Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин

Серж – нет, потом да. Мы с Сержем едем в больницу «Амбруаз Паре», Жак ждет нас в машине. Я думаю о том, что, не приди Жаклин и Изабель ко мне на спектакль, Мами не осталась бы одна… Как все печально, и это чувство вины… Жак, Серж и я ждем полчаса в больнице, эти полчаса кажутся нам вечностью, наконец-то Мами привозят, на часах 5:30 утра, в течение получаса врачи пытаются что-то сделать с помощью аппаратов, я вижу ноги Мами, Серж их гладит и говорит: «Она холодная, она совершенно холодная». Бедный Серж, бедные Жаклин и Изабель, они совсем белые и за здравомыслием пытаются скрыть эмоции, Серж очень благоразумен, держится за сердце, он идет с врачом, что-то с ним обсуждает, возвращается, опять уходит, я опять вижу ноги Мами, он закрывает дверь. Жаклин пошла заполнять бумаги, мы с Жаком смотрим на Сержа, боимся, как бы не понадобилось… и потом я ничего не понимаю, отупев от снотворного и страха, мне кажется, что все кончено, но я плохо понимаю, потом да, все кончено. Мы ждем в сторонке, бедная Мишель, племянница Сержа, она приехала в полной растерянности, испуганная. Ее бабушка умерла. Она хочет ее увидеть, она видит ее безжизненной; сообщили Лилиане, она должна приехать из Марокко. Потрясенные, мы ждем Ива. Но нет, он ждет у телефона, он знает, что все кончено. Ему позвонила Изабель, мы уходим с жалким пластиковым пакетом в руке: там ее ночная рубашка, кое-какие вещи. Мы оставляем Мами, все детство умерло вместе с ней, авеню Бюжо, дети, влезающие на большой шар перед дверью, чтобы достать до звонка, их неповторимый смех, их капризы, вся Россия, романтизм, веселые воскресенья, проведенные с ней… Я тоже ее любила, мы остались верными друг другу, как это важно для меня. Моя бабушка тоже умерла; это не истина, но для меня это так – последняя привязка к детству моих детей. Я привезла Сержа и Жака к себе, мы проговорили до 8 часов утра, делились разными историями, неважно, только бы он не впал в отчаяние, я положила его в комнате Шарлотты[87], хорошо укрыла, чтобы он спал как ребенок.

* * *

12 апреля

Как страшно! В глазах темно от страха, да еще этот человек в зале кричит: «Громче!» – унизительно, какая жестокая профессия… И сегодня вечером ничто, страх пустоты, который я в себе чувствую. Мне нужно представить им доказательство, изменить их мнение, ох уж это страстное желание не быть ничем. Шарлотта не пришла, я думаю, она боится испытать чувство стыда за меня, этот стыд меня парализует, и только гордость заставляет встряхнуться и доказывать, что я чего-то стою.

* * *

4 мая

За два месяца ни единого взгляда, почти не занимались любовью, я повсюду вижу влюбленных и становлюсь больной, я слышу его тяжелое дыхание, и мне хочется его убить. К несчастью, меня к нему влечет, но он так долго не обращает на меня никакого внимания, я больше не могу, лучше уехать, или пусть он уезжает. Самое худшее – это находиться здесь, когда он на меня даже не смотрит. Когда я думаю о том, что было вначале, просто нож в сердце, и вот уже я ненавижу его как обольстительного изменника, а теперь еще он закрывает дверь, чтобы не впускать к себе Лу. Мне так горько. Я могу хоть желчью харкать – он будет спать, он думает только о своем фильме. Ноэль права: он силен как соблазнитель… но потом…

* * *

9 мая

Сегодня я ощущаю такую пустоту, я не то чтобы в отчаянии, мне просто очень грустно, хочется бродить по улицам, чувствовать себя пленницей, замедлить ход времени. Во вторник все закончилось, так или иначе, шанса у меня больше нет. У меня возвышенная любовь к Шеро, но я бессильна. Как и Жак, он станет думать о других девственницах, мое лицо уже примелькалось, он меня заполучил – но оправдала ли я его надежды и такая ли уж я милая? Нет, я не милая, о, мне приснился кошмарный сон: мне снятся ножницы, я каждую ночь убиваю, и вот появляется страх, что раскроют совершенное мной особо жестокое убийство[88], девочка нацарапала мое имя на стене колодца, прежде чем я разрезала ее на куски, положила в пластиковый пакет и закопала, а в земле полно камешков, копать трудно, это было старое преступление, я его совершила, но уже давно, двое полицейских ждут меня на выходе из театра, а я боюсь не того, что я убийца, а что поймут, что я вовсе не милая.

* * *

Лион, 24–25 мая, запись на видео «Мнимой служанки»

Я жива. Вторник закончился плохо, это правда, я это прекрасно знала и послала цветы Мишелю Жилиберу, Эдит[89] – я должна была это сделать, прежде чем, быть может, умру; сейчас об этом писать смешно, но в тот момент мне было не до смеха, мне и вправду надоело всем причинять зло. Представление было насыщено страхом, без эмоций, без слез, плохое. Отсюда разочарование, мне так хотелось выглядеть хорошо на видео для Патриса, кажется, я ревела от осознания, что я этого не переживу. А потом нет, появилось другое, слишком важное, оно схватило меня железной рукой, стало душить. Это ужасно – чувствовать себя до такой степени лишенной прелести; потом приветствия, потом я выплакивала свое зло одна, в парке Нантера, между двух машин, как будто меня рвало, – слишком опечаленная, сконфуженная, уже далекая от всего. Серджио пришел ко мне в гримерку, когда я собирала чемодан, – в общем, все в тряпки, а потом на помойку. Он был очень расстроен, потому что недавно прочитал в библиотеке ругательную статью о себе в связи с «Экватором»[90]. Надо было его поддержать. Я позвонила Жаку, но он не захотел к нам присоединиться, я звонила ему и во время спектакля, но он не хотел. Потом мы отправились в кафе-бар: Пикколи, Шеро, группа «Телефон», Дидье, Бертран де Лабей, – все ели, Серж был немного расстроен, а потом всех смешил. Потом поехали еще куда-то: Педуцци[91], его жена Пенелопа, Дидье, его жена Нада, Шеро и славный малый из осветителей, Флоранс, я, Серж, импресарио группы «Телефон», Франсуа Ривар и гитарист. Веселый ужин. Серж время от времени наскакивал на импресарио – нечего подтрунивать над числом проданных пластинок, – потом они чуть не подрались. Бедный Шеро, он оказался меж двух огней! Потом, слава богу, Серж стал рассказывать смешные