Гнев - Александр Хамадан

— Не спать! — прошипел он. — Я научу вас стоять в карауле!

— Так точно, господин унтер, — пробормотал Тари, опустив руки по швам.

Мадзаки потоптался рядом и опять исчез в темноте. Тари подумал: «У нас есть только пулеметы и тесаки». Он вытащил тесак и зажал его в руке. Тари громко кашлянул, так, как было условлено с Садао. Через мгновение он услышал шорох в траве, и перед ним появился унтер Мадзаки.

— На посту нужно стоять, затаив дыха…

Он не успел досипеть, как Тари повалил его наземь ударом рукоятки тесака. Тари навалился на унтера. Они катались в траве, бесшумно борясь. И только заглушенные хрипы унтера уплывали в ночь. Тари встал, затем опять наклонился и вытер лезвие тесака о мундир унтера. Подошел Садао. Солдаты помолчали немного.

— Ну, теперь давай приниматься за работу, — сказал Тари и потянул на себя брезент.

Они работали с лихорадочней быстротой. Солдаты переползали от бочки к бочке, с трудом отвинчивая наглухо пригнанные металлические пробки. Но это было еще не все. Надо было каждую бочку повернуть отверстием к земле. Это было необычайно трудно для двух человек. Они продолжали работать, когда из многих бочек уже хлынул на землю бензин. Садао насчитал восемнадцать бочек.

— Все, — облегченно сказал он.

Они замочили ноги в бензине по щиколотки. Но эта тяжелая работа так расшевелила их, что они не чувствовали больше промозглой ночной сырости.

— Пиши, — прошептал Тари.

Садао вытащил из кармана большой лист бумаги и карандаш. Тари подошел к телу унтера, долго шарил в темноте руками, затем вернулся, и из его рук брызнул на Садао узенький луч электрического фонарика.

— Пиши, — повторил он.

Садао приткнулся к опрокинутой бочке и начал быстро выводить иероглифы: «Братья солдаты!

Мы, рядовые Садао Судзивара и Тари Капеко, решили оставить вам это письмо и известить вас о нашем поступке. Вы все знаете нас. Нас повели на эту несправедливую войну против Китая не по нашей воле. Эта война ведется в интересах капиталистов и генералов. Война эта ведется не только против китайцев, но и против нашего народа. Наш народ голодает потому, что все его силы выжимаются для этой войны. Мы погибаем здесь в огромном количестве. Наши генералы и капиталисты хотят превратить китайцев в своих рабов, а нас — в их сторожей, тогда как на родине народ наш изнывает под ярмом помещиков и капиталистов. Мы против этой войны, мы против победы наших паразитов — самураев. Мы стоим за победу китайского народа.

Солдаты! Верьте японской коммунистической партии, она единственная указывает правильный выход из нашего положения. Она борется за интересы нашего народа, она против этой грабительской войны.

Солдаты! Что нам плохого сделали китайцы? Ничего! Они не хотят быть рабами самураев, наших кровососов. А говорят, что еще будет война с русскими. Разве русские сделали нам что-нибудь плохое? Ничего. Нас во всем обманывают.

Солдаты! Подумайте и опомнитесь. Поверните свое оружие против самураев, братайтесь с китайцами, и тогда кончится эта проклятая война, и мы вышвырнем всех паразитов из Японии, как это сделали у себя русские. Мы переходим к китайцам и будем драться на их стороне. Мы зовем вас следовать нашему примеру.

До свидания, братья солдаты! Мы ждем вас!».

Садао писал быстро: он заранее тщательно обдумал каждое слово. Наконец он поставил свою подпись и передал карандаш Тари. Тари прочел письмо, улыбнулся, вывел свое имя и сказал:

— Очень хорошо!

Садао положил бумагу на видное место и придавил ее камнем. Они осторожно пошли вперед, унося с собой ручные пулеметы. Их окликнули только один раз. Садао грубым голосом назвал пароль, и они вышли из лагеря, погрузившись в темноту.

Шли быстро всё вперед и вперед. Вот и лес. Они остановились. Здесь их застал рассвет. Перед ними открылись холмы, уходящие в безвестную даль, в их будущее. Где-то далеко позади слышались неясные шумы, рокот танков, звуки сигнальных рожков. Теперь они были одни, свободные. Все осталось там, в лагере: и унтеры, и офицеры, и мордобой, и ненавистное, чужое дело. Впереди были редкие передовые группы охранения японских войск. Дальше шли китайские позиции, за ними город Юлань. Итти можно было только вперед. Путь назад был отрезан, с прошлым все покончено.

