Мушкетер и Фея. Повести - Владислав Крапивин

— Нет, ты в самом деле с неба упал! Ты наш спаситель.

И они, стукаясь лбами, нагнулись у колеса и начали прилаживать болтик. А Максим сел на корточки рядом. Маленький Вадик оглянулся на него и доверительно сообщил:

— Вот Венька обрадуется.

«На кого он похож?- подумал Максим. — Я, наверно, встречал его брата в ансамбле. Интересно, он в каком кружке?» Но спросить постес- нялся.

— Мы сегодня по телевизору выступали,- сказал он, и получилось так, что он и про себя и про Веньку сказал.

— Венька говорил, да мы не смотрели,- откликнулся высокий маль- чик. — Замотались и забыли. С утра с этой штукой возимся.

Он распрямился и с высоты глянул на Максима:

— Ну, спасибо за винт. Мы тебя обязательно покатаем. Тебя как зовут?

— Максим.

Высокий мальчик растерянно заморгал.

— Не может быть… Меня тоже Максим!

Это здорово получилось! Сразу сделалось так, будто они почти друзья.

— Мы тебя обязательно покатаем,-повторил высокий Максим.- Сколь- ко хочешь.

— А когда?

— Как начнем испытывать, сразу позовем,- неожиданно сказал Олег.- Нам еще один человек не лишний будет. А ты парень дельный.

В Максиме поднялась теплая волна благодарности.

— А когда испытывать? — спросил он.

— Завтра,- сказал высокий Максим.- Сегодня такелаж поставим, а завтра-отдать якоря… Если ветер не упадет.

— Такой ветер не упадет,- решительно сказал Вадик. И Максим ему поверил.

— Да, а ты где живешь?- спохватился высокий Максим.- Как мы тебя найдем?

— На улице Техников. Дом три, квартира сорок. Второй подъезд.

— Это же рядом, — сказал Олег.

— Разве рядом? — нерешительно откликнулся Максим. — Я не знаю… Я тут недавно живу. Пошел напрямик по улице Гризодубовой, а она про- пала.

Ребята засмеялись. Высокий Максим сказал:

— Никуда она не пропала. Сейчас выйдешь за ворота, и она дальше тянется. А через квартал — твоя улица… Значит, дом три, квартира сорок?

— Да, — сказал Максим.- Только не забудьте… Я пойду.

Солнце уже совсем ушло, и Максим вдруг сообразил, что дома, должно быть, беспокоятся.

— Пока, — сказал Олег и протянул руку.

И высокий Максим — тоже.

И маленький Вадик протянул перемазанную ржавчиной ладошку.

ОГОНЕК В ТРАВЕ

Что говорят все мамы, когда сын является позже назначенного сро- ка, помятый, взъерошенный, с боевыми ссадинами? Они говорят одни и те же слова:

— Боже мой! Где тебя носило? На кого ты похож?!

Что должен делать сын? Сокрушенно вздохнуть, опустить глаза и всем своим видом показать, что он и сам очень огорчен, что это было совершенно случайно и — главное — самый последний раз. Тогда можно избежать нагоняя или, в крайнем случае, ослабить его.

Но в Максиме, несмотря на усталость, пела радость победителя. В ответ на мамины слова он неосторожно сообщил:

— Это потому, что день такой был. — И посмотрел на маму радост- ными глазами.

Мама сухо поинтересовалась, что это был за день и где в течение этого дня Максим околачивался. Не на экскурсии же он был с утра до вечера.

— Почему с утра до вечера? — слегка обиделся Максим. — Сперва передача, потом…

— Максим! — строго сказала мама. А папа крякнул, отложил журнал и странным голосом спросил:

— Ты что же, станешь утверждать, что был на передаче?

— А где же я был? — изумился Максим. — Да вы что, сами разве не видели?

— Ну, знаешь ли… — сказал папа.- Это просто не по-мужски: так изворачиваться. Неужели ты будешь доказывать, что передача была, ес- ли ее не было?

Максим по очереди посмотрел на папу и маму. Они не шутили.

— Да вы что! — громко сказал Максим. — Вы просто прозевали передачу, а теперь говорите!

— Не смей грубить!- воскликнула мама.- Это выходит за всякие рамки! Мало того, что все сочиняешь, еще и голос повышать начал!

— Я? Сочиняю?- тихо спросил Максим.

Почему так подло устроен человеческий организм? Когда правда на твоей стороне и говорить надо гордо и спокойно, в горло набиваются колючие крошки, а в глазах начинает щипать и появляются скользкие капли…

— А кто сочиняет?- вкрадчиво спросил папа.- Может быть, мы?

— Вы просто перепутали программу.

— Ничего мы не перепутали. По местной программе были новости и концерт, только не твой, а хора имени Пятницкого. А по Московской — утренняя зарядка и «Человек и закон». Вот и все.

— Значит, телевизор сломался! Мама неприятно засмеялась:

— Это просто великолепно! Сломался и превратил ваш ансамбль в русский народный хор!

