Брошенное королевство - Феликс Крес

— Какое это имеет отношение к делу? И я хотел бы знать, что означают слова о том, что я должен уважать твое время, госпожа? Я что, трачу его впустую? Что это значит?

Едва заметным жестом она дала понять: «То, что я сказала».

— Но мне кажется, это я тут распоряжаюсь твоим временем, ваше высокоблагородие. Мне непонятно твое поведение, госпожа. Прошу встать! — неожиданно решительно добавил он.

Она не спеша встала и посмотрела на него сверху. Хотелось сказать — с огромной высоты. Он покраснел и, похоже, хотел было крикнуть: «Прошу сесть!», но прочитал по слегка вздрагивающим губам собеседницы, что она снова готова рассмеяться. Вскочив, он направился к двери, но тут же вернулся. Он вообще не умел вести беседу! У Армы создалось впечатление, будто она участвует в какой-то странной забаве, в разыгрываемой на рынке на потеху зевак сценке.

— Ваше высочество, — сказала она, ибо ей даже стало жаль несчастного идиота (в самом деле идиота, увы! Ах, Ленея!). — Ваше высочество, я действительно могу и хочу быть опорой вице-королевской власти. Я много лет неустанно трудилась рядом с ее королевским высочеством княгиней — представительницей императора, и я уверена, что ее мнение обо мне было самым лучшим…

Она лгала. Уверена она была кое в чем другом, а именно в том, что ей говорили: князь не обменялся с сестрой даже парой слов о делах провинции.

— Прошу прислать мне своих… протеже, — продолжала она. — Я с радостью оценю их пригодность и, возможно, услугами некоторых воспользуюсь. Есть еще какие-нибудь просьбы, ваше высочество?

Он ошеломленно смотрел на нее.

— Просьбы?

Арме было уже не до смеха. Ее прекрасная невольница не солгала ни единым словом — властителем разрушенной и требующей восстановления провинции стал человек безнадежно беспомощный, не имеющий понятия ни о чем, лишенный всех достоинств, необходимых на занимаемом им посту. Некто, кем она без каких-либо усилий вертела как хотела, то требовал от собеседницы, чтобы она смотрела на него сверху, то снова терял инициативу, прежде чем она сама успевала ее перехватить. Противник? И это был противник? Он хотел здесь приказывать, распоряжаться… Но приказывать он мог только своим прихлебателям. Вопрос — кто из этих прихлебателей был достаточно умен для того, чтобы управлять князем? Никаких особых способностей это не требовало, и казалось невозможным, чтобы никто до сих пор на это не покусился. Жена? Какие-нибудь придворные? Разве она не была права, доказывая, насколько опасны могут быть глупцы? Естественно, у нее был противник, возможно, много противников — где-то, неизвестно где, скрытых в тени… Тихих, заискивающих придворных, тянущих соки власти из этого… княжеского пня. Следовало их обнаружить, лишить свободы действий — прежде чем они придумают нечто такое, что, будучи подсказано представителю как его собственная мысль, окажется по-настоящему опасным.

Всего лишь в течение нескольких дней наместница Арма пожалела двух прекрасных мужчин: одного, потому что он был недостижим, и второго, потому что он был до боли зауряден. Как бы ей хотелось на месте этого слабого князя видеть сообразительного, умного и проницательного врага, идущего на бой с открытым забралом! Могла бы она проиграть кому-то такому, подчиниться? Конечно же, да! Княгиню Верену она поддерживала изо всех сил, собственные дела решая украдкой, за ее спиной, но эти дела никак не могли повредить императорской представительнице, вызывавшей лишь уважение. Но теперь? Где тот воин, который может ее покорить? Она видела только пустые доспехи, надеть которые мог кто угодно. Скорлупа. В глубине шлема не было лица, только мрак.

— В конце концов, ваше высочество, я посвящу тебе столько времени, сколько захочешь, — смирившись, сказала она. — Я говорила — просьбы? Вот именно. Можешь просить о чем угодно, князь. Собственно, ты можешь и приказывать. По твоему приказу я сразу же выделю урядника в военный отряд, преследующий преступника, я должна также подчиняться распоряжениям, таким как осуждение определенных преступлений и правонарушений, в первую очередь. Решения об этом принимаются именно здесь, в этом дворце. Столь же незамедлительно я передам коменданту легиона все донесения разведчиков трибунала, касающиеся противозаконных намерений… впрочем, этим я занимаюсь постоянно, это моя обязанность. Я сотрудничаю с морской стражей и легионом в том, что касается охраны закона и правопорядка, и сотрудничество это вполне удачное, так что этого мне приказывать не нужно. Других распоряжений я не могу исполнять, князь. Просто не имею права, ибо иначе я лишусь своего поста, а тогда на мое место придет кто-то другой и тоже лишится поста, как только исполнит приказы, которые исполнять не должен. И так до бесконечности. Ты ничего не приобретешь, князь, но обессилишь трибунал, и твоя провинция утонет в море преступлений. Если ты хочешь узнать имена тайных урядников, ваше высочество, тебе придется обратиться с этим в Кирлан, и если оттуда придет подтверждение, я сразу же доставлю тебе требуемый список. Советую апеллировать к столице, князь, и чем быстрее, тем лучше.

Она зря теряла время. Пытаясь отгадать, станет ли он на нее кричать, издеваться или угрожать, она не заметила, какой вариант он в конце концов избрал. Ради Шерни, почему этот мужчина с приятным голосом просто не сказал: «Посоветуй мне, ваше высокоблагородие, как нам лучше решать наши общие дела»? Все равно, даже если он и дурак…

Пустые доспехи шумно бренчали на подставке. Может, не стоило их трясти?

6

Целую неделю Таменат, со всеми удобствами живший в доме человека, о котором он говорил Ридарете, мог вволю осматривать город и слушать сплетни в корчмах. Досточтимый Оген был купцом; просивший о приюте Таменат едва не столкнулся с ним в дверях, поскольку хозяин как раз собирался куда-то по важным делам. Он узнал старого мудреца Шерни и даже обрадовался ему, но делами пренебречь не мог — и вскоре выяснилось, что это означает. Дом постоянно оставался отданным на милость двоих обленившихся слуг. Оген вскакивал рано утром и тут же убегал, в полдень возвращался на обед, который приносили ему из ближайшей корчмы, немного дремал и снова где-то исчезал, возвращаясь только ночью. Он был богат, имел в своем распоряжении хороших счетоводов, интендантов, помощников — и испытывал потребность действовать, какой не постыдился бы и князь-представитель (в Лонде уже несколько дней не говорили ни о чем другом, кроме как о необычной активности нового властителя провинции и переменах, которые эта активность предвещала; перемены же, как это им свойственно, могли быть только к худшему). Оген считал, что без него все рухнет.