Дитя дорог - Таня Перес

– Доктор, – я кричу. – Я не хочу ехать!

Он меня не слышит. Выходит и сразу же возвращается с коляской. У меня нет времени убежать. Что же делать? Он аккуратно усаживает меня в коляску. Он одет в шинель и шапку. Я должна сказать, что он очень красив. Некуда бежать. Все потерянно.

– У меня нет головного платка! – я заявляю. – Подождем, пока принесут.

Он снимает свою меховую шапку и силой одевает ее на меня. Я утопаю в мехе. Он весело смеется. Все потерянно.

Вдруг за нами выбегает сестра Поплавская.

– Нашла! Нашла! Твоя красная шерстяная шапочка! Мы ее выстирали и сохранили. Она как новая. Сними эту глупость со своей головы! – кричит сестра.

Доктор понимает, в чем дело снимает этот ужас с моей головы. Он продолжает смеяться. Теперь и я смеюсь. И сестра смеется. Она завязывает мне шапочку под подбородком и говорит волшебную фразу:

– Ты красная шапочка!

Сразу же я вижу перед собой папу. Мы выходим, он меня поднимает и сажает в красивую повозку, почти такую же, как у моего деда. Доктор садится рядом со мной, обнимает меня левой рукой и говорит:

– Поехали!

Мы едем.

16.

Дорога, как всегда, полна грязи. Колеса коляски разбрызгивают грязь по сторонам. На нас тоже попадает. Доктор закрывает крышу коляски. Дождь. Я заворожена. Воздух. По обеим сторонам дороги все зеленое. Несмотря на холод, тут и там пробиваются белые цветы, названия которых я не знаю, между кустами, которые выпустили почки. Холмы. Чудесное небо. Немного облаков, немного солнца. Немного ветра. Все вместе. Мне тепло и хорошо. Как же красиво снаружи. Так бы и ехала без конца. Если бы у нас была такая коляска, когда мы вышли из Кишинева, то папа и мама были бы живы. Опять слезы.

– Почему ты плачешь? – спрашивает врач.

– Я не плачу.

– Тогда почему это мокрое?

– Из-за дождя – отвечаю я.

Мне кажется, что он понимает, что надо меня оставить в покое. Поездка не продолжается долго. Только два часа. Первые дома деревни показались издалека. Красные крыши.

– Это, конечно же, не деревня Нестоито, – я говорю.

– Почему ты так думаешь?

– В Нестоито живут цыгане, и у них нет денег на красные черепичные крыши.

– Откуда ты это знаешь?

– Естественно я знаю!

Кучер останавливается около дома и спрашивает у толстой женщины, которая кормит кур во дворе:

– Где живет цыган?

– Какой цыган? Здесь все цыгане.

Кучер меня спрашивает:

– Как его зовут?

– Я не знаю, его дочь зовут Таня.

– А, а. Я помню. Зимой к нему пришли старуха и эта девочка. Да, да. Петро. Петро. Я знаю кто это. Старуха там умерла.

– Моя мама не была старухой! – я заявляю.

– Но ты та девочка. Я помню тебя из-за шапочки.

Она объясняет кучеру дорогу. Я вся сжалась. Дорога вымощена камнями. Коляска подпрыгивает. Я полна страха. «Что будет если, цыганка Таня умерла?» – я спрашиваю себя. Она болела тифом.

– Подожди, подожди! – говорю я кучеру. – Помедленнее. Я хочу узнать дом.

Вообще-то я хотела увидеть издалека, может, Таня во дворе. Мы понемногу приближаемся.

Пес! Самый бедный дом во всей деревне с соломенной крышей. Я хочу спуститься с повозки и почти падаю. Доктор спрыгивает и поддерживает меня. Я тащу себя до забора.

– Пес! Он меня знает! Он меня облизывает!

– Пошли уже, пошли.

