Ночь за нашими спинами - Ригби Эл

– Надо просто его разбудить.

– Не надо. – Элм, стоящая у открытого окна, оборачивается и подходит. Она задерживается взглядом на койке, где Джейсон Гамильтон, мне на зависть, видит десятый сон. – Пусть отдохнет. Он такой красивый…

Она мечтательно жмурится. Я снисходительно фыркаю:

– У тебя давно не было секса?

– Просто… у него лицо такое… Даже Глински бы умилился. Знаешь, я при первой встрече думала: ну почти ангел, только не мертвый! Это не та красота, которую можно хотеть, это…

Я кошусь на Гамильтона. Он растрепан, бледноват, но, по крайней мере, не пускает слюни на подушку. Действительно, милое зрелище. А вот последнее замечание Элм – бред.

– Глински умилится, только когда размозжит бедняге череп и сделает из него подставку для своей бритвы.

– А, стакан наполовину пуст?

– Какой стакан, подруга?

Она не отвечает. И я снова смотрю на человека, лежащего передо мной. Эти светлые вихры совсем не вяжутся со смуглой обветренной кожей и решительным подбородком. И взгляд, улыбка, движения… Элмайра права, он не похож на других политиков. Даже когда надевает очки – резким нервным движением, будто прячет лицо за маской. Зато сейчас… сейчас за маску можно заглянуть.

– Эй, что ты делаешь?

Я протягиваю руку к небольшому столику рядом с кроватью. Беру очки в тонкой оправе и подношу их к лицу.

– Давно хотела проверить. Так и думала. Нулевки!

– Да ну? – Элм тут же отбирает их у меня. – То-то я думаю… Он ведь их никогда не носил. Выбивает десять из десяти, и…

– У всей команды Вана когда-то было большое искушение побить очкарика. У меня не меньшее – объяснить, что это плохая идея. – Гамильтон открывает глаза, приподнимается и быстро выхватывает у подруги очки. Некоторое время он с сожалением смотрит на них и вдруг ломает. Одним резким движением. Почему-то меня передергивает, когда половинки падают на стол.

– Ты права, больше так нельзя. Что ж, доброе утро, Элмайра и… Эшри?

С трудом выучил, как меня зовут, – просто из вежливости. Долбаный джентльмен. Я сдержанно киваю, скрещивая руки на груди. Зато Элм улыбается, присаживаясь на край больничной кровати:

– Доброе утро. Как самочувствие?

– Нормально. – Он морщится и потирает плечо. – Обошлись даже без швов.

– Хочешь, мы тебе принесем завтрак в постель? Или кофе?

Кудах-кудах. Кудах-кудах. Это все, что я слышу в ее речи, и непроизвольно морщусь.

– Элмайра. Прекрати.

Голос «свободного» тоже звучит довольно резко. Вполне вероятно, что он именно из тех парней, которых бесит забота. Слишком крут для подобных соплей. Хм, мне это даже близко. Я так же вела себя с Джоном и буду вести с любым, кто покусится на мою… броню?

Впрочем, в отличие от меня Гамильтон почти сразу смягчает тон, видимо, почувствовав укол совести:

– Спасибо, но я не собираюсь тут лежать. Надо восстанавливать штаб, он ведь у нас один. И других дел полно.

– А кто восстановит литр крови, который ты потерял?

– Элмайра!

Кудах…

– Да молчу-молчу…

Какое-то время он собирается с силами, а потом уточняет:

– Как я сюда попал? В отключке мне мерещился Ван Глински. Я списал все на кошмары.

– Почитаешь сегодняшнюю газету – узнаешь.

– О чем?

– Там много интересного… – На ее лице появляется ехидная улыбочка. – Про нашу вчерашнюю ночь.

– Что? – Это мы с Гамильтоном произносим почти хором.

Элм все-таки мастер двусмысленных фраз. И она их просто обожает.

– Джей, включи голову! – Моя подруга, уже не улыбаясь, поправляет ему одеяло. – Мы оставили тебя с Глински и его оравой, вероятно, он дотащил тебя сюда. Собственно, это все. Мы, честно говоря, тебя вчера бросили. Весь Город на ушах.

– Этот?.. Тащил меня в госпиталь? – «Свободный» опять приподнимается на локте. – Вот черт. Это же… а хотя, какая разница…

Он опускает голову и хмурится. Вид у него такой, будто он услышал самую плохую новость в своей жизни. Впрочем, новость серьезно претендует на то, чтобы быть самой плохой, по крайней мере, за неделю.

