История России. Том 2. XIX–XX века. Учебное издание - В. Болоцких

И. Е. Барыкина выделяет два направления в создании проектов усовершенствования системы государственного управления Российской империей второй половины XIX в. – «политическая реформа, предусматривающая контроль за деятельностью бюрократического аппарата со стороны представительных органов, либо усиление административного надзора, все нити которого сходились в руках самодержца». Она пришла к выводу, что «наведение порядка в государственных структурах путём ужесточения контроля со стороны высшего руководства имело лишь временный эффект. Сложный управленческий аппарат неминуемо выходил из под власти такого правителя-автократа, возвращаясь к старым правилам игры. Поэтому российская система управления на протяжении всего XIX, а также XX столетия ходила по кругу, наступая на одни и те же „грабли“ канцелярской волокиты, коррупции и сверхцентрализации».87

В начале XXI в. это хождение по кругу продолжается. И проблема, оказывается, не решается даже путём создания представительных органов власти, если они созданы властью исполнительной и полностью ею контролируются.

Управлять государством не зная истинного положения дел в нём, не обладая в полном объёме правдивой информацией, невозможно. А с информацией у российских самодержцев было плохо. Уже говорилось о смертности в армии, а ведь в том же отчёте военного министерства положение дел рисовалось прекрасным, а морской министр утверждал, что большая часть судов Черноморского флота являются пароходами, чего не было в действительности.

В ежегодных отчётах губернаторов содержались или откровенная ложь для приукрашивания положения в губернии, или статистические данные, взятые с потолка. Статистические данные сообщались в губернский статистический комитет полицейскими властями – уездными исправниками, становыми приставами и городничими. Сенатор М. Веселовский в своих записках так рассказывал об обработке этих данных с мест: «Составляющий, например, статью о скотоводстве спрашивает в шутку своего соседа по канцелярии: „Как ты думаешь, сколько в прошлом году было лошадей в Васильском уезде? А в позапрошлом сколько было?“ – „110 000 голов“. – „Ну, ставь 115 000“. – „Да почему же ты спрашиваешь? Разве исправник не доносит?“ – „Доносит, но он показывает 150 000. Нельзя допустить такую разницу. Министерство одолеет запросам“. И, по соглашению двух приятелей, показывается по уезду 115 000 лошадей, а исправнику делается вопрос… почему произошла столь значительная разница в числе лошадей по сравнению с предшествующим годом». Не более точными были и другие данные. И тот же Веселовский обобщал: «Таким образом проходит по всем инстанциям, не возбуждая ни в ком неудовольствия. Наоборот, если бы палата (имеется в виду Казённая палата) в виде исключения вздумала сказать правду… то и губернатор и министерство не обрадовались бы такой правдивости и постарались бы поскорее разделаться с неожиданно возникшей неприятной историей. Привычка к лживости находила для себя обширное поприще в деле статистики».

Сановники даже находили оправдания для этой лживой статистики. Чиновник Н. Боголюбов рассказывает, что «виленский генерал-губернатор И. Г. Бибиков поучал его дядю ковенского губернатора А. А. Радищева, отличавшегося правдивостью, необходимости лгать, приводя следующие мотивы: „Вы упустили из виду, что его величество стареет, а потому необходимо оберегать особу государя и не высказывать правды прямо“».88 Неудивительно, что по настоящему научная статистика, качество которой признано во всем мире, зародилась и развивалась в земствах – органах общественного самоуправления, хоть в какой-то мере независимых от государственной власти.

В целом, политика российских самодержцев в XIX в., проекты преобразований и сами преобразования были направлены на укрепление устоев самодержавия с помощью создания и модернизации тяжёлой и оборонной промышленности на казённой основе, реформ сельского хозяйства и финансов. Другой целью было сохранение и укрепление контроля над бурно разраставшимся бюрократическим аппаратом, повышение эффективности его работы и непрерывная и во многом бесплодная борьба с произволом, воровством, коррупцией этого аппарата. Одни репрессивные меры – ревизии, отдача под суд, снятие с должности – помогали мало в условиях круговой поруки чиновников, родственных и служебных связей, в условиях запутанности законодательной базы и неуважения к закону. Поэтому императорам приходилось укреплять законность (кодификация законов, судебная реформа), использовать гласность, облегчать, особенно в периоды реформ, деятельность печати, прибегать к помощи общества – губернские комитеты по крестьянскому делу, земства и городские думы. Всё это наглядно видно в преобразовании финансовой системы в начале 1860-х гг. С 1862 г. стала публиковаться государственная роспись доходов и расходов, было создано единство кассы, т.е. уничтожены кассы и казначейства отдельных ведомств и все казённые деньги теперь проводились через кассу Министерства финансов в соответствии с государственной росписью и под надзором особого ведомства – Государственного контроля, на местах были образованы особые контрольные палаты, полностью независимые от общей администрации, т.е. от губернаторов и начальников отдельных ведомств. Правда, воровать меньше не стали.

Слабая эффективность, а то и полная бесплодность политики самодержавия определялась тем, что как только непосредственная опасность для него проходила, или только казалось, что она миновала, как только казалось, что трудная проблема решена, то верховная власть ограничивала или даже полностью ликвидировала возможности для общественной самодеятельности, выражения общественного мнения. Это более чем понятно, так как гласность, свободная печать, общественные организации, помогая контролировать бюрократический аппарат и проводить жизненно необходимые для государства реформы, подрывали самим фактом своего существования сущностные основы самодержавной неограниченной власти. Поэтому совершенно логично действовали второй и третий Александры – вынужденные уступки обществу по мере укрепления самодержавной власти брались обратно. Характерно, что все русские цари, включая Николая II, с подозрением относились к российской буржуазии, не доверяли ей и неохотно пускали в сферу производства вооружений, привлекая частный капитал для строительства железных дорог, во второй половине 1890-х гг. государство начинает усиленно скупать железные дороги. Что уж тут говорить о либеральной печати, земствах и т. д.

Ошибочность в определении смысла намерений и реформ первого и второго Александров, неверное понимание их замыслов и действий порождает теории, подобные концепции «революции сверху» Н. Эйдельмана и обвинения в адрес самодержцев в непоследовательности проведения реформ и создании правового общества, т.е. в том, чего они, в том числе Александр II, делать не собирались.

Отличительными чертами российской истории, создающими условия для «революций сверху» Н. Эйдельман считал следующие. Во-первых, относительная небуржуазность – российская удаль, нелюбовь к мелочности, скопидомству и в то же время – бесхозяйственность, нежелание и неумение рассчитывать. Во-вторых, и отчасти вследствие первого пункта, огромная роль государства, сверхцентрализация, отсутствие кк у народа и высших слоёв каких-либо независимых от власти объединений. Поэтому в России, больше чем в какой-либо другой стране, всё решает активное меньшинство, государство прежде всего и решает революционным путём.

Но относительная небуржуазность и шире – замедленность экономического развития России порождались природно-климатическими условиями и тяжестью государственной машины, обескровливавшей российское общество на протяжении веков. Не прав Н. Эйдельман, утверждая, что сверху виднее, что на самом верху, среди министров и царей естественно появление людей, которым виднее интересы их класса, сословия, государства в целом, которые умеют считать «на два хода вперед», в то время как крепостники и большинство бюрократов – исключительно «на один ход». Верховная власть действует в основном в своих собственных интересах и если появляются расхождения между её интересами и интересами среднего слоя управляющих, то это не означает, что интересы верховной власти совпадают с интересами низших слоёв населения и общества в целом. Если верховная власть иногда опирается на народ, а точнее пугает народом бюрократов, то это не означает, что верхушка государства действует в интересах народа и общества.

Показателем того, что Александр II вовсе не был либералом и стремился не к созданию правового государства, а к укреплению самодержавия новыми методами в новых исторических условиях говорит изменение отношения передового общественного мнения к нему. Общественное мнение переросло правительственные программы преобразований ещё до 19 февраля 1861 г. и уже не было полного и единодушного доверия к царю. Как следствие – рост критики правительства, возникновение и бурное разрастание нелегального революционного движения с начала 1860-х гг.