Дом со звездной крышей - Екатерина Алексеевна Шелеметьева

Кира закрыла руками глаза, стала считать вдохи и выдохи, она теперь часто так делала. «Нормальная бы на моем месте плакала», – подумала Кира, и криво усмехнулась. Плакать она не могла.

Ровно двадцать семь суток назад она сломала спину. Через тридцать часов пришла в себя в больнице после первой операции, от врачей узнала, что произошло. Она запомнила тот момент до мельчайших подробностей. Все, от складок на белой простыне, прикрывавшей ее тело, от капельницы, воды в графине на прикроватном столике, до холодного, острого взгляда врача. Он смотрел в упор на Киру, но не в глаза, а в точку посреди лба. Так охотники смотрят в прицел ружья. Он говорил ровно и покойно, но его слова звучали, как приговор, как выстрел. И этот выстрел был точно в цель. В тот момент Кира тоже считала: вдох, выдох, вдох… Она сжимала зубы, чтобы не кричать, не плакать, она просто считала вдохи, продолжала дышать.

Когда врач, закончив свою расстрельную речь, выходил из палаты, Кира вдруг вспомнила, что не спросила главного.

– Марко! Он жив? – она затаила дыхание, дожидаясь ответа.

Пожилой врач обернулся, удивленно вскинул брови, кивнул.

– Водитель? Сломал руку, в остальном в порядке.

Женщина облегченно вздохнула – значит все не так уж плохо – закрыла глаза и уснула тяжелым сном, вызванным действием многочисленных препаратов.

Следующие несколько дней Кира помнила плохо, она много спала, а когда открывала глаза, видела все те же больничные стены, белую простыню и заплаканные лица. Рядом с ней все время кто-то плакал. Если бы не тяжелый сон, в который Кира постоянно проваливалась, она, вероятно, сошла бы с ума от всех этих слёз.

Двадцать суток назад – Кира все посчитала – ее перевезли из городской больницы в престижный реабилитационный центр. Здесь тоже были белые стены и белые простыни, но пахло все-таки лучше. А еще здесь был Драган – молодой самоуверенный доктор, у которого хватало смелости смотреть Кире в глаза и не просто смотреть, а улыбаться, успокаивать и обещать. Драган обещал, что Кира встанет, что все наладится и однажды, она сможет танцевать.

Этот молодой, деятельный мужчина категорически запретил Кириным друзьям лить слезы возле ее постели или приходить в клинику зареванными. Его фразы не целились в лоб, они успокаивали Киру. Шестнадцать дней назад, впервые с момента аварии, разговаривая с врачом, Кира улыбнулась, она запомнила этот момент.

После того, дни в клиники стали спокойнее их легче было переносить. Возле Киры больше никто не плакал, она не проваливалась поминутно в сон. К тому же врач предложил положить на тумбочку какую-нибудь книгу и просить посетителей почитать.

– Так от них будет больше пользы и меньше вреда, – усмехнулся доктор.

Кира выбрала Барона Мюнхгаузена на немецком. Конечно, не все друзья девушки могли читать эту книгу, но Кире хотелось послушать именно ее. «Мне пригодится опыт барона, – говорила она, – никто кроме него не умеет вытягивать себя за волосы из болота». Впрочем, для посетителей, не читающих на немецком, на Кирину тумбочку положили груду пестрых журналов с разнообразными статьями на черногорском.

И все же Кирина жизнь не стала легче. После отмены лекарств, она стала плохо спать, женщину мучили кошмары и боли. Они приходили по ночам, выбирались из-под кровати, как монстры из детских страшилок, и оставались с Кирой до самого утра, пугали, не давали уснуть. Следом пропал аппетит, Кира стремительно теряла вес. Ей стало казаться, что жизнь понемногу, по капле вытекает из нее, и она не знала, что теперь делать.

Это продолжалось неделю, пока Рита – московская подруга, та, что приехала помогать, как только узнала об аварии, собирала деньги на лечение и сидела в реабилитационном центре ночами – вдруг не проболталась, что средства на эту престижную клинику перевел Костя.

Эта новость шокировала Киру и в тоже время придала ей сил. Оказывается, где-то там на другом конце мира, человек, которого она любит, думает о ней, переживает, хочет помочь. Конечно, он был далеко не единственным, кто помогал Кире деньгами. Девушка знала, сколько средств на ее лечение потратили Розичи, та же Рита и другие друзья. Она была им бесконечно признательна. И все же помощь от Кости значила для нее гораздо больше. Она означала, что ему не все равно, что он еще не выкинул Киру из головы, и она для него что-то значит.

Теперь Кира уговаривала себя бороться с болезнью, встать. Она обещала себе, что когда все закончится, когда она снова будет ходить, бегать и танцевать, она поедет в Москву, найдет его и поблагодарит за помощь. Эти фантазии, почти несбыточные мечты, откровенный самообман, тем не менее, снова и снова придавали ей сил.

Пока двадцать восемь часов назад – Кира считала – Костя сам ни приехал к ней, и ни открыл дверь больничной палаты. Невозможно описать словами, что пережила Кира, увидев его: какая это была радость, и какое горе. Невероятная, всепоглощающая радость от встречи, от того, что он приехал, стоил рядом, целует ее в щеку. И горе от того, что она больше не та цветущая, прекрасная Кира, которую он запомнил, что эта щека стала бледным бесцветным пергаментом, и он это чувствует.

Кира наблюдательна. Она видела, с каким ужасом смотрит этот ухоженный, красивый мужчина на белую простыню, закрывающую исхудавшее, неподвижное тело, слышала, как дрожит его голос, пока он пытается читать пресловутого Мюнхгаузена. Могла же, в конце концов, выбрать книжку на русском! Видела Кира, с каким облегчением закрыл он, уходя, дверь палаты.

Весь следующий день девушка обдумывала, что делать дальше, что говорить Косте, если он задержится в Черногории, как себя вести. Здравый смысл подсказывал, нужно поблагодарить его за помощь и попросить уехать, нечего ему делать здесь среди больничных коридоров, инвалидных кресел, лекарств и человеческих страданий. Понятные и разумные рассуждения, и все же в глубине души Кира хотела, чтобы он остался. Вокруг девушки было много людей, даже здесь в клинике она почти никогда не оставалась одна. Но всех и каждого она легко променяла бы на одного Костю.

Кира совсем не спала минувшей ночью, минута за минутой, час за часом она ждала следующего визита Константина. Но когда незадолго до полудня открылась дверь, и он вошел в палату, это оказалось для девушки тяжким испытанием. Бледный, помятый, пахнущий перегаром, со следами драки – он мало походил на мужчину, которого она любила. Девушка была в ужасе, теперь больше всего на свете ей хотелось никогда не видеть его болеющего с похмелья, несчастного, растерянного. Кира вновь испытывала сложные противоречивые эмоции, на этот раз жалость, злость, стыд и отвращение.

Конечно, она понимала, что ее