Полярник - Александр Бруссуев

— А почему вы меня о претензиях не спрашиваете? — обратился я к милиционерам вполне на приемлемом русском. Их было двое: один темный, другой светлый, оба невысокие, лет на пятнадцать младше меня, один сержант, другой старший лейтенант.

— Ты, урод, еще за испачканную майку ответишь! — заорал вдруг один из парней, недавно усердно пинавший меня.

Вот этого я при всем своем жалком состоянии стерпеть не мог.

— Отвечу, — согласился. — Только, давай, попозже. Найди меня завтра. Буду отвечать каждому из вас по очереди, или скопом, если хотите!

Я еще полностью представился, чтоб не возникало никаких сомнений, что только порадуюсь будущей встрече. Их фамилии спрашивать не решился — все равно не смог бы запомнить.

— Короче так, мужик, рот закрой! — скомандовал вдруг сержант. В его руках чернела волшебством демократизации дубинка. Он кивнул моим обидчикам. — А вы — свободны!

— Какой я тебе мужик? — задохнулся я от обиды. — Я же только что представился!

— Да мне пофиг, кто ты! Сейчас заберем с собой — в камере снова представишься! — сказал сержант и постучал дубинкой по своей ладони.

— Погоди, родная! — сказала моя гражданская гордость растерянной жене. — Позвони моему адвокату, пожалуйста!

Менты переглянулись и заломали мне руки за спину.

— Представьтесь, пожалуйста! — успел проговорить я, выгибаясь лодочкой. Жена никак не могла набрать номер, слезы застилали глаза. В конечном итоге ей это удалось, но ответа не было. Как я потом узнал, по роковому стечению обстоятельств знакомый адвокат, отправляясь на дачу, забыл телефон дома.

— Назовите свои фамилии! — прокричал я и, получив дубинкой по голени, взвыл. — Гады!

Я не сопротивлялся, потому что даже в таком состоянии знал, что этого делать никак нельзя. Меня жестоко впихнули в обезьянник позади милицейского уазика.

— Да вы что делаете? — услышал я чрезвычайно расстроенный голос жены. — Отпустите его, пожалуйста!

— Родная, иди, пожалуйста, домой! — успел прокричать я, и двигатель завелся. Было ощущение, что обезьянник — глушитель этого автомобиля: здесь стоял такой грохот от работы двигателя, что я даже не слышал стука своего сердца. А выхлопные газы, пробиваемые сквозь всевозможные технологические щели, наводили на неприятную мысль о фашистской газовой камере. По крайней мере, мой сорокапятидолларовый одеколон мгновенно сдался в неравной борьбе и, материализовавшись в слезы, упал на заплеванный всякими бичами пол.

Ехать было неудобно, ехать было нехорошо.

— Я не могу здесь находиться — у меня клаустрофобия! — прокричал я, но это никого не убедило, кроме меня самого. Жутко закружилась голова, неожиданный спазм перехватил дыхание, тошнота подкатила, кажется, к самим мозгам. «Так вот она какая — болезнь замкнутого пространства!» — подумал я, как машина резко остановилась. Дверь распахнулась, и перед моими выпученными глазами предстал их благородие сержант.

— А ну, мужик, вылазь из машины — и пошел вон!

— Слушайте, — отвечаю, — а вас в ментовку случайно не из государственного общежития пролетариата забрали работать?

— Это почему? — удивился старший лейтенант, тоже вылезший наружу.

Жена моя заплакала в голос — ее тоже, оказывается, подвезли в этом же транспорте. Почему я не остановился? Вышел бы спокойно, получил пинка под зад от благородных милиционеров, отоспался бы дома до утреннего похмелья — благодарил бы судьбу, что терпение проявил и смиренность.

— Потому что ведете себя, как гопники! Фамилии свои назовите! — где это я таких слов нахватался?

В грудь вместе с матами прилетела дубинка, бросив меня на колени, дверца захлопнулась.

— Этот урод мне надоел! Будет у меня сидеть в обезьяннике! — заорал сержант и приказал. — Лейтенант — в машину!

Как легко, оказывается, можно травмировать ранимые милицейские души! Жена сквозь слезы проговорила:

— Да как вы можете?

И залезла в машину. Как могла, она уговаривала меня успокоиться, пока мы ехали до отделения. Как мог, я успокаивал ее в ответ. Я уже был готов не выведывать пароли, клички и явки — готов был понуро идти домой. Мне показалось, мое мычание было понятно не только родному мне человеку, но и лицам в форме, не обезображенным состраданием к ближнему.

Вывели меня из машины за ногу: сержант ловко дернул меня за штанину, и я вывалился из машины головой в землю. Жена бросилась ко мне на помощь, но я успел крикнуть:

— Не подходи, неужели не видишь, как они меня провоцируют!

Мне заломили руки за спину и поволокли в помещение, а я говорил, в испуге, поворачивая голову:

— Родная, иди домой. Я боюсь за тебя. Ведь это оборотни в погонах — они на все способны. Деньги им не давай, прибереги лучше для адвоката!

Действительно стало страшно. Не за себя — меня пока алкогольный кумар лишал инстинкта самосохранения. Ведь, если эти представители власти (или, чего они еще там могли представлять?) так нагло ведут себя при свидетелях, то, может, задумали они что-то дурное и ужасное? Однако инстинкт не позволял как-то физически проявлять чувство протеста. Поэтому через миг я влетел головой вперед в камеру, предварительно распахнув дверь в нее, слегка попортив свою прическу. Сержант еще что-то гавкнул мне вслед, снова запирая камеру на ключ, но мне в это время прислушиваться было недосуг. Я набрал хорошую скорость, поэтому затормозить удалось лишь под отвратительного вида нарами. Таиться здесь я не собирался: не для того я имел высшее образование, владел английским языком, обладал дипломом, приравненным к генеральскому чину.

Еще не убрался в карман ключ от моего каземата, а я уже принял вертикальное положение и огляделся. На нарах, из-под которых я стремглав вынырнул, лежал кто-то неопрятный и неприлично храпел. Вежливо попросить подвинуться мне не позволили мои руки, привыкшие сгибать кочергу (во множественном числе) и разрывать пятирублевые монеты. Они ухватили отвыкшего от аккуратности незнакомца за ногу повыше неопределенного цвета носка и дернули что есть силы. Невинно спящий проснулся лишь от внезапного, как подъем в армии по тревоге, приземления на пол. Сообразительность его оказалась на высоте, потому что, едва столкнувшись с жестким покрытием камеры, он взвился на ноги и попытался ужалить меня кулаком в глаз. Но я оказался вполне готов к подобному развитию событий и мягко присел. Кулак пролетел над головой, но это не успокоило моего оппонента. Может, ему сон какой-то занимательный снился и оборвался на самом интересном? Зато, хоть храпеть перестал.

Неухоженный и всклокоченный мужичок выставил руки перед собой и решил меня задушить. Я принял его объятия выставленным плечом и покрутил им, как лопастью мельницы. Запутавшись в своих руках, незнакомый бич, наконец, издал горловые звуки: