Мемориал - Роман Вадимович Славацкий

во вкусе; а вкус вырабатывается образованностию. Я не в укор вам говорю. Коломна — город купеческий, и торговля — дело нужное. Не всякий может пойти в бескрайнюю степь и гнать через неё огромные стада, сопровождаемый тысячью опасностей. Не всякий поведёт караван «коломенок», гружёных зерном, через коварные отмели. Но, согласитесь, Николай Михайлович, домашний обиход этих мужественных людей — первобытен. Невестка с утра бухается перед свекровью на колени и целует ей ручки. Все эти монгольские обычаи, обжорство и средневековая обстановка: сундуки, рубленые столы и прочее… Нет, в девятнадцатом веке надо жить как-то изящнее.

Гость ухмыльнулся в ответ:

— Но бывает забавно, когда наши берутся жить на дворянскую ногу. Нет, я предпочитаю, чтобы каждое сословие устраивалось по своему укладу. В конце концов, именно купечеству Коломна обязана сохранению драгоценной святыни. Повторюсь, Александр Андреевич, не слишком ли вы поторопились, передав копии исторических документов московскому писателю?

— Оставьте ваши беспокойства. Иванчин — патриот коломенской земли и вполне заслуживает доверия. Он дворянин и масон.

— Он из «этих»? Вы уверены?

— Да уж не сомневайтесь. Были времена, я сам баловался тайными науками, и знаю этот народ.

— Но ложи ведь запрещены. И уже довольно давно.

— Разумеется. Я думаю, что и его ложа давно «усыплена». Однако же лоск остаётся, я его сразу раскусил. Порядочность этого человека вне сомнений.

— Но о «Смарагде» вы ему ничего не говорили?

Васильев поставил чашку и рюмку на стол.

— Господь с вами! Конечно нет… Боюсь, что он просто не вместил бы. Для кого-то коломенская тайна слишком сказочна, а для кого-то — слишком велика. И потом — Иванчин собирает для себя, а мы — для Священного Града. Вы только подумайте, Николай Михайлович: десятки, а то и сотни лет собирались наши хроники. Сколько поколений прошло знаменитых и безвестных историков, подобных таинственному иерею Сергию или мудрому Греку, чтобы накопить сокровища знаний!

— Вы думаете, Сергий Коломнятин и Гречин — это не легенды?

— Помилуйте, Николай Михайлович! Какие легенды? Это, несомненно, были живые люди; сохранились их автографы, сохранилась память о них. Верите ли: я иногда их вижу.

Купец Левин чуть не подавился куском сахару. Он дрогнувшей рукой налил себе ещё чаю и воззрился на собеседника.

— Что вы такое изволите говорить, сударь мой?

— Только не смейтесь надо мною. Вам одному говорю, и знаю, что никому не расскажете, не ославите меня сумасшедшим.

— Да о чём вы, Александр Андреевич?

Васильев погладил бачки и уставился в камин долгим взором.

— Вечерней порою, на границе дня и ночи, когда наступают таинственные коломенские сумерки, в полумраке раздумий и грёз мне бывают видения. Верите ли? — я точно наяву созерцаю их: молодого священника, русого, с пронзительными синими глазами; огненного монаха — черноволосого, черноокого, проницательного и мудрого. Они о чём-то беседуют со мной, что-то советуют мне. И временами, мне кажется, я понимаю их.

Гость смотрел на хозяина тихо и зачарованно.

— Удивительные вещи говорите вы, Александр Андреевич…

— Ещё бы не удивительные! Иногда я думаю: может, виною всему то место, на котором в 1827 году выстроили этот дом? Вы знаете, что я до сих пор храню в особом ларце вещи, обнаруженные тогда.

— Я помню, помню…. Старинные оружия, сбруя, древние монеты и литые образки…

— Не в этих ли вещах таится сокрытый магнетизм? Вот вы нынче говорили — уютно у меня. А сам я, признаться, чувствую совсем иное, как будто сижу на сквозняке. Видите — даже камин затопил. Здесь сквозит столетиями. И когда ходишь по дому, постоянно натыкаешься на чьи-то тени, по-моему — родные, милые тени. Они живут какой-то своей жизнью и не замечают меня. А иногда, быть может, и замечают…

Какой-то шорох прошёл по соседней комнате и Васильев с Левиным застыли с открытыми ртами.

— Вам, Александр Андреевич, отца Иоанна пригласить надо — сказал Левин, осторожно переводя дыхание — Очень сурьёзный поп и молитвенник хороший. О прошлом годе, когда у купца Суранова в доме призраки завелись, пригласили отца Иоанна, послужил он молебен — и всё как рукой сняло.

— А не могли бы вы пригласить его на будущее воскресенье после обеда? — почему-то шёпотом спросил Васильев.

— Конечно могу, — отвечал гость, также понизив голос.

— Жалко с ними расставаться, но, по чести сказать, надо. Уж больно страшновато бывает.

— Господи Иисусе! — оглянулся Левин. — Кто это у вас разговаривает?

— Да кому разговаривать, помилуйте! В доме только мы да кухарка, но из неё и слова-то не вытянешь.

Левин встал, прошёл в одну комнату, потом в другую…

— Знаете что, сударь вы мой… Не надо ждать воскресенья. Мы завтра же ввечеру придём к вам с батюшкой. Как вы только живёте среди таких страхований? Я и дня не стерпел бы, честное слово. Сразу бы сбежал, куда глаза глядят. Да кто это всё говорит?

Вот начало «Книги Смарагд»: древние предания о чудесах и знамениях и давних делах, бывших в землях коломенских от основания града сего.

В лето от Сотворения мира 6655 и от основания Первого Рима 1900, а от Воплощения Господа Иисуса Христа 1147 в царствование Мануила Комнина, при Патриархе Косме Аттике приехал на Русь римский князь Яр-Коломан.

А приехал он, когда на земле Муромской и Рязанской княжение изменилось…

И встретился он со Святославом Ольговичем Муромским и сказал ему: «Не примешь ли, князь, меня в свою службу? Пришёл я из страны Римской, где гонят христиан за правую веру, был у Гезы Венгерского, был у Изяслава Киевского, но нигде не сыскал места. И хотелось бы мне в этой земле остаться. Стал бы я тебе верно служить и помог бы просветить язычников здешних».

Говорит ему Святослав: «Добро, князь, принимаю тебя в свою службу. Ступай с отрядом к устью Москвы, где стрый мой, дядя мой Ростислав сторо́жу основал. И сделай ты эту сторо́жу крепостью и тамошних язычников-вятичей крести».

Дикий люд жил в тех местах. Землепашества не знали, а пропитание добывали охотой да грабежом.

Незадолго до того отправился сюда из града Киева некий святой человек и проповедал здесь Христа. И так, прославляя Слово Божие и крестя многих людей, шёл он речным путём и вот приблизился к устью Москвы. Сходит на берег, где посёлок стоит, тыном ограждённый.

А здешние думали, что он купец, соблазнились на крест его. И, не дав слово молвить, набросились на странника и убили. Потом обшарили тело, осмотрели ло́дью и говорят: «Согрешили мы, зря человека убили! Нищий он, ничего у него нет, а крест его — не золотой, а медный. Должно