— Телевизор в полном порядке,- сказал папа. Он не поленился встать и торжественно щелкнул клавишей выключателя. — Полюбуйся.

Максим не стал любоваться. Он повернулся и прохромал на кухню. На кухне вкусно пахло горячим ужином. Но есть уже не хотелось. То, что случилось, погасило прежнюю радость и придавило Максима тройной тяжестью.

Во-первых, не было передачи!

Во-вторых, как он мог ляпнуть глупые слова про сломавшийся теле- визор?

В-третьих, почему они не верят? Разве он когда-нибудь обманывал? Если двойку получал, дневник не прятал; если виноват был, никогда не отпирался. Потому что многого на свете боялся Максим, но мамы с па- пой не боялся никогда. Конечно, случалось, что ругали его крепко, если было за что, а от мамы один раз даже перепало по затылку — за разбитый фарфоровый чайник (папа тогда сказал шепотом: «Эх ты, а еще педагог»). Но это же минутное дело. Потом все равно пожалеют и прос- тят.

Почему же не верят?

Максим положил на газовую плиту локти, на локти — голову. Рядом стояла теплая кастрюля и ласково грела щеку. Максим сделал несколько крупных глотков и загнал слезы вглубь. Но все равно было горько.

— Может быть, у них просто была репетиция, а им не сказали? — произнес в комнате папа.

— Ах, оставь, пожалуйста!- возразила мама.- Просто у него разыг- ралась фантазия. В этом возрасте бывает.

— Ничего не разыгралась, — сказал Максим.

— Не смей подслушивать! — откликнулась мама.

— Я не подслушиваю. Вы сами на всю громкость… Если не веришь, позвони Анатолию Федоровичу…

«Репетиция»! Тогда сказали бы, когда настоящий концерт будет. И зачем было камеры включать?

Но почему не было передачи?

«Фантазия…» А может, правда все приснилось? И студия, и пес- ня… И оркестр, и мальчик с тарелками?

Почему он, этот мальчик, все время вспоминается? Тарелки были такие блестящие и так здорово звенели, чтобы еще лучше и сильнее звучал марш…

И марш опять отозвался в Максиме. Громко и уверенно. Максим даже удивился. Голову поднял.

Нет, это не в нем. Это в комнате! Припадая на левую ногу, он заскакал к двери.

На экране телевизора играл оркестр. Т о т с а м ы й! И маль- чик-музыкант вскидывал и плавно разводил в стороны сверкающие тарел- ки. Его показали крупно, по пояс. Тарелки вспыхивали так, что экран не выдерживал блеска — блики делались черными. А волосы у мальчика весело вставали торчком после каждого удара.

Он смотрел без улыбки, и только в глазах были веселые точки. Он прямо на Максима смотрел! Он словно пришел на выручку Максиму.

— Это же наши!- крикнул Максим.- Это же мы! Вот! Ура!

— То есть… Ах, ну конечно!- воскликнул папа и посмотрел на всех так, будто сделал открытие. — Конечно! Почему вы решили, что будет прямая передача? Как правило, делают запись, а потом показыва- ют!

А марш звенел. Победный марш! И Максим смотрел на экран сияющими глазами.

— Тебя еще не показывали? — встревоженно спросила мама.

— Да нет, нет. Еще не сейчас…

— Максим, — внушительно сказал папа, — мы были неправы. Ты нас извини.

— Ладно, ладно,- торопливо сказал Максим. — Вы смотрите как сле- дует. Тут все интересно.

Он скакнул к дивану и забрался с ногами. К папе. Мама выключила люстру, и при мягком свете торшера экран стал ярче.

Мальчик последний раз взметнул тарелки, и марш отзвучал. Зрители захлопали. Максим на миг увидел себя: как он колотит кулаком с бол- тиком о раскрытую ладонь. И мама с папой увидели. Мама даже ойкнула. Но тут появились танцоры…

…Все было, как на концерте. Даже показали, как сбегается на площадку хор «Крылышки». И Максим опять увидел себя! Но сел он неу- дачно, позади Ритой Пенкиной, и, когда пели «Кузнечика», на экране видна была только Максимкина пилотка. Ну ничего… Вышел Алик Тиг- рицкий. Заложил руки за спину, кивнул пианистке.

Запел.

— Какой красивый голос,-сказала мама. — И какой славный здоровый ребенок. Не то что наша щепка.

— Не хватало еще, чтобы он стал такой же круглый, — шепотом воз- мутился папа.

— Да тише,- жалобно сказал Максим. Алик допел и с достоинством поклонился. А у Максима внутри все замерло. Потому что сейчас, сей- час…

— Песня о первом полете! Солист Максим Рыбкин!

Батюшки, неужели это он? Маленький такой, с перепуганными глаза- ми! Взъерошенный какой-то. Пилотка, правда, на месте, но застежка у жилета сбита набок. И штаны перекошены: одна штанина длиннее дру- гой… Трах! Чуть не сбил Пенкину с сиденья.