Метафизическое кабаре - Мануэла Гретковска

— У меня сегодня день рождения, — сообщила она. — Утром в кровати я съела именинный торт и задула свечки. Фридерилк, мой милый Фридерик так заботится обо мне. — Она положила голову на плечо пожилому господину. — Если через несколько лет, — Беба выпила залпом бокал шампанского, — свечи перестанут помещаться на тортике от Fouquet, я предпочту этим свечкам одну, погребальную.

— Мы подгоняем жизнь шпорами времени, — импровизировал Вольфганг. — Никогда не приручить времени, этого вечного зверя с когтями, что бросается тебе в лицо, выцарапывая морщины все глубже.

Последние слова заглушил звон рюмок, кашель Джонатана. Беба, как в трансе, прикоснулась к своей гладкой, напудренной щеке.

— Вам не кажется, господа, — пожилой франт обернулся к Вольфгангу, — что жизнь слишком коротка, чтобы писать стихи?

— А тем более для того, чтобы их читать, — закончил Гиги, пиная под столом поэта в лодыжку.

— Оставьте малыша в покое. — Черная перчатка Бебы ползла между рюмками к пальцам студента, сжимавшим карандаш. — Сколько, милый, тебе лет? — Беба успокаивающе погладила руку Вольфганга.

— Двадцать два.

— Психически тебе где-то… — Беба вгляделась в Вольфганга, — двадцать девять. То есть ты на семь лет старше самого себя. Когда через двадцать лет тебе будет столько же, сколько мне, ты все равно будешь на семь лет меня старше, — обрадовалась она и захлопала перчатками.

Свет потух, в глубине зала засветилась сцена с конферансье, поздравляющим Бебу.

— Господа, сегодня празднует свой день рождения наша звезда, Беба Мазеппо!

Грянули овации, оркестр заиграл Happy birthday, Бебу внесли на сцену.

— Желаем тебе, чтобы твои мечты исполнились. За те незабываемые мгновения, которые ты даришь нам каждый вечер своим искусством, позволь от имени гостей Кабаре преподнести тебе вот этот пустячок. — Растроганный конферансье вынул спрятанного за спиной плюшевого кенгуру. Беба поцеловала игрушку и прижала к себе.

— Беба, Беба, — скандировали, аплодируя, толпящиеся у сцены американцы.

— Надеюсь, — шепнул в микрофон конферансье, — ваши руки способны не только хлопать. — Он указал на пустую корзину из-под цветов.

Вскоре зрители наполнили ее банкнотами. Беба сошла со сцены, помахивая корзинкой и прижимая к себе кенгуру.

— Мне хочется спать, отвези меня домой, — попросила она Фридерика, готового исполнить любое ее желание.

— Наша спящая курвавица, — прошипела следящая за Гиги Лейла, наблюдая триумфальный выход артистки, сопровождаемой почитателями.

К пытающейся спрятать свой внушительный бюст за узкой колонной Лейле подошел Джонатан.

— Mia bella donna, — он обнял ее в знак приветствия. — Сон есть жизненная необходимость, особенно для артистов. — Он посмотрел на толпу любопытных, спешащих вслед за Бебой. — Сон необходим по той простой причине, что он является не отдыхом, а наркозом после яви без обезболивания. Невозможно функционировать круглые сутки без анестезии. Я ведь не ошибся, правда? — Джонатан посмотрел в неестественно расширенные зрачки Лейлы. — Меньше успокоительных пилюль, больше воздуха и движения, — он потянул ее за руку к выходу.

Лейла вонзила каблуки в перепачканный ковер.

— Пойдем, Гиги сюда уже не вернется, — Джонатан преодолевал ее сопротивление. — Ты ведь не хочешь оставаться до утра в этом заплесневелом погребе.

Лейла позволила себя вывести в надежде что-нибудь еще услышать о Гиги.

— Он обо мне думает? Хочет вернуться? — спрашивала она, плача.

— Лейла, спокойно. — Джонатан садился с ней в пойманное на перекрестке такси. — Дай Гиги время все обдумать, не следи за ним, не забрасывай письмами, не звони. Вы расстались несколько месяцев назад, так?

— Бууу, — утвердительно зарыдала она.

— Чтобы вы были вместе — ведь вы не вместе, — он должен к тебе вернуться, но чтобы это сделать, сначала он должен от тебя по-настоящему уйти. Оставь его в покое на время.

Лейла решительно вытерла глаза, после чего снова заплакала.

— Не понимаю. Он ненормальный, я его выгнала из дому, и он в самом деле ушел. — В поисