Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков

— Кто она?

— Откуда я знаю… Как с неба упала.

Соловьев сквозь крепко стиснутые зубы потянул студеный воздух и тихо сказал:

— Красивая…

Мелентий, потирая заросший рыжей щетиной подбородок, усмехнулся:

— Все они на один покрой… Баба есть баба.

Соловьев косо посмотрел на Декретова и в тон ему проговорил:

— Мелеша есть Мелеша, мелет, как мельница… Эх, Мелентий Ермолаич, злой ты человек…

— Хо, а ты каков? — скривился Декретов. — Уже влюбился?

— Замолчи, — оборвал его Соловьев. — Давайте дело делать… Будем продолжать подъем.

— А не дрейфишь? Здесь аварией пахнет — порвем инструмент…

Соловьев направился к лебедке. Сердито, напряженно загудели моторы. Инструмент медленно пошел вверх…

…В культбудке было накурено, грязно, неуютно. Рабочие из-утренней смены сидели на грубых самодельных скамейках и о чем-то переговаривались, неторопливо потягивая самокрутки. На Галину сразу уставилось несколько пар любопытных глаз.

— Здравствуйте, товарищи, — поздоровалась она с буровиками.

— Здравствуйте… Доброе утро… Привет, — ответили ей разрозненно и нехотя.

— Где мастер? — спросила Галина, всматриваясь в лица рабочих.

Никто не ответил. Потом один из них, почесав пятерней в затылке, тонким, явно не своим голосом спросил:

— А галку вы принесли?

Галина чуть заметно улыбнулась. В другое время она сразу же откликнулась бы на шутку, но сейчас, когда на буровой шло такое, она не могла сделать этого. Более миролюбиво она повторила:

— Кто же все-таки из вас мастер?

На этот раз из темного угла поднялся маленький человечек со сморщенным личиком. Галина недоверчиво подняла брови.

— Вы?

Личико сморщилось еще больше, что, должно быть, изображало улыбку. Человечек шепеляво ответил:

— Угадали, я и есть мастер.

По будке пронесся легкий смешок. Кто-то неразборчиво бормотнул:

— Приятная неожиданность…

Галина тихо вздохнула. Начало работы ей не очень нравилось — все это не походило на то, как она представляла себе начало.

— Ну, что ж, будем знакомы, — сказала она после короткой паузы. — Начальник участка, инженер Гурьева. Галина Александровна…

В будке сразу стало тихо. Мастер странно дернул головой, словно силился проглотить что-то, моргнул глазами и тихо назвался:

— Антон Семеныч Горшков… стало быть… Мастер, стало быть.

Было томительно неудобно. В сердце закипала злость, и в то же время было как-то по-человечески жалко этого маленького старичка, называющего себя мастером. Галина сняла зачем-то шапку и, похлопывая ею по колену, спросила громко:

— Почему не идете принимать буровую? Долго у вас будет продолжаться перекур?

— Да, да, ребята, — засуетился Антон Семеныч, — пора и честь знать… Пойдемте-ка, посмотрим, что там Володя наработал сегодня…

Рабочие нехотя поднимались с мест, демонстративно потягивались и, шаркая ногами, неторопливо тянулись к двери. Глядя на мастера, Галина думала: «Слабенек… Под их началом ходит… Ох, горюшко луковое…» — и позвала:

— Антон Семеныч, останьтесь!

Горшков с сожалением посмотрел на дверь и, тяжело вздохнув, вернулся. Галина невольно улыбнулась.

— Что вздыхаете, Антон Семеныч? Начальства боитесь?

Мастер развел руками:

— Кто ж его не боится, Галина Александровна?.. Начальство, оно известно…

— Что это вы, Антон Семеныч, разве так можно работать?

Горшков согласно и с готовностью закивал головой, шепелявя, волнуясь, заговорил быстро и заученно:

— Вот и я, стало быть, это же самое говорю… Нельзя так работать! Старик я, поболе шестидесяти, стало быть, а меня все в мастерах гоняют… На покой мне нужно, на пенсию. Посудите сами, Галина Александровна, на что я годен — ребята не слушаются, разные шутки шутят над старым человеком… Что, стало быть, отсюда следует? Из этого следует — заменить меня пора, но, отвечают: нет мастеров… Как же быть, а? Вот то-то и оно…

В это время, скрипнув промерзшей дверью, в будку вошел Соловьев. Мастер поднялся и радостно заулыбался.

— А это, Галина Александровна, наш Володя Соловьев… Горячий парень…

Галина пристально посмотрела на Владимира и сдержанно ответила:

— Знаю.

Владимир отвел глаза и глухо проговорил:

— Я, Антон Семеныч, затяжку инструмента сделал… Не идет — ни вверх, ни вниз.

Галина торопливо надела шапку.

— Это правда? — тихо и быстро спросила она. — Вы все-таки продолжали подъем?

Бурильщик кивнул головой.

— Но почему же вы не послушались меня?

— Не знаю, — пожал плечами Соловьев. — Думал, отпустит… Да и откуда я знал, что вы инженер?

Галина помолчала, собираясь с мыслями, потом горестно сказала:

— Но вы же бурильщик, должны понимать… Какова глубина забоя?

— Пятьсот тридцать четыре.

— Долото когда меняли?

— Не знаю. Бурили мягкие породы, хорошо шло.

Галина искоса посмотрела на притихшего старика-мастера.

— Я вижу, это «не знаю» у вас самое популярное словечко. Помощник бурильщика не знает, что делает бурильщик, бурильщик не знает, что происходит в скважине. Дайте вахтовый журнал и геолого-технический наряд…

Закончив просмотр записей, Галина отодвинула от себя грязный, заляпанный чернильными кляксами журнал.

— Так я и думала: перенасыщение раствора. Глина осела на стенках скважины и при подъеме инструмент потащил ее за собой. Вот вам урок, горячий парень Володя Соловьев… Впрочем, хныканьем делу не поможешь, пойдемте в буровую… Кстати, кто бурильщик утренней смены?

— Косяков, — буркнул Соловьев.

— Это тот, что про галку спрашивал?

Мастер подтвердил:

— Он, стало быть… Артист.

Галина хмуро улыбнулась.

Рабочие встретили их молчанием, с недоверием смотрели на нового инженера, выжидали. Галина заволновалась. «Вот он, тот момент, — подумала она, — от которого зависит все…» Под этим «все» она подразумевала и то, как будут относиться к ней буровики, и то, как они вместе будут работать дальше… Многое заключало в себе это короткое словечко «все».

— Соловьев, — обернулась она к Владимиру, — вставайте к лебедке. Попробуйте посадить инструмент на элеватор…

Соловьев покачал головой:

— Боюсь. Резьбу сорву — беды не оберешься.

Галина быстро взглянула на Соловьева и промолчала.

— А ты, Косяков, не боишься? — обратилась она к бурильщику утренней смены.

Косяков пожал крутыми плечами, на которых, казалось, вот-вот лопнет по швам брезентовая куртка, и отвернулся.

— Мое дело — сторона. Володька виноват, пусть и выкручивается.

Галина посмотрела на понурившегося, осунувшегося в лице Владимира.

— Слышал, Соловьев, что говорит твой товарищ? Значит, желающих встать к лебедке нет? Что ж, придется самой…

Последние слова она произнесла раздельно, почти по слогам, но так, что их слышали все. Лицо Соловьева, до этого бледное, вдруг вспыхнуло ярким малиновым цветом, только самый кончик носа остался белым; Косяков же багровел медленно и густо, до самых кончиков ушей. Трудно сказать, что происходило в эту минуту с буровиками. Они никогда не видели, чтобы женщина, да еще такая хрупкая, как новый инженер, стояла у бурильной лебедки и самолично делала ту тяжелую работу, которую, по их мнению, самой судьбой предназначено делать только одним мужчинам. Это было неслыханным вызовом и, чего греха таить, — их позором. Но исправить положение было уже поздно — баба стояла у лебедки