Гнев - Александр Хамадан

Из тьмы к костру вышла Лань Чжи. Она шла медленно, слегка опираясь на палку. Ее приветствовали сердечно, любовно. Лучшее место у костра было очищено для нее. Старуха, покряхтывая, опустилась на удобную подстилку.

— Эх, жаль, жизнь уходит! А теперь бы только начинать жизнь снова.

Она еще долго устраивалась, потом, глубоко вздохнув, высоко подняла голову и громко, чтобы все слышали, сказала:

— Ну что же, подождем внука?

Все согласились. Они для этого и собрались у костра, чтобы подождать возвращения отряда. Но все знали слабость старухи, души не чаявшей в своем внуке Ли.

— Хорошо бы материй всяких заполучить у японцев, — закашлявшись, проговорила она, раскуривая длинную, вылепленную из глины трубку с деревянным мундштуком. Лань Чжи любила курить и курила с малых лет, Как помнит себя. — Одежда у бойцов оборвалась. Вчера ушел отряд, одеть не во что было. Что скажет командующий? — строго посмотрела она на своего сына Сюя.

— Я скажу, что у японцев есть хорошие текстильные фабрики в Осаке[29]. Хорошо бы оттуда выписать для твоей мастерской товары.

Лань Чжи начала рассказывать.

У костра сдержанно фыркнули.

— До Осаки далеко, — сказала старуха, — а японцы здесь, близко. Вся их армия теперь у нас. Своих солдат они ведь одевают. Почему мы наших партизан не можем одеть за их счет?

У костра зашумели:

— Правильно говорит мать, очень правильно!

И потом пошли у костра всякие разговоры, долгие, любопытные. Тан пересел поближе к старухе и в чем-то страстно убеждал ее.

— Да что ты, с ума сошел! Разве это интересно? — хитро посмеиваясь, отвечала Лань Чжи.

Таи не отставал:

— Нет, это очень важно знать. Молодые люди даже обязаны знать это.

Лань Чжи вопросительно посмотрела на сына. Сюй кивнул головой и развел руками: ничего, мол, не поделаешь, раз просят — значит, надо.

В костер подбросили сухих веток, он чуть заглох и потом с треском разгорелся ярко, далеко отбрасывая искры. Старуха опять стала усаживаться поудобнее. Молодой командир, сидевший слева от нее, заботливо приготовил ей трубку. Лань Чжи начала рассказывать. Теснее сомкнулся круг.

— Мы испокон веков жили на Формозе[30], весь наш род произошел оттуда. Сколько этому лет, я не знаю. Знаю только, что отец мой, и дед, и прадед — все родились на Формозе. Тогда много китайцев жило на Формозе. Остров этот был наш, земли там было много, жили мы хорошо, свободно… Отец мой имел много земли, наверное двадцать му[31], не меньше. Не было там в земле недостатка, и притеснений никаких не было. Просто каждый человек, которому нужна была земля, ставил несколько камней или кольев по ее краям. Это значило, что земля уже занята, и никто не захватывал ее. Никто ни разу не нарушил этот наш народный закон.

Все в нашем роду земледельцы: был у нас и рис и табак (я и курить поэтому стала, все у нас в роду курили— и мужчины и женщины), был и сахарный тростник и чай. Раз или два в году приезжали к нам большие купцы, даже из Кантона приезжали, и закупали плоды наших трудов.

Жили мы мирно. Никого не трогали, и нас никто не трогал. И вдруг, — я уже была почти взрослой девушкой, — случилось большое несчастье. На Формозу напали японские войска[32], пришел к нам их большой флот. А остров этот был испокон веков наш, китайский. Начали японцы истреблять нас, отнимать сперва урожай, а потом и землю. Трудно нам стало так жить, ушли мы в горы. Мужчины партизанили против японцев, а мы, женщины, готовили им пищу. Семья наша понесла большие потери в этой войне. Два моих старших брата были пойманы японцами и казнены. Но отец с отрядом еще лет пять после этого партизанил. Так мы и остались в горах. Расчистили себе кусок земли и опять занялись сельским хозяйством. Японцы тогда еще боялись итти далеко в горы, и жили мы поэтому спокойно.

Так прошло пятнадцать, а может быть, и двадцать лет, точно не скажу. Как вдруг опять японцы пошли в горы. Началась, как мы потом узнали, новая японо-китайская война. Опять нам стало плохо. Всей деревней снялись мы и ушли еще дальше в горы. Отец мой был уже старик, а все-таки не выдержал: взял моего младшего братишку, его дядю (Лань Чжи кивнула в сторону внимательно слушавшего Сюя), еще многих родственников наших позвал с собой и опять пошел партизанить.

Вся наша семья стала ненавистна японцам. Они объявили награду за голову моего отца. Но все-таки долго не могли его поймать. Год прошел, наверное, после объявления награды, когда они наконец поймали моего отца. Отрубили они ему голову и повесили ее на городских воротах для устрашения населения…

Старуха говорила ровным, спокойным голосом. Она медленно посасывала трубку, морщила лоб, словно силясь припомнить все прошлое точно, в подробностях. И движения ее были медленны и спокойны, как голос. При вспышках костра было видно, как маленькие черные глаза, затаившиеся в морщинах, горели ненавистью.

— …Остались мы без отца. Человек он был трудолюбивый, упорный и молчаливый. Он умел все делать по крестьянству. Голова у него была умная: для всех он был всегда вожаком, советником. Убили его, и стало нам совсем трудно жить на Формозе. У меня было трое детей и муж, спокойный и незлобивый труженик. Он был сиротой, и отец мой взял его к нам в семью еще мальчиком. Когда убили моего отца, Сюй был тогда еще грудным…

Старуха закашлялась, и все посмотрели на партизанского командира Сюя, которому ранняя седина уже серебрила виски.

— …Тогда муж мой и младший мой брат решили забрать всю нашу семью и бежать в Китай, потому что японцы ловили нас и превращали в своих рабов, а непокорных истребляли.

Надо было нам из гор пробиться к берегу моря, найти лодку и бежать. Так мы и поступили. Но только злой дух кружил над нами: уже у самого берега нас выследили японцы. Я успела с грудным младенцем на руках добежать до гор и спрятаться там. Убежал и брат мой. А мужа моего с двумя детьми поймали японцы. Я это хорошо запомнила. Это были японские морские солдаты; было их человек двадцать, все с ружьями, а на ногах у них были такие белые высокие чулки поверх штанов.

Мы все видели из-за кустов, как они связали мужу руки, вывернув их за спину, и ударами прикладов заставили его сесть на корточки. Потом двое из них выстрелили ему из винтовок прямо в голову. Он так и упал на землю спиной, весь скрюченный. У меня потемнело в глазах от ужаса.

Солдаты пошли дальше, по берегу. Лодку они нашу не тронули, а возле лодки сидели мои дети: мальчик восьми лет и девочка шести лет. Солдаты ушли далеко, и мы с братом уже хотели выбраться к берегу, как вдруг они повернули обратно. Мы опять спрятались за скалой. Они вернулись назад, к лодке. Девочка, я помню, все кричала, а мальчик подполз к отцу и лег возле него. Один солдат подошел к девочке и что есть силы ударил ее прикладом винтовки по голове. Я уже не помню, что было дальше.

Когда я очнулась, рот мой был забит травой, и брат крепко держал на нем руку, чтобы я не кричала.

Солдат на берегу уже не было. Там в разных местах лежали мои дети и муж. Мы подождали до темноты и, когда она наступила, подошли к лодке.

Муж был мертв, и девочка, и мальчик. Они их всех убили…

Голос старухи дрогнул, она глубоко вздохнула и замолкла. Она пошарила рукой возле себя, нашла свою палку с металлическим наконечником и ткнула его в костер. Над людьми повисло горестное безмолвие. Лань Чжи низко опустила голову и подалась туловищем вперед, к костру. Никто не видел ее лица, и никто не знал, плачет ли она беззвучно и бесслезно, или напряженно разглядывает в причудливом сверкании пламени картины далекого прошлого.

Старуха вдруг быстро задвигала палкой в костре, и туча искр вспорхнула в воздух. Лань Чжи откинулась назад. У нее были сухие, с глубокой думой глаза. Отблески пламени играли на ее морщинистом лине, рассекая его светло-коричневыми узкими полосками. И казалось, что это большая жизнь отложила следы свои на ее лице.

— …Лодку японцы не тронули — почему, не знаю. И отплыли мы втроем: я, брат мой и сын мой Сюй. Мы потеряли счет дням и неделям, столько времени носило нас по бурному морю, пока нам не помогла китайская джонка. Это была джонка пиратов, а они были неплохими людьми, и после того, как мы рассказали про наше горе, они доставили нас к глухому берегу провинции Фуцзянь, снабдили деньгами, продуктами и пожелали доброго счастья.

Мы прошли всю страну пешком и добрались до пустынных ничьих земель в Шаньси, недалеко отсюда. Сюй женился, когда ему исполнилось семнадцать лет. Нам в семье нужны были дети; мы хотели, чтобы род наш возместил все свои потери.

Теперь у меня целых три внука: Шан, Ли и Сян. Прожили мы спокойно в этих землях лет тридцать, а может быть, и больше. И опять японцы напали на нашу страну, захватили наш Северо-восток[33]. Но кругом люди не беспокоились и говорили так: «Северо-восток далеко, до нас не дойдут никогда. Не смогут японцы притти к нам в Шаньси».