Солдаты пошли к холмам. Только теперь они почувствовали усталость, голод. Тари вытащил из необъятных карманов своих штанов несколько пакетиков с сухим вареным рисом и кислой редькой. Он был запасливым человеком. Ели они на ходу, не разговаривая.

Внезапно из-за холмов на них наскочил конный китайский разъезд. Верховые вскинули винтовки, направив их на солдат. Садао приветливо улыбнулся и стал торопливо рассказывать китайцам, кто они такие.

Верховые подъехали еще ближе, не опуская винтовок, суровые и настороженные. Садао вдруг засмеялся, сообразив, что китайцы не понимают его. Тогда перебежчики положили пулеметы на землю, показывая этим свои мирные намерения. Садао, волнуясь и путаясь, начал говорить на ломаном японском языке:

— Наша ходи ваша, война нет, коммунисты хорошо…

Между тем верховые окружили солдат, все так же держа винтовки на изготовку и не упуская из виду лежащих на земле пулеметов. И вдруг Садао, шлепнув себя по лбу, несколько раз подряд крикнул, тыча себя и Тари в грудь:

— Буэрсавэйк! Буэрсавэйк!

Это китайское слово было прочитано им однажды в какой-то газете и надолго осталось в памяти. Оно значило: большевик. Верховые, услышав это слово, оскалились в улыбках. Один из них спрыгнул с седла и подошел к солдатам. Он говорил им что-то. Но это было столь же загадочно и непонятно, как и недавняя попытка солдат объясниться с китайцами.

Наконец люди нашли общий красноречивый язык жестов. Солдаты пошли рядом с конными, их пулеметы лежали на седлах. Невдалеке, в ложбине, образованной холмами, они встретили другой китайский разъезд. Солдат посадили на коней, и они, сопровождаемые первым разъездом, помчались к китайским позициям.

Перебежчиков провели к командиру бригады. Сюда уже прибыл китайский солдат, бывший студент, знавший японский язык. Садао и Тари быстро рассказывали о себе. Студент едва успевал за ними переводить. И по мере перевода суровое лицо комбрига делалось все более мягким, глаза его дружелюбно блеснули. Солдаты рассказали, как они выпустили весь бензиновый запас танкового отряда и что танки поэтому не пойдут в атаку. Солдат расспрашивали долго, подробно и осторожно.

Китайское командование справедливо опасалось хитроумной ловушки коварного противника. Враг мог переодеть в солдатские гимнастерки опасных шпионов и перебросить их под видом перебежчиков к китайцам.

Комбриг напряженно думал, взвешивая каждое слово солдат. Он незаметно окидывал их проницательным взглядом. Честные, простые лица солдат, их бесхитростный рассказ располагали к ним. Но этого было еще недостаточно. Ему вверена была целая бригада, несколько тысяч человеческих жизней, и он обязан был тщательно продумать и взвесить каждое слово японских солдат. Перебежчиков увели. Комбриг приказал накормить их, окружить дружбой и вниманием. В палатке остались командир бригады и его помощник. Это были старые боевые товарищи, участники Великого похода, коммунисты.

— Солдаты производят впечатление честных людей. Их рассказ похож на правду, — сказал комбриг.

— Я так же думаю о них, — согласился его помощник.

В палатку вбежал начальник разведки. Он коротко и точно, по-военному, доложил комбригу:

— На японских позициях — заметное оживление. Японская часть, занявшая позиции в пять часов утра, отводится с участка фронта шириной в километр, остаются редкие цепи охранения.

Все стало ясно. Перебежчики сказали правду: японцы готовят танковую атаку. Решение было принято. Комбриг и его помощник поспешно вышли из палатки.

Ординарцы мчались во все стороны китайских позиций, развозя приказы комбрига. Ровно в шесть часов пятнадцать минут утра китайские войска рванулись в атаку.

За линией атакующих шли Садао и Тари. Они шли быстро и уверенно. Они шли вперед, счастливые и гордые. Их окружала живая, могучая стена дружбы и доверия. В этом боевом атакующем строю все были свободны и равны: и комбриг и боец. Это новое чувство вдохнуло в них новые силы.

Атакующие легко смяли передовое японское охранение и прошли вперед.

Капитан Кидо ежесекундно смотрел на часы. Шесть часов двадцать минут. Танков нет. Уже зачастили китайские пулеметы. Невдалеке показались передовые части противника. Капитан оглянулся назад. За ним лежал батальон. От холмов к батальону во весь опор мчался майор Хорита.

«Сейчас пойдут танки, — облегченно вздохнул капитан. — Опаздывают на двадцать минут. Надо будет пожаловаться в штаб. Почему унтер Мадзаки не присоединился в пути к батальону? Как падает дисциплина!..».