– Что значит – какая разница? – участливо уточняет Элм. – Если он не добил тебя, это может быть добрым…

– Посмотрите в окно. На площадь, – перебивает «свободный».

Что-то в его тоне мне совсем не нравится. Мы подходим и смотрим на улицу: даже отсюда, с высоты, видно, что площадь перекрыта, а кое-где мелькают переливающиеся на солнце каски рабочих, пытающихся отмыть стену. Элм щурится, явно ничего не видя с такого расстояния, но я-то отчетливо различаю изображение – черную птицу в белом прямоугольнике.

О черт.

Эмблема партии Свободы. На стене, возле которой об этой свободе орали в сотню глоток.

– Что?! – Я оборачиваюсь так резко, что задеваю горшок с каким-то чахлым цветком. – Так это… все-таки был ваш митинг? Но зачем тогда весь этот цирк? Вам так хотелось красиво нас спасти?

Джей Гамильтон смотрит в потолок. Вряд ли мое подозрение его удивило.

– Кто-то нарисовал моего буревестника уже после того, как все ушли. Глински, наверное, думает, что это мои люди. Поглумились над трупами и над всем произошедшим.

Элм решительно подходит к койке.

– Ван не совсем идиот.

– Я в этом не уверена. – Игнорируя ее убийственный взгляд, я тоже возвращаюсь к лидеру «свободных» и сажусь на стул. – А вообще, какая разница, что там подумает Ван Глински?

– Никакой. – Гамильтон качает головой. – Он подставил меня, я – его. Пусть так.

Представляю, как бесится Глински… для него эта черно-белая эмблема как бельмо на глазу, а учитывая, в каком свете показали себя его военные, настроение у политика наверняка в сто раз хуже, чем обычно. Элмайра пытается приободрить Гамильтона:

– Версия выглядит слабовато. Да, в конце концов, ты спас нас от дроидов – и уж об этом он не забудет.

– Забудет!

И кто сегодня тянет меня за язык… Элм хмурится:

– Эшри, прекрати! Ты совсем не знаешь его.

– Зато ты знаешь.

Опять эта тема. Как так можно? Я кусаю губы, готовясь к новой атаке, но Элмайра неожиданно отказывается от сопротивления:

– Уж получше тебя. И, кстати говоря… – она плюхается на кровать и тянет руку к блюду с принесенными нами яблоками, – я всегда считала, что ваша грызня мешает нам жить. Когда я помогла… – Она осекается и поспешно впивается зубами в зеленую кожуру. Пожевав немного, она продолжает: – Тебе не кажется это глупым? Вы не такие уж разные. Короче, Джей… – Она с некоторым сомнением рассматривает сначала надкушенное яблоко, потом Гамильтона. – Вы бы поладили с Ваном, работали бы плечом к плечу. Нам не хватает сильных людей. Да, он мудак, и ты иногда тоже, но ведь подобное тянется к подобному!

Даже я бы оскорбилась, услышав это, а ведь я прожила с Элм столько лет.

– Ты отжигаешь сегодня, мамочка.

– Учись, Огонечек!

Но Гамильтон, кажется, все пропустил мимо ушей. Он смотрит на белеющее за окном небо. Сегодня уже по-зимнему холодно, будто кто-то выдернул часть листов отрывного календаря и заменил ноябрь февралем.

– Там, где существует политика, не может быть «плечом к плечу». Ты прекрасно знаешь это, хоть и делаешь вид, что нет.

С лица подруги сходит улыбка. Слезает, как краска с фанеры. Я жду: сейчас она начнет спорить. Ей хватило бы всего одного слова, с ее-то решительностью, – в приюте она махала помпонами на матчах нашей регби-команды…

Но сейчас у нее такое выражение лица, будто ей прилюдно дали пощечину.

Впрочем, едва ли Гамильтону нужен ответ. Он опять пялится в потолок.

– Есть закурить?

– Бросила. И ты тоже, кстати.

– Начинаю в этом сомневаться…

Я всматриваюсь в его немного отекшее лицо. Джей Гамильтон очень далеко от нас, и едва ли его мысли приятные. «Свободному» плохо – и физически и морально; его можно понять. Я трясу головой: я что, его жалею? Ну вот еще.

– Помнишь Лютера Ондраши?

Элмайра, которой, видимо, тоже не по себе, резко меняет тему. Взгляд Гамильтона проясняется, хотя особого любопытства в нем по-прежнему нет.