Доктор тянет меня за руку к входу. Я задерживаюсь. Пес рычит на врача. Доктор пугается. Пес лает. Открывается дверь. Быстро выходит женщина в длинном черном пальто. Пальто моей мамы. Женщина хлопает в ладоши.

– Ой, ой, ой! Это Таня! С румыном, ой, ой, ой. Она привела к нам румына. Что же она с нами сделала? Петро, Петро!

Мой цыган бежит ко мне, не обращая внимания на моего страшного спутника. Целует меня, обнимает. Я плачу. Он плачет. Женщина плачет. Мы все обнимаемся.

– Где Таня? Где ваша дочь? – я спрашиваю.

– Танька, Танька, Танька! – они кричат в один голос.

Она выходит ко мне. Красивая девочка с двумя черными до пояса косичками.

– Маленькая Танюша, – говорит она мне.

– Я не маленькая, – я заявляю. – Мне двенадцать!

– А мне тринадцать! – она говорит мне с гордостью.

– Но твой папа сказал, что тебе столько же, сколько мне.

Румынский офицер позабыт во дворе. Ничего не понимающий. Ко мне выбегают трое детей. Я спрашиваю:

– Где были дети, когда я тут была?

– А, – говорит жена цыгана. – Как она все помнит! Они все были у соседей, потому что Таня болела тифом.

Мы заходим в дом. Знакомый запах окружает меня. Хлеб в печи.

– О! – говорю я. – Хлеб в печи!

– Сейчас дадим тебе хлеба, маленькая Танюша.

Объятия и слезы. Кто-то вспоминает о румыне, оставленном во дворе. Когда он заходит, меня спрашивают по-русски:

– Кто этот страшный офицер?

– Он врач в больнице в Любашевке. Я все время была там. После того как я прошла несколько деревень, у меня замерзли ноги, совсем замерзли, и я не могла сдвинуться с кровати. Только сегодня утром я встала и вот я здесь!

– Но мы же тебе дали танины валенки?!

– У меня их украли.

Я им не рассказала весь ужас.

– Переведи мне, – говорит доктор.

– Потом. Вы говорите по-румынски? – я спрашиваю.

– Я хорошо знаю румынский, – говорит мне цыган.

– Тогда, пожалуйста, поговорите с ним на румынском, и скажи только, что я и моя мама тут были, когда Таня болела тифом, но не говори, откуда мы пришли.

– Он не знает?

– Он ничего не знает.

– Очень хорошо! Очень хорошо, прекрасно. Садитесь пить чай.

Мы садимся за стол. Сразу же появляются всякие угощения. Горячая мамалыга, круглая и желтая, вызывающая аппетит, сыр, масло, соленые огурцы и, конечно же, морковный чай. Я смотрю на доктора и говорю:

– Садись кушать с нами. Это хорошие люди, любящие.

– Я вижу, но я не голоден.

– Ничего подобного, – я говорю. – Сядь!

Цыган обращается к нему на румынском:

– Пожалуйста, садитесь, господин офицер.

Его усаживают во главе стола.

– А что с кучером, – я спрашиваю – бедный на улице.

– Я его позову, – говорит сын.

– Нет, – говорит офицер. – Он не будет есть со мной за одним столом!

– Тогда и я не буду есть! – говорю я.

Сын цыгана пронзил офицера черным взглядом и позвал кучера к празднику. Вместе с едой появилась домашняя водка, с особенным ароматом. Не достаточно очищенная, но водка.

– Наша Таня пьет водку, – говорит цыган. – А ты?

– Я? Нет.

– Почему?

– Я еще не завтракала.

– Сейчас же ешь!

Мы все выпили водки. За здоровье. Водка меня разогрела, и у меня стало приподнятое настроение. Я не помню точно разговор, который велся там, но они точно не говорили о происхождении моей мамы и меня. Дочка сидела рядом со мной, обнимала меня и гладила крест на моей шее.

– Это мой крест тебя спас, правда, Таня?