Чаша Грааля. Софиология страдания - Отец Сергий (Булгаков)

тем как-то сознавал, что физические страдания всё равно не позволяют мне телесно общаться с находящимися у моей постели. Я по очереди вызывал к себе, духовно лобызал давно, давно умерших, так же как и живых, и было для меня так же свободно и чувство места: я был в любимом, родном Крыму, лето смерти сына 1909 года[73] с его солнечными лучами. Но и этим местом я не был связан. Над всем же царило присутствие Божие.

Навсегда я познал, что есть только Бог и милость Его, что жить надо только для Бога, любить только Бога, искать только Царствия Божия, и всё, что заслоняет Его, есть самообман. Я призывал и чувствовал близость Пречистой Матери Божией, но у меня не хватало силы для восхождения. Затем я двинулся, словно по какому-то внутреннему велению, вперёд, из этого мира туда – к Богу. Я нёсся с быстротой и свободой, лишённый всякой тяжести. Я знал каким-то достоверным внутренним чувством, что я прошёл уже наше время и теперешнее поколение, прошёл ещё следующее поколение, и за ним уже начал светиться конец. Загорелись неизреченные светы приближения и присутствия Божия, свет становился всё светлее, радость неизъяснимее: «несть человеку глаголати»[74].

И в это время какой-то внутренний голос спутника – я был один, но вместе с неким мы, то был Ангел-Хранитель – сказал мне, что мы ушли слишком вперёд и нужно вернуться к жизни. И я понял и услышал внутренним слухом, что Господь возвращает меня к жизни, что я выздоравливаю. Я не могу теперь уже постигнуть, как это было, но один и тот же зов и повеление, которое освободило меня от жизни этого мира, одновременно и тем же самым словом определило мне возвращение к жизни. Внутренно я уже знал, что я выздоровлю. Мне ещё не было лучше, однако я был совершенно спокоен, потому что услышал Божие повеление. Но я вернулся к жизни из смерти, всё моё греховное существо прожжено огненной пещью. Я чувствую себя освобождённым от тяжести греха и стараюсь не держать его даже в памяти. Я чувствую себя как новорождённый, потому что в моей жизни произошёл перерыв, через неё прошла освобождающая рука смерти. Я не могу уразуметь и не хочу греховно допытываться, что Господу угодно было сотворить со мною, но свидетельствую немотствующим языком дела и чудеса Божии. Господи, твори волю Твою. Каждый день моего бытия, каждое любимое человеческое лицо встречаю новой радостью. Лишь бы Господь дал мне и им жить светом, Богом явленным. «Кто Бог велий яко Бог наш, Ты еси Бог творяй чудеса!»[75]

[Откровение будущего века]

Мне предоткрылась тогда загробная жизнь и радость будущего века, вместе с продолжением и концом истории. Это было совсем иное, чем умирание. В умирании я ещё не чувствовал себя до конца одиноким, поскольку и одиночество всё же содержит в себе чувство утраченной связи, а здесь же не было даже и этого, я оставался просто один. Тогда я был выделен из связи людей и событий, идей и упований, из истории, было пусто, темно, темно и страшно. Напротив, в смерти, насколько она мне приблизилась, я познал себя включённым в полноту, в апокалипсис, в откровение будущего века. Смерть была снята как покрывало, сокрывавшее жизнь будущего века. Разумеется, только начало её было приоткрыто умиравшему, но ещё не умершему. Однако и это начало было уже качественно иным, нежели тьма умирания. В нём был дан и опыт ведения духовного мира в связи с человеческим (не недоступный и в пределах здешней жизни). Конечно, каждый человек умирает по-своему, как различны и загробные его судьбы и состояния. Но, наряду с ужасом умирания, здесь опытно открылась и радость смерти, как продолжающейся жизни, её торжество, победа над смертью со Христом, «смертью смерть поправ».

Конечно, эти образы откровений отрывочны и неполны, и именно эта разорванность и незавершённость их оставляет нас в неведении и затем погружает их снова в волны забвения. Но некоторое ведение и постижение всё же остаётся. И оно необходимо есть софиологическое. Как можно понять умирание и смерть в свете софиологии?

Умирание человеческого естества во Христе соотносительно Его оставлению Божеством. Это оставление, как мы уже постигли, выражается не только в страдании вочеловечившегося Сына, посланного Отцом в мир через Духа Святого, но вместе с Сыном в со-страдании этих обеих ипостасей, соответственно ипостасному характеру каждой. Это совместное страдание всех трёх ипостасей в оставленности Сына есть триединый акт Божества, который и выражается в его софийном самоопределении. Божественная София в её соотношении с тварной, хотя и не отделяется от неё, что было бы невозможно, ибо упраздняло бы самоё бытие творения, но становится как бы бездейственной, в чём и состоит его умирание.

Человеческое естество, или тварная София, хотя и носит образ Софии Божественной, являя в ней черты Божественного триединства, но пребывает в этом своём человеческом единстве, хотя ослабленном и как бы опустошённом. Для падшего человека эта ослабленность и опустошённость является состоянием естественным. Его связь с Божественной Софией ещё не содержит в себе той неизменной прочности, которая обеспечила бы бессмертие. Человеческое же естество в Богочеловеке, разделяющее с человеком возможность смерти, хотя и носит в себе образ Божественного триединства, но в умирании также страждет от богооставленности человека. Связь Божественной Софии с тварной, конечно, сохраняется, ибо иначе совершилось бы разделение естеств, что исключается в силу нераздельности их вместе с неслиянностью. Но её действенность приостанавливается. Такая приостановка возможна именно на основе неслиянности обоих естеств, благодаря которой каждая из них себя сохраняет, ни в каком случае не растворяясь в другом. Поэтому-то и возможно такое их соотношение, при котором каждое из естеств, оставаясь в соединении с другим, пребывает взаимно бездейственным, и тварная София во Христе является приемлющей умирание, хотя и не смерть. Она, так сказать, отпускается для этого умирания, однако с тем, чтобы эту возможность утрачивать в воскресении, в котором восстанавливается актуальность Божества через его действие в Богочеловеке. Бог Духом Святым воскрешает Богочеловека, который и Сам воскресает силою Своего спасительного подвига. Воскрешение-воскресение именно означает преодоление смерти через восстановление полноты соединения Софии Божественной и тварной, во Святой Троице: Отец воскрешает Сына Духом Святым, и Сын воскресает в Нём для Отца. Восстанавливается в полноте Своей Богочеловечество.

[Почему попущена смерть?]

Возникает последний, самый страшный и трудный вопрос христо-софиологии: почему же допущена смерть во Христе, со всей мукой Его умирания и богооставленности? Разве не могла она быть