Говори - Лори Андерсон

Покачивания и тряска, сопровождавшие речевку, ошеломили родительский комитет Мерриуэзерской школы. Это ошеломление распространилось на весь город, когда речевку Озабоченных Шершней показали по телевидению. Парень из новостей спорта на ТВ решил, что песня была пикантной, так что он поставил фрагмент с «Пиханием Шершней», когда чирлидеры трясли своими жалами, а толпа толкалась и терлась своими озабоченными шершневыми ягодицами.

Студенческий совет подал встречную петицию. Ее подписало Почетное Общество. В ней описывался психологический ущерб, который мы все понесли бы из-за отсутствия отождествления. Она взывала к последовательности и стабильности. Это было хорошо сказано: «Мы, ученики Мерриуэзерской средней школы, обрели чувство гордости благодаря нашим собственным Шершням. Мы цепкие, жалящие, умные. Мы — улей, сообщество учеников. Не лишайте нас Шершенства. Мы Шершни.»

Это не должно было стать реальной проблемой до начала нового футбольного сезона. Наша бейсбольная команда всегда лажает.

Сырой сезон

Весна на подходе. Зимние крысы — ржавые рыжие машины за 700 долларов, на которых все, у кого есть мозги, ездят с ноября по апрель — снова поставлены на хранение. Снег тает под колесами хороших, миловидных как дети, блестящих машин на стоянке старшеклассников.

Заметны и другие признаки весны. Лужайки перед домами неохотно возвращают лопаты и рукавицы, сожранные в январе сугробами. Моя мама отнесла зимние пальто на чердак. Папа бормочет что-то насчет вторых рам, но не снимает их. Из окна автобуса я вижу фермера, идущего по полю и ожидающего появления грязи, чтобы начать сев.

Первое апреля день, когда большинство выпускников получают письма из колледжей о приеме или об отказе. Большие пальцы вверх или вниз. Это болезненная часть времени. Напряжение возрастает. Дети пьют розовую жидкость для пищеварения из бутылок. Дэвид Петракис, мой партнер по лабораторным, пишет программу, чтобы отследить, кто куда поступил. Он хочет отследить, какие предметы выпускники изучали углубленно, результаты их стандартизированных тестов и средний академический балл, чтобы вычислить, что ему необходимо сделать для поступления в Гарвард.

Я хожу на большинство моих занятий. Хорошая девочка, Мелли. Перевернись, Мелли. Сидеть, Мелли. Впрочем, никто не гладил меня по голове. Я сдала тест по алгебре, я сдала тест по английскому, я сдала тест по биологии. Что ж, аллилуйя. Это все так бесконечно тупо. Может, именно поэтому дети присоединяются к клубам — чтобы было о чем думать во время занятий.

Энди Чудовище вступил в Международный Клуб. Я не думаю, что он испытывает особый интерес к греческой кухне или французским музеям. Он покинул стол Март и околачивается вокруг да около Рэйчел/Рашель и Греты-Ингрид и остальных иностранцев. Пурпурные ресницы Рэйчел/Рашель при виде его трепещут, словно он какой-то супер-денди. Я думала, что у нее больше ума.

Пасха пришла и ушла почти незаметно. Думаю, она застала маму врасплох. Она не любит Пасху, потому что праздник постоянно выпадает на разные дни, и это не тот праздник, когда много покупают. Когда я была ребенком, мама обычно прятала для меня крашеные яйца по всему дому. Последнее яйцо лежало в большой корзине с шоколадными кроликами и желтыми цыплятами из суфле. Когда мои дедушка и бабушка были живы, они брали меня в церковь, и я надевала тесное платье с вызывающими зуд кружевами.

В этом году мы празднуем, поедая отбивные из молодого барашка. На ланч я сварила яйца вкрутую, и на каждом нарисовала черной ручкой маленькие рожицы. Папа жаловался на то, сколько работы нужно переделать во дворе. Мама была не слишком разговорчива. Я говорила еще меньше. Дедушка в раю хмурился. Мне немного хочется, чтобы мы сходили с ним в церковь. Некоторые пасхальные песни милы.

Весенние каникулы

Сегодня последний день весенних каникул. Мой дом содрогается, и я чувствую себя Алисой в Стране Чудес. Боясь, что моя голова может пробить крышу, я отправляюсь в торговый центр. В кармане десять баксов, на что их потратить? Картофель фри — цена в десять долларов выглядит порождением больного воображения. Если бы Алиса в Стране Чудес была написана в наше время, готова спорить, что вместо маленького пирожного у нее была бы огромная порция картошки фри, говорящей «съешь меня». С другой стороны, мы стремительно движемся к лету, которое подразумевает шорты и футболки, и иногда, может быть, даже купальники. Я прохожу мимо фритюрниц.

