Ткань наших душ (ЛП) - Моронова К. М.

— Не уходи.

— Я не хотела тебя будить, — бормочу я, сама удивляясь мягкости своего голоса. Мы не бываем нежными друг с другом.

Я все равно колеблюсь, вставать ли мне.

Он качает головой, закрыв глаза.

— Пожалуйста, останься.

Я подумываю, прежде чем проскользнуть на кровать и лечь рядом с ним.

Лиам обнимает меня и крепко прижимает к себе. Его тепло и тяжелый дубовый запах мгновенно окружают меня, и все остальное в мире исчезает.

Только я и он.

Ничто другое сегодня не имеет значения.

— Что тебе снилось? — спрашиваю я, касаясь губами его ключицы.

Он прижимает меня ближе, обнимая так, как я всегда хотела, чтобы кто-то обнимал меня.

— Ничего.

XVI

Лиам

Весь день меня мучает чувство вины.

Сегодня утром Уинн снова плакала во время музыкального занятия, и хотя это хорошо с точки зрения терапии, мне все равно больно на это смотреть.

Я подумал, что если она снова услышит, как я играю, это сделает ее счастливой — я думал, что это вдохновит ее тоже играть.

Может, мне стоит прекратить играть. Не похоже, что мне это больше нравится. Это просто холодное напоминание о той жизни, которая у меня была раньше. О том, что было раньше.

Я почти не помню, как это было за пределами этих стен. Сколько уже прошло…два года?

Время здесь смешалось. Все, что я знаю, это то, что в стенах «Харлоу» я гораздо более доволен, чем когда-либо был на свободе.

Меня преследует служба из армии.

Я видел, как умирали все мои кратковременные друзья, пока не научился прекращать общаться с другими. Так легче. Так было всегда. Боль, которую я испытывал, глядя, как они истекают кровью и плачут, умоляя своих матерей и меня помочь им, — это чувство, которое я потерял за эти годы.

Наказание, которое я сам себе назначаю, осталось прежним, если не усилилось.

Если бы я мог вернуться в прошлое, я бы сказал себе семнадцатилетнему, что автокатастрофа с моими братьями была лишь первой трагической сценой моей неудачной пьесы.

Я бы сказал ему, что все станет намного хуже, прежде чем он окажется в психушке.

До того, как он встретит ее.

Я смотрю на Уинн.

Лэнстон смеется над тем, что она говорит, но я слышу лишь приглушенные звуки. Перевожу взгляд на свои руки.

Под кожей зудит, хочется почувствовать боль, сделать себе больно. Я хочу страдать так же сильно, как она и Лэнстон; хочу почувствовать боль, которую они испытывают. Хочу наказать себя за то, что я не стал лучше…за то, что я недостаточно хорош.

За то, что был таким жестоким к ней…Мысли путаются, а в груди вспыхивает тепло, как тогда, когда она заползла в мою кровать и позволила мне себя обнять.

Я знаю, что это неправильно. Знаю, что они волнуются. Но от этого в моей груди каждый раз становится легче.

Это эйфория.

Провожу большим пальцем по краю ключа от комнаты. Тупым предметам нужно больше времени, чтобы пробить кожу, но раны, которые они оставляют, заживают дольше. Они сильнее гноятся, сохраняя боль.

Последние остатки сада умирают, оранжевые и желтые хризантемы гнутся под ветром, а зеленые виноградные лозы, вьющиеся по камням «Харлоу», увядают в состоянии оцепенения.

Я закрываю глаза и глубоко вдыхаю свежий воздух, говоря себе, что мне не нужно этого делать.

Мне не нужно делать себе больно.

Вот почему я здесь, я должен выздороветь.

Ключ выскальзывает из моей руки, и вместо него появляется тепло. Мои глаза удивленно открываются, когда я смотрю на Уинн.

Ее прекрасные бледно-розовые волосы шевелятся от дуновения ветра, а медово-карие глаза обжигают меня. Уголки ее губ поднимаются, когда она крепче сжимает мою руку; улыбка полностью заполняет ее душу и… я думаю, что мое сердце останавливается.

Она не хочет умирать — я вижу в ее глазах проблески надежды.

Когда они появились?

Прошло всего несколько недель, а она уже поправляется. Что со мной не так? Они с Лэнстоном двигаются вперед, оставляя меня позади.

— У меня сеанс с доктором Престином. Увидимся позже.

