Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Собственность, таким образом, выступала в качестве символа и показателя потенциально возможного роста гражданской зрелости крестьянства. Именно эта особенность столыпинской аграрной реформы вызывала много споров и в конечном итоге явилась причиной ее провала в период 1906–1910 гг. Министерство финансов не замедлило выдвинуть ряд возражений фискального характера. Так, в связи с потерями, причиненными русско-японской войной и революцией, казна не смогла выделить столь крупные суммы для долгосрочного поземельного кредитования крестьянства. Когда же в 1908 г. некоторые свободные средства все-таки появились, они были направлены на развитие промышленности, транспорта и перевооружение армии. В то же время чиновники Министерства финансов заговорили о неподготовленности крестьянства к современным экономическим отношениям. Особенно резко они возражали против дозволения крестьянам закладывать свои земли на условиях кредитования со строгой ответственностью, при которых гарантия связывается с самой землей, а не личностью заемщика (impersonal credit). Даже после того как правительство профинансировало через Крестьянский банк продажу крестьянам земли общей стоимостью около 1 млрд, рублей, поступление в залог этих или других крестьянских земель продолжало оставаться редким исключением. В этих условиях уже не имело значения то, сколько частновладельческих хозяйств правительство помогло создать, или даже то, какое количество крестьян владело земельными участками на правах личной собственности (и на сколько процентов увеличилась их доля в общем числе крестьянских хозяйств империи). Новые собственники не получили от правительства материальной под держки в виде расширенного свободного поземельного кредитования, основанного на четких финансовых обязательствах. Лишены они были и юридической возможности использовать фактически право распоряжаться землей по своему усмотрению в рамках существовавшей финансово-экономической системы.

Речь, следовательно, шла не о скудости финансовых средств на проведение реформы, — напротив, суммы, ежегодно расходовавшиеся на землеустройство, улучшение землепользования и повышение урожайности крестьянских хозяйств, были серьезно увеличены. Реформа натолкнулась на нежелание большей части финансовой бюрократии империи поддерживать и кредитовать то специфическое видение социального переустройства общества, которое предлагалось Столыпиным и его сторонниками[139]. Споры по поводу разграничения властных полномочий центра и местного самоуправления не только восстановили земские собрания против правительства, но и породили новый всплеск дискуссий о степени культуры и просвещенности крестьянства. Когда Столыпин и Кривошеин призвали земские собрания выступить в качестве местных правительственных учреждений по проведению земельной реформы, дворянство, доминировавшее в земствах, естественно стало настаивать на своем исключительном праве решать, какие именно реформаторские меры нужно в первую очередь проводить в данной местности. Их предложения свелись к общему улучшению агрономии, небольшим техническим усовершенствованиям в обработке земли и развитию кооперации. Это был знакомый взгляд на социальную организацию империи; дворяне продолжали рассматривать «крестьянство» не как отдельных крепких сельских хозяев-собственников, а скорее как «массу», которая должна оставаться недифференцированной, но при этом четко обособленной от дворянства — элиты Российской империи. В целом и финансовая бюрократия, и дворяне-гласные земских собраний сошлись в том, что сословные и имущественные различия все еще остаются значимыми и должны стать фундаментом, а не первой жертвой новой аграрной политики.

Споры о целях и способах функционирования кооперативных кредитных учреждений, включавшие в себя все упомянутые выше вопросы, продолжались не только в центре, но и на местных совещаниях инспекторов мелкого кредита. Последние приветствовали практические последствия внедрения в экономику права частной собственности на недвижимость и имущественного залога. ГУЗиЗ неоднократно (в 1908, 1910 и 1913 гг.) проводило в правительстве целые кампании за предоставление крестьянам права закладывать свои земельные наделы (хотя бы через сеть кооперативных учреждений мелкого кредита), а также по поводу объединения крестьянского и дворянского поземельного кредита. Эти предложения предполагали появление и свободное функционирование ряда «несословных» учреждений, в которых собственность будет основным критерием в определении членства и кредитоспособности. В результате согласованных действий объединенной оппозиции в среде самого правительства и консервативных дворянских земских деятелей кооперативы в 1910 г. снова были объявлены «всесословными» учреждениями — другими словами, их членам-крестьянам опять пришлось проститься с надеждами на избавление от опеки государственных чиновников, никак не связанных с крестьянским самоуправлением. Такое положение кредитных кооперативов продолжало являть собой вопиющий пример обособленности, поскольку их деятельность контролировалась с помощью мер и правил, созданных исключительно для крестьян. На этом фоне центральные и местные власти стали с 1910 г. стимулировать развитие кооперативного движения, активно снабжая его дополнительными средствами и пополняя штат профессионалов, отвечавших исключительно за надзор над крестьянами. Эти меры спровоцировали огромный количественный рост по ряду показателей развития кооперативных учреждений и увеличение числа кооперативов в последующие 4 года. Если некоторые реформаторы (и многие последующие историки) были склонны связывать рост кооперативного движения с укреплением новых имущественных отношений в деревне[140], то большинство современников вступало в кооперативы и поддерживало их как раз потому, что те были мало связаны с частной собственностью. Напротив, кооперативы призваны были объединять «крестьянство» на основе проверенного временем крестьянского института — круговой поруки.

Современные исследователи столыпинской аграрной реформы хорошо знают, что около 1910 г. в аграрной политике правительства произошли изменения. Но, смешивая все противоречивые аспекты политического развития Российской империи с растущими цифрами бюджетных ассигнований на сельское хозяйство и называя все это «реформами Столыпина», многие историки игнорируют тот простой факт, что основной элемент, скрепляющий всю реформу, — изменение отношений собственности — был из нее вычеркнут[141]. С 1910 г. проводимая правительством политика уже не содержала в себе тех реформаторских принципов, которые Столыпин внедрил в 1906 г. На практике основным объектом приложения сил реформаторов и средств казны стали не будущие хуторяне-фермеры, владеющие собственными земельными участками (о появлении которых некоторые мечтали в 1906 г.), и не мифическая «широкая социальная база», которую должны были сформировать крестьяне-собственники, — им стало «крестьянство» как обособленное сословие, живущее по своим определенным законам. Утверждать, что аграрная политика все-таки имела «объективный успех», несмотря на «политические» и «идеологические» разногласия (которые все же не смогли остановить реформаторов), — значит игнорировать тот факт, что столыпинская реформа была недвусмысленно политической и, по существу, идеологической[142]. Подобным же образом, утверждать, что поворот к мелким и незначительным мероприятиям в аграрной сфере с 1910 г. был знаком модернизации и примирения между «государством и обществом», да еще и триумфом здорового «прагматизма» в государственной политике, — значит закрывать глаза на следующие моменты[143]. В русском «обществе» обнаружились глубинные расхождения по вопросам будущего развития России, да и самого ее существования. Каждое сословие при этом по-своему понимало настоящее и будущее России и свое место в нем. Реформаторы расценивали перемену в собственной политике как провал большой программы социальной интеграции, которая являлась одной из главных целей реформы. «Общество», вовлеченное в этот компромисс, сознательно трактовалось нарочито узко, дабы исключить из его состава крестьян.