Теперь, когда весна прошла, в витринах магазинов представлена осенняя мода. Я подожду с годик, пока моды нагонят времена года. Пара магазинов обзавелась артистами, торчащими у входных дверей. Один парень с дурацким самолетиком изображает мертвую петлю; женщина с пластиковым лицом сворачивает и разворачивает шаль. Нет, теперь это юбка. Теперь это сорочка на бретелях. Теперь это головной шарф. Люди стараются не смотреть на нее, потому что не уверены, должны ли они аплодировать или давать ей монетки. Мне грустно смотреть на нее — я задумываюсь, какие оценки были у нее в средней школе. Я хочу дать ей мелочь, но было бы грубостью спрашивать, есть ли у нее сдача с десятки.

Я спускаюсь на эскалаторе к центральному фонтану, где сегодня разрисовывают лица всем желающим. Очередь длинная и громкая — шестилетки и их мамы. Позади меня идет маленькая девочка с лицом, раскрашенным под тигровую морду. Она плачет, выпрашивая мороженое, и вытирает слезы. Ее тигровая окраска растекается грязными пятнами, а мама орет на нее.

— Что за зоопарк.

Я оборачиваюсь. Иви сидит на краю фонтана, на ее коленях качается гигантский альбом для рисования. Она кивком указывает на очередь маленьких плакс и лицевых рисовальщиков, неистово рисующих полоски, пятна и усы.

— Они наводят на меня тоску, — говорю я. — Что ты рисуешь?

Иви подвигается, чтобы я могла сесть рядом с ней, и дает мне свой альбом. Она рисует лица детей. Половина каждого лица обычная и грустная, вторая половина наштукатурена толстым слоем клоунского грима, с выражением фальшивого счастья. Она не рисует никаких тигров или леопардов.

— Когда я была здесь в прошлый раз, они рисовали клоунские лица. Сегодня полная невезуха, — объясняет Иви.

— Но смотрится хорошо, — говорю я. — Как-то зловеще. Не жутко, но неожиданно.

Я возвращаю ей альбом.

Иви заталкивает карандаш себе в пучок волос.

— Хорошо. Это то, чего я и пыталась добиться. Та штука из костей индейки, которую ты сделала, тоже была жуткая. В хорошем смысле жуткая, жутко хорошая. Прошло несколько месяцев, а я все еще о ней думаю.

Что я должна теперь сказать? Закусываю свою губу, потом отпускаю ее. Вытягиваю из кармана леденцы Лайф Сейверс.

— Хочешь?

Она берет один, я — три, и мы какое-то время молча сосем их.

— Как дерево? — спрашивает она.

Я издаю стон.

— Никуда не годится. Было ошибкой записаться на искусство. Я просто не представляю себя в деревообрабатывающей мастерской.

— Ты лучше, чем сама о себе думаешь, — говорит Иви. Она открывает альбом на чистой странице.

— Я не знаю, почему ты выбрала линолеум. Если бы я была тобой, я бы просто выразила его, нарисовав. Вот — попробуй нарисовать дерево.

Мы сидим там, обмениваясь карандашами. Я рисую ствол, Иви добавляет ветку, я продолжаю эту ветку, но она слишком длинная и тонкая. Я собираюсь стереть ее, но Иви останавливает меня.

— Она хороша такой, как есть, просто нужно немного листьев. Слой листьев, пусть они будут разного размера, и это будет отлично смотреться. Это может стать отличным началом.

Она права.

Генетика

Последний раздел по биологии в этом году — генетика. Слушать мисс Кин невозможно. Ее голос звучит, как остывший двигатель, который не хочет заводиться. Лекция начинается с какого-то священника по имени Грег, который изучал овощи, и заканчивается спором о голубых глазах. Кажется, я что-то пропустила — как мы перескочили с овощей на цвет глаз? Перепишу конспект Дэвида.

Я пролистываю учебник. Там есть интересная глава о кислотных дождях. О сексе ничего. Программа не предусматривает изучения этой темы до одиннадцатого класса.

Дэвид рисует в тетради график. У меня ломается карандаш, и я прохожу по классу, чтобы заточить его. Мне кажется, что прогулка взбодрит меня. Мисс Кин бессвязно бормочет. Мы получаем половину генов от матери, и половину — от отца. Я думаю, мои джинсы я получила от Эфферта. Ха-ха, биологическая шутка.

Мама говорит, что я удалась в отцовскую родню. Они в основном полицейские и страховые агенты, кто делает ставки на футбольные матчи и курит отвратительные сигары. Папа говорит, что я удалась в мамину родню. Они — фермеры, которые выращивают камни и ядовитый плющ. Они немногословны, посещают дантиста или читают.