Лэнстон возвращается внутрь, оставляя нас с Уинн молча сидеть.

— Ты расстраиваешься, когда я играю? — спрашиваю я.

— Что?

— Когда я играю на пианино. Тебя это расстраивает?

Уинн поднимает бровь, улыбаясь.

— Нет… Это на самом деле очень приятно слушать. — Ее тон искренний, а глаза блестят любопытством. — Поэтому ты был мрачен весь день?

Пожимаю плечами.

— Я не хотел тебя расстраивать — ты плачешь каждый раз, когда я играю.

Ее глаза расширяются, и прежде чем я успеваю еще что-то сказать, она крепко обнимает меня, я прижимаюсь лицом к ее мягкому свитеру, когда она обхватывает меня руками.

Мое дыхание перехватывает. Она обнимает меня так нежно, и впервые я чувствую себя таким разбитым, какой я ее представлял.

Никто никогда не обнимал меня так отчаянно, от всего сердца.

— Ты не расстроил меня, Лиам… Ты открыл старые раны. Я почувствовала музыку, что лилась из твоей души, и почувствовала боль и грусть, которые так долго держала взаперти. Я счастлива, что заплакала — и что именно ты разрушил мои стены, позволив мне это сделать.

Мои руки инстинктивно обвивают ее маленькое тело. Я пытаюсь игнорировать дрожь в руках, но уверен, что она это чувствует.

— Я бы хотел когда-нибудь услышать, как ты играешь, — бормочу я, вдыхая ее пьянящий аромат серени.

Она отстраняется, и на ее губах появляется мрачная улыбка.

— Я бы тоже этого хотела.

Какое-то мгновение мы молча смотрим друг на друга. Влажный осенний воздух вызывает у меня желание завернуть ее в одеяло и читать целый день. Или исследовать пропавших людей, которыми она так интересуется.

— Колдфокс, Уотерс, зайдите внутрь. По прогнозу, скоро будет сильный дождь. — Джерико держит дверь сада открытой, когда мы проходим мимо него. Он осматривает нас с чрезмерным интересом. — Рад видеть, что вы двое так хорошо ладите.

Я потираю большим пальцем свое ониксовое кольцо на указательном пальце — у меня нервный тик.

— Ну, да, мы же соседи. — Я пытаюсь перевести разговор в другое русло. — Мы все еще едем на Осенний фестиваль на следующих выходных?

— Да, я закончил бумажную работу сегодня утром. Скоро получу расписание с нестандартными заданиями, с которыми им нужна помощь.

Джерико пренебрежительно машет рукой, продолжая идти без нас в свой кабинет дальше по коридору. Его темный костюм выглаженный и профессиональный. Интересно, такой парень, как он, когда-нибудь развлекается?

По дороге в общую зону мы заглядываем в нашу комнату; Уинн хватает свое синее пушистое одеяло и блокнот. Общая зона очень похожа на вестибюль отеля, заставлена мебелью и столиками, небольшой кофейный бар для зависимых. А в каком замечательном фойе нет невероятно большого камина? Камни коричнево-кремового цвета, огонь пылает в любое время дня и ночи.

Возможно, это отпугивает призраков.

Мы здороваемся с миссис Абетт, администратором, и она кивает нам. Холодная старая женщина. Она единственная сотрудница, которая вызывает у меня неприязнь. Может, ей тоже не помешала бы какая-нибудь терапия?

Огонь согревает мою холодную кожу. Уинн усаживается на ближайшем к камину диване, уютно кутаясь в свое одеяло, а я сажусь рядом. Я на сто процентов уверен, что воздух между нами изменился. Она, безусловно, жадно смотрит на меня. Я думаю о прошлой ночи, о том, как она пришла к моей кровати, чтобы успокоить меня от кошмаров. Как мы трахались в спа-комнате, и это было намного больше, чем просто трах из ненависти. Страх в ее глазах сказал мне все, что мне нужно было знать о ее чувствах ко мне.

Мои мысли устремляются к нашим личным занятиям. Ее грудь была такой теплой и мягкой. Вкус ее мокрой киски до сих пор подслащивает мои сны ночью.

Я раскрываю объятия, моя черная толстовка с капюшоном задирается и немного обнажает живот. Не могу не заметить, как ее глаза опускаются вниз, а взгляд наполняется теплом.

— Иди сюда, Уинн.