустил такой объект! Взяли афишку со схемой скульптур, расставленных по внутреннему периметру церкви. На русском языке тоже есть… Даше расскажем. Как она там? Отвлеклись и чуть не прозевали небольшую фигурку здешней девственницы, Орлеанской.

Радость от неожиданной находки, солнце, веселая Марфа… Эта всегдашняя экономистка еще и захотела пообедать в кафе возле церкви. Столики прямо на тротуаре: сиди и рассматривай прохожих. Подошла к доске с меню, примерилась, но все же вернулась к первоначальному плану.

По дороге в гостиницу зашли в супермаркет и купили, не скупясь, бутылку бордо с медалями, бри, камамбера и тонких пластинок сырокопченой ветчины, а дома (номер на сутки – это же собственный дом!) – душ и неторопливая трапеза прямо в кровати. Красную винную полоску над верхней Марфиной губой Филипп слизнул языком…

Проснулись в кромешной темноте. Что, уже ночь? Нет, только половина восьмого. То есть уже вечер… А если бы купили билеты? Лишились бы нестандартного кайфа. Еще один повод для радости!

И снова Марфа удивила Филиппа. Повезла на ничем не примечательную площадь Сен-Жак. В темноте поискали, но не нашли какую-то детскую площадку с качелями. В путеводителе она про нее, что ли, вычитала? Потопали по одноименной улице в сторону Бастилии. Мимо кирпичного забора, контор, районной больницы, жилых домов с кодовыми замками. В подъездах за стеклом – освещенные холлы, ковры, цветы в больших кадках, картины на стенах… Небедный район, по которому не шастают туристы. Помогает понять чужой город…

После двухчасовой прогулки – не утомительной, а в самый раз – Филипп полез в ванну. Покайфовал в теплой воде…

Ну конечно, не бывает все так замечательно. Ножку подставила сантехника: вертел, вертел хромированную шайбу на торцевой стенке ванны, но пробка никак не подскакивала со дна, грязную воду не слить.

Эх, насколько лучше простая советская затычка на ржавой цепке!..

Пришлось одеться, так и не ополоснувшись. Ну, это не страшно – когда гостил у манчестерского профессора, обошелся же без душа: в старых английских домах его просто нет, вся семья моется в одной воде.

Спустился к портье. На пальцах объяснил, что случилось. Тот вроде понял и вроде бы обещал прислать мастера. Завтра. Значит, Марфа утром не сможет принять душ… Называется – приличный отель в центре Парижа!

От испуга Филипп при всем своем техническом кретинизме нашел выход: откопал в Марфиной сумке дорожную игольницу, взял самое толстое острие и после нескольких попыток поддел и вытолкнул плотно притертую железяку. Уф!

И все-таки он испортил поездку. Не в Париже, так в Бордо. В последний день конференции.

Забыть бы…

На ленч было отличное белое – «Шато Десперасьон». Марфа еще нервничала из-за того, что он пьет перед выступлением. Но ее отвлек завкафедрой – краем уха Филипп слышал, как тот обсуждал с ней идею следующей конференции. А к нему самому подошла черноглазая толстушка. Не узнал. Оказалось, училась у него в Цюрихе. Комплименты, обмен имейлами… В общем, кураж.

Доклад делал не по бумажке. Сослался на Марфу, когда говорил о том, как привычка к натуральному обмену влияет на современную русскую экономику.

Хохот там, где нужно, внимательная тишина, много вопросов – по ним узнаешь успех. Ну, покрасовался немного…

Когда все закончилось, Марфа, даже не посмотрев на успешного докладчика, резко встала и – к выходу. В туалет, наверное… Но сердце Филиппа почему-то екнуло, и, вежливо отделавшись от коллег, он выскочил в коридор, потоптался возле двери дамской уборной, заглянул внутрь, напугав свою бывшую студентку, и почти бегом – на улицу.

Марфину фигурку заметил вдалеке, перед поворотом к набережной. Идет куда глаза глядят… Припустил что есть сил. Еле догнал.

– Что? Что случилось?!

Не замедляя шага, Марфа пробормотала совсем не сердито, а как-то слишком нейтрально:

– Опять ты меня не поддержал…

– Я же упомянул тебя в докладе!

«Слава богу! Это просто недоразумение! Не расслышала она, что ли?» – про себя обрадовался Филипп.

– Всего лишь дежурная ссылка… Никто на нее не обратил внимания… Было по меньшей мере два вопроса, которые мне почему-то вчера не задали. А сегодня отдали их тебе. Подбросили, как мячик, и ты эффектно отбил. Использовал мои мысли, совершенно забыв про меня. Где успех – там ты один…

Хмель слетел с Филиппа в то мгновение, когда она повернула к нему свое лицо. У Жерико есть серия картин, названных именами людских пороков. «Воровство». «Игра». «Зависть». Так вот с Марфы сейчас можно было писать «Отчаяние».

И хотя Филипп пытался защититься – не столько оправдаться, сколько именно защититься от силы ее чувства, в душе он знал: что бы и кто бы его ни вызвал, оно – настоящее.

И непоправимое?

Глава 27

Брюзгливая злость то и дело подступала к горлу Мурата. Сглатывал, но она возвращалась. И все из-за Марфы. Мало того что она целых десять дней кайфовала по своим Парижам, так еще приехала не бодрая и вроде бы винящаяся за свое счастье, а какая-то новая… Недовольная, что ли? Сердитая?.. Нет, отстраненная.

Никак не удавалось ему вернуться в тот ритм отношений со своей визави, который гасил его собственную угрюмость и безразличие. Проще говоря, не давала она ему отпить своей кровушки. И не получалось пробить ее свеженаращенную броню.