Мир фантастики 2014. На войне как на войне - Олег Макаровский

– Сумку сюда! – рявкнул этот новый, мгновенно возмужавший студент.

«Страх и отчаяние творят чудеса с капризными балованными детьми, – отстраненно подумал Воронов. – Хотя… Что я, собственно, о нем знаю?»

Вслух он, конечно, этого не сказал. Вслух он сказал устало:

– Стреляй. Бойцы услышат, увидят – ты и секунды не проживешь. Беги лучше, пока не поздно… вояка.

– Зря вы… «вояка»… Я, между прочим, служил. А мог и на войну – я не виноват, что на Курилах так всё быстро… А вы… – Казалось, студент вот-вот заплачет. – Почему вы не хотите со мной?! Сомневаетесь, что умрете? Я не вру, честно!

– Верю, – сказал Воронов. – Не погань мне последние минуты.

Что-то дрогнуло в тусклых зеленых стекляшках глаз.

А потом и не только в них.

Др-р-р-рммм…

Показалось, будто мучительной судорогой продрало дымную степь, и пыльное раскаленное небо, и, наверное, весь остальной мир.

И – тишина. Гробовая. Мертвая. Воронов вдруг осознал, что обстрел прекратился: снаряд, обрубивший житейскую дорогу незадачливого уркагана, кажется, был последним.

Др-р-р-рммм…

С этой же частотой степь прежде корежило разрывами. А теперь – чем? И что за еще один звук исподволь вдергивается в тишину? Ровная размеренная пульсация пока еще на самой грани слышимого… Как будто холм здешний – грудь придонской земли, и в груди этой оживает сердце, взбудораженное людскими смертями.

Др-р-р-рммм…

Воронов торопливо полез на бруствер. И закляк.

Над взлобком холма с наглой самоуверенной неспешностью все выше, все четче вспухали какие-то тесаные глыбы… зубчатые… обляпанные белым и синим… с серо-зелеными подножиями, дергающимися в такт мерной пульсации почвы… вспухали, росли, утюжа курящийся пылью склон… Господи!

Психический обстрел кончился. Началась психическая атака.

Каппелевцы из «Чапаева», кайзеровские немцы из «Пархоменко»… На экране те киновыдумки гляделись внушительно. Но это… Может быть, дело в том, что это – не на экране?

То ли творящееся обострило чувства не до предела даже – до беспределья, то ли так близко уже надвинулись ротные марширующие шпалеры – как бы ни было, Воронов достаточно хорошо различал: вид атакующих ничего общего не имеет с германским военным педантизмом. У одних мундирные куртки нараспашку, другие вообще без них (на белых и синих майках расползаются огромные потные кляксы), кто в пилотке, кто с непокрытой головой, автоматы у кого на шее, у кого на плече… Да, не кино. Ни лоска, ни парадности. Но тяжелый шаг ровен и слитен, как на плацу, и каждый из двух… нет, атакующих строев четыре, они как под нивелир выровнены, они прут с танковой неудержимостью, и сочетание механической одинаковости движений с почти бесстыжей расхристанностью вгрызается в нервы не милосердней, чем ржавые пилы редких барабанных взрыков (др-р-р-рммм…).

Из траншеи стегнуло несколько выстрелов – оказавшиеся все-таки не каменными туши шпалер с бесчувственностью трясины мгновенно затянули распаренной ражей плотью щербины в первых шеренгах.

Дергаными, истерическими очередями зашелся последний оставшийся в батальоне «максим». Сверлящий налетающий свист, взрыв, другой… молчит пулемет.

Др-р-р-рммм…

Где-то на левом фланге пронзительный – не милосердней снарядного свиста – крик:

– Не стрелять! Ближе подпускайте, орёлики!

Это бы тебе кричать такое, комбат! Опамятуй! Да, для командира мало не быть трусом – так совладай же хоть с малым!!!

А полувизг с левого фланга не унимается:

– Замереть, пока они нас собой от своей артиллерии не прикроют! Гранаты к бою!

Через тыловой скат траншеи перевалилась пыльно-зеленая фигурка, шустро-шустро поползла прочь… следом – еще одна… и еще…

Воронов, что называется, печенкой почувствовал: через какой-нибудь миг хлынут все. Теперь, наверное, чтоб не назад, их можно только…

– А ну, орёлики, русские мы или кто?!

Всё тот же старческий тенорок, то и дело срывающийся на взвизги. На левом фланге в рост замаячила плотная приземистая фигура.

– В атаку, орлы! За мной, соколы! За мной, в божью вас хлёбаную распродушу мать!

Он кричал что-то еще такое же бодро-пронзительное, этот недотопленный в Черном море, недомордованный в лагерях золотопогонник – кричал уже на бегу, не трудясь даже оглянуться, проверить, поднялся ли кто-нибудь следом.

Поднялся. Там же, на левом фланге. Сутулый, будто надломленный, орущий сипло, со всперхиванием: «Коммунисты, вперед!»

«Две беды у России: дороги и дураки». Кто бы там по правде ни сказал эту нелепость – Карамзин, Гоголь или вообще Николай Первый – это действительно нелепость. Глупость. Вздор. Дураки из века в век не беда, а спасение этой страны. И если вдуматься, то разве же только этой?

Дмитрию Андреевичу Воронову очень хотелось записать внезапно снизошедшее открытие – слишком мало шансов было запомнить его даже на секунды оставшейся жизни. Но уж какие тут записи! Перекарабкиваясь через бруствер, вскакивая, судорожно выцарапывая из кобуры пистолет, он думал уже только об одном: не отстать бы. Если не от тех двоих дураков, взваливших на себя обесхозневшее командирское ярмо, так хоть от студента, проскочившего вперед с винтовкой наперевес.

Владимир Свержин

Создавая истину

История – наука о фактах.

Все началось с того, что Алёшка Чернягин бросил в немецкую полевую кухню дохлую крысу. Впрочем, для Алёшки ничего особо не началось. Он с ребятами вот уже два года, с тех пор как немцы вошли в их село, как мог, воевал с фашистскими гадами. Носил, хоть и вырос уже давно из пионеров, в зашитом кармашке свой алый галстук – частицу красного знамени, и готовился вместе с приятелями дать бой. У него даже винтовка имелась. И две гранаты. Винтовку он подобрал за околицей и спрятал под стропила. Одна беда: в обойме патронов оставалось лишь три штуки. Но и три штуки для начала сойдёт. А вот гранаты он стянул у толстого немца. Тот придремал на солнышке, Алешка изловчился и вытянул две железных чушки на длинных деревянных ручках, смахивающие на пестик, которым прежде мать толкла принесенные с гор орехи и яичную скорлупу для кур. Так что можно было и гранату бросить, но это сколько грохота, а толку – чуть.

То ли дело… – Алешка удовлетворённо потёр руки, представляя себе, как вспучит животы у танкистов, прикативших сегодня в их село на своих чёртовых железных гробах. Крыса-то знатная была. Три дня назад возвращающийся с нашей стороны «юнкерс»-лапотник, чтобы не садиться с полной загрузкой, отбомбился за околицей. Вот её, крысу то есть, и гробануло. Пару дней на солнышке пролежала. Насилу у мух отбил. Пока Маруська Смык повару глазки строила, Алёшка сзади подкрался, да хлобысь! И готово. Приятного аппетита, герры-офицеры. Чего добыче-то пропадать?

А Маруська – да, девка хоть куда. У неё за нынешнюю весну под сарафаном такие яблочки налились, что и не яблочки уже, а дыньки. С тоскою подумав о скрытых выцветшим сарафаном округлостях, Алешка поглядел через забор. По улице мимо кухни шагал подтянутый офицер с железным крестом на груди. Заметив его, повар вытянулся, нелепо вскидывая руку в приветствии. Тот лениво ответил, что-то спросил. Пользуясь заминкой, Маруська юркнула в калитку и побежала стремглав прятаться за сарай. Оттуда, если что, и к речке можно. Бережок, правда, крутой, но зато кустов тьма-тьмущая – поди сыщи.

Божья коровка переползла с качающейся травинки на широкую ручищу. Майор Певчих улыбнулся, чувствуя, как щекочут палец её крошечные лапки.

– Божья коровка, полети на небко, – прошептал майор, вспоминая те дни, когда ловил часиков и таких вот божьих коровок возле кузни своего отца.

– Товарищ командир! – раздался поблизости оклик вестового.

Примостившийся среди кустов отцветшей сирени офицер дунул на букашку, отправляя её в полёт.

– Чего тебе, Григорьев?

– Товарищ майор! – Вестовой заговорил почти шёпотом, памятуя о суровом предупреждении с предвоенного плаката: «Враг подслушивает!» – Вас к командиру дивизии.

– Что там еще стряслось? – Василий Матвеевич Певчих встал с земли и отряхнул форму.

– Не знаю, – ефрейтор Григорьев пожал плечами. – Но только, говорят, командующий армией приехал.

– Ишь ты, – командир гаубичного дивизиона приложил два пальца к брови, проверяя, на должной ли высоте располагается козырёк фуражки.

– Может, награждать будут, – предположил ефрейтор.

– Может, и будут, – вспоминая недавние бои, согласился Певчих. – Но только это вряд ли. Пока ещё представления наши по штабам нагуляются. Ладно, идём. Чего гадать – сейчас узнаем.

При виде командира дивизиона часовой на крыльце приложил руку к пилотке и посторонился.

– Товарищ командующий армией, – с порога начал майор. – Командир семьсот двадцать пятого отдельного…