Бегом на шпильках - Анна Макстед

Домой еду на такси. Чувствую себя как прогоревший лист бумаги: малейшее прикосновение — и я осыплюсь пеплом. Так что сегодня я никак не могу доверить себя общественному транспорту. Мне ужасно приятно, — хотя и удивительно, — что Крис все-таки запер замок на два оборота, как я его и просила. Ищу ключ, но на коврике его нет. Перевожу взгляд на афганский ковер, — и тут у меня перехватывает дыхание. Он — он — он пропылесосил! Несусь в гостиную и, все еще не веря своим глазам, провожу пальцем по каминной полке. Ни пылиночки! «Невероятно, — шепчу я, — просто невероятно».

Заскакиваю в спальню. Безукоризненно. В восхищении трясу головой: исчез даже использованный презерватив, который он бросил на пол вчера ночью. Знаю по опыту, что понятие «уборка» у большинства мужчин вызывает серьезные затруднения; и даже когда они вдруг удосуживаются прибрать за собой, то делают это с такой рассеянной небрежностью, что у вас порой возникает чувство, что, только будь вы Робертом Де Ниро или Мохаммедом Али, они, возможно, отвлеклись бы на вас. И если все только что увиденное мной не доказательство страстной влюбленности Криса, то я тогда вообще ничего не понимаю. Заскакиваю в сияющую кухню и обнаруживаю на столе записку. Надо же, у него почерк точь-в-точь как у…

Моей мамы.

— Ну, зачем она это делает? — закрыв лицо руками, стенаю я, в то время как Бабс сотрясается беззвучным смехом после истории о презервативе.

Она едва удерживает кружку с кофе, — так ее всю разбирает.

Продолжая кашлять, Бабс с трудом выговаривает:

— А она уже знает о Соле?

Я морщусь.

— Нет, но мне от этого не легче. Могу поклясться: одна из причин, почему ей так нравится Сол, — это то, что она и в мыслях не допускает, что тот может сотворить нечто вульгарное и пошлое с ее маленькой девочкой.

Бабс закусывает губу.

— Не надо было давать ей ключ. Хотя, с другой стороны, твоя мама не из тех женщин, кому легко отказать.

— Кому ты об этом говоришь?! А забрать назад теперь вряд ли удастся, как думаешь?

— Ну, мысль, конечно, смелая. Хотя попытаться можно. Прощение в обмен на ключ. В конце концов, это твой дом.

— Ага, — говорю я. — Купленный на мамины и папины деньги.

— Нэ-эт! Ты, вообще, на чьей стороне?! Сай говорит: «подарки должны быть безусловными». Ты же взрослый человек. Скажи ей, что тебе не нравится, когда в твою квартиру вламываются без спроса, — даже для того, чтобы как рабыня убираться за тобой. Расставь все точки над «i».

— Ты себе такое можешь представить? Я лично — нет. И потом, ей это в радость. Она же хочет как лучше.

— Знакомая песня, — хмыкает Бабс. — Знаю, у твоей мамы золотое сердце. Но то, что она делает, — это не то, чего тебе хочется. Или то? И, вообще, можно мне молока и сахара?

— Господи, прости, пожалуйста, конечно. — Я открываю холодильник и взвизгиваю: — На помощь!

Бабс подскакивает, и мы на пару таращимся в (еще утром пустое, а теперь до отказа набитое) нутро холодильника: яблоки, груши, манго, ананасы, авокадо, ризотто с грибами (с наклейкой: «домашнее ризотто с молодыми грибочками»), кастрюля с супом (с наклейкой: «домашний суп с морковью и кориандром»), здоровенный цыпленок (завернутый в фольгу, с наклейкой: «жареный цыпленок»), огромная лохань с картофельным пюре (с наклейкой: «домашнее пюре с маслом»), три упаковки молодого горошка из «Маркс энд Спенсер» и сладкая ватрушка размером с футбольное поле (без наклейки — мама любит повторять, что ее ватрушки «говорят сами за себя»).

— Просто нет слов, — говорю я после того, как мы выяснили, что мой брат сейчас будет изумленно таращиться на точно так же битком набитый холодильник. — Не хочешь ватрушки? — добавляю я.

— Не-а. Знаешь, чего мне хочется? — говорит Бабс. — Жареного цыпленка. Но только если ты составишь компанию.

Я морщусь.

— Что такое?

— Я больше не ем цыплят, — говорю я. — Мне не нравится, как они выглядят в разрезе.

Бабс надувает губки.

— Послушай, Нэт. Если ты так и будешь молчать, откуда она узнает, что делает что-то не так? И, кстати, ты размешиваешь кофе вот уже целых четыре минуты, а я ведь так и сижу без ложки.

— Прости, — бормочу я. Встаю, мою и насухо вытираю ложку, что дает мне время подумать.

А думаю я о том, что, пока ты еще слишком юная и не знаешь жизни, родители кажутся тебе безупречными: они сражаются с драконами и всегда выходят победителями. Но потом ты взрослеешь и начинаешь замечать их изъяны и недостатки. Твои сказочные герои эфемерны и слабы, и теперь им требуется защита от греховности своих отпрысков. Ну, как мне сказать маме, что ей дают отставку? Гораздо легче продолжать притворяться, будто я по-прежнему в ней нуждаюсь. Я зарабатываю — смешно сказать! — 24 тысячи и, тем не менее, живу в отдельной квартире, на солнечной стороне шикарного дома, на утопающем в зелени Примроуз-Хилл:[18] место прелестное и желанное, — если закрыть глаза на собачье дерьмо (богатеи обожают заводить здоровенных псов), — под стать своему названию. С моей стороны было бы преступлением снимать какой-нибудь полуподвал в Вокс-холле. Маму это оскорбило бы больше, чем если бы я, скажем, отравила королеву. Все деньги достались ей от папы: на что их еще тратить-то? Тем более я не так хорошо зарабатываю, как Тони.

Целью ее жизни всегда было удачно выйти замуж и обеспечить своих детей, которые, в свою очередь, удачно женятся или выйдут замуж и обеспечат своих детей, которые… Как это ни ужасно звучит, но мы с Тони разорвали эту стройную цепочку. (Иногда я чувствую себя так, будто нечаянно загасила олимпийский огонь.) С моей стороны было бы безнравственно сказать маме: «Мне хочется добиться всего самой; я предпочитаю сама убираться в своей квартире; и, кстати, не надо больше за меня готовить». Она почувствовала бы себя обиженной; для нее все это выглядело бы полной бессмыслицей. Как и для большинства других людей. Даже Мэтт, — когда я жаловалась ему, — и тот изрек, растягивая слова: «Мне бы твои проблемы».

Бросаю взгляд на Бабс.

— Откуда ей знать, что она делает не так? — повторяет она.

— Хорошо, хорошо. Давай больше не будем об этом. Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном. — Победно улыбаюсь.

Бабс со мной не согласна:

— Ну уж нет. Я думаю, именно об этом нам и нужно поговорить.

Неожиданно мое сердце начинает бешено колотиться.

— Угадай, что еще случилось вчера… Я нюхала кокаин!

Мысль облекается в слова еще до того, как проходит мое внутреннее одобрение. Вспоминая вчерашний вечер, начинаю хихикать. Слова Криса: «Нюхнешь дорожку?», мой стыдливый отказ и шок, в который он пришел, узнав, что в наркотиках я до сих пор девственница. «О боже, — прошептал он. — Я чувствую себя извращенцем, околачивающимся возле школьных ворот!» После таких слов я немедленно передумала. Да и порошок выглядел точь-в-точь как обычный тальк. Крис мельчил его на гладильной доске. Ну, что может случиться, если я разок попробую? А если уж быть искренней до конца, так я даже испытала некую гордость. Мне ужасно польстило, что меня спросили: «Нюхнешь дорожку?» Меня, человека, который отстает от современников по меньшей мере на десяток лет, — меня наконец-то взяли в компанию.