«Сыны Рахили». Еврейские депутаты в Российской империи. 1772–1825 - Ольга Минкина

Косвенным указанием на личный состав приглашенных может служить и их характеристика в записке анонимного маскила, представленной министру внутренних дел А.Б. Куракину в 1808 г., как лиц, «кои, получа воспитание и просветившись в Германии, не могли равным образом правильно судить о тех евреях, кои, живучи в бывшей Польше, совершенно отличны от германских евреев как образом мыслей, так и обстоятельствами»[402], – определение, явно неприменимое к Ноткину, уроженцу Могилева, получившему традиционное еврейское образование[403].

Между тем санкционированное императором распоряжение комитета об избрании депутатов по губерниям выполнялось гораздо медленнее, чем требовалось. 17 февраля 1803 г. Державин напоминал киевскому военному губернатору А.П. Тормасову о том, что «присылка еврейских депутатов соединена, с одной стороны, с исполнением высочайшей его императорского величества воли, а с другой, с самим действием комитета, которое может за неприсылкою депутатов остановиться»[404]. Такая трактовка роли, предназначавшейся депутатам в работе комитета, резко контрастирует как с позднейшим докладом комитета, так и с основывающейся на нем историографической традицией[405].

Организация выборов еврейских депутатов по Киевской и Минской губерниям полностью находилась в руках местных властей. Поскольку ни в предписании комитета, ни в распоряжении киевского военного губернатора (и одновременно управляющего Киевской и Минской губерниями) губернским правлениям[406] не была оговорена процедура выборов, она разрабатывалась губернскими правлениями, а затем утверждалась военным губернатором[407]. Порядок выборов регламентировался губернскими правлениями в соответствии с искусственно установленной российской властью[408] иерархией органов еврейского самоуправления. Согласно распоряжению губернского правления, на первом этапе выборов каждый уездный кагал вместе с «поверенными» (по одному от каждого из «обществ», т. е. местечковых кагалов) избирал из своей среды двух «поверенных» на собрание в Минске[409]. При этом избрание представителей от «обществ» и их поездка в уездный город должны были занять не более семи дней от объявления указа о депутатах уездному кагалу. По прошествии этого срока уездный кагал (т. е. кагал уездного города) должен был приступить к выборам, независимо от полной или неполной явки представителей остальных кагалов данного уезда[410]. На втором этапе выборов собрание в Минске, состоявшее из минского кагала (он же губернский кагал) в полном составе и представителей («поверенных»), делегированных уездными кагалами при весьма ограниченном участии представителей от небольших городов и местечек, избирало одного депутата, который должен был получить доверенность от собрания, а также двух заместителей («второго и третьего депутатов» в порядке очередности), которые должны были в случае «болезни или дальней отлучки» избранного депутата занять его место[411].

События, связанные с выборами еврейского депутата по Минской губернии, отражены в документах минского пинкаса, дошедших в русском переводе в приложении к одиозной «Книге Кагала» Брафмана[412]. Сопоставление материалов пинкаса с вышеупомянутым постановлением минского губернского правления позволяет прояснить данные пинкаса о «собрании всего края»[413], избиравшем депутатов. Члены минского кагала были в первую очередь озабочены тем, чтобы избранный депутат или по крайней мере один из заместителей[414] «был непременно из евреев нашего города»[415], и предлагали две возможных кандидатуры: Шмуэля Сегаля и Цви-Гирша Сегаля. Относительно первого члены кагала питали определенные опасения: либо он сам «не согласится поехать», либо не будет утвержден собранием выборщиков. В любом случае, согласно постановлению кагала, «будет послан депутатом тот, кто под присягою обяжется исполнять все пункты инструкции, которая будет ему выдана нашим городом»[416], т. е. минским кагалом. Таким образом, стремление минского кагала к главенству над еврейскими общинами губернии и монополии на представительство находило поддержку властей, установивших такой порядок выборов, при котором преимущественное число голосов при выборах депутата принадлежало минскому кагалу. Равным образом, минский кагал поставлял гораздо бóльшее число кандидатов в депутаты, нежели все остальные кагалы губернии. На первом этапе выборов аналогичное преимущество над кагалами небольших городов и местечек было предоставлено кагалам уездных городов.

В последующих документах пинкаса упоминается избранный депутатом от Минской губернии Яков бен Йосеф, которому дважды выдавались значительные суммы на одежду, специально заказанную им для поездки в Петербург[417]. Что же касается денежного обеспечения еврейского представительства, то этот вопрос был оставлен губернскими властями на усмотрение самих евреев. Уже 17 декабря 1802 г., до проведения выборов по Минской губернии, был назначен сбор по рублю серебром с каждого еврея[418]. Однако, несмотря на неоднократные предупреждения и угрозы со стороны кагала, сбор вносился нерегулярно и требуемую сумму не удалось собрать даже к началу 1804 г., после чего взыскания были приостановлены. При этом минский кагал с сожалением отметил, что в Житомирской губернии «уже давно исполнили это богоугодное дело»[419]. Данные документы свидетельствуют не о деспотической власти кагала над еврейским населением, как то пытался доказать Брафман своей публикацией, а скорее наоборот, о слабом авторитете минского кагала, который так и не сумел собрать требуемую сумму, несмотря на привлечение к «агитации» ребе Хаима, главы знаменитой йешивы в Воложине[420]. 23 декабря 1802 г. на евреев Минска был наложен пост, который должен был соблюдаться наравне с постом Эстер[421]. Последнее свидетельствует о том, что учреждение комитета воспринималось, по крайней мере минской общиной, как «гзейра», которую можно было преодолеть как практическими мерами, так и «иррациональными» методами: постом и общей молитвой.

Насколько отличался порядок выборов в других губерниях черты оседлости от того, что происходило в Минской губернии, на данный момент неизвестно. Так, по Киевской губернии известно только, что депутатом был избран Сруль Мордкович из местечка Фастова, отправившийся в Санкт-Петербург в марте 1803 г.[422] Теоретически распоряжение комитета могло предоставлять и бóльшую свободу еврейским общинам при выборе депутатов, чем в Минской губернии. Таким образом, степень контроля власти над выборами всецело зависела от местной администрации.

Официальными депутатами являлись, по-видимому, только избранные по кагалам черты оседлости лица, тогда как взаимодействие членов комитета с приглашенными ими евреями строилось на менее формальной основе. Это различие отражает и отсутствие в докладе комитета каких-либо упоминаний о приглашенных евреях. Более того, употребление Державиным слова «депутаты» по отношению к этой категории еврейских представителей, при терминологической нечеткости, свойственной документам того времени, относящимся к евреям, может не отражать истинного статуса приглашенных лиц.

Менее корректная, однако гораздо более увлекательная реконструкция ситуации 1802 г. представлена в существующей на данный момент историографии. Так, для Н.Н. Голицына само собой разумеющимся являлось противопоставление еврейских депутатов-«ортодоксов»[423] из черты оседлости ассимилированным петербургским евреям, имевшим определенное влияние на ход работы комитета[424]. Это положение было развито Ю.И. Гессеном, предложившим гипотетическую реконструкцию личного состава приглашенных депутатов: Нота Ноткин, Абрам Перетц, Лейба Невахович, Мендель Левин и Леон Элкан[425]. Относительно возможного приглашения Ноткина, отраженного в единственном документе, касающемся этой группы депутатов в целом, уже говорилось выше. То, что «просвещенные евреи» Мендель Левин и Леон Элкан в 1790-е гг. пользовались покровительством, соответственно, Чарторыйского и Потоцкого, а откупщик Абрам Перетц был знаком с Кочубеем и секретарем комитета М.М. Сперанским, вовсе не означает, что именно Перетц, Левин и Элкан наряду с Ноткиным были приглашены в качестве депутатов своими предполагаемыми покровителями. Более того, на относительно низкое общественное и материальное положение Левина в тот период указывает то обстоятельство, что в январе 1803 г. он прибыл в Санкт-Петербург в качестве домашнего учителя сына Перетца, а вскоре лишился и этого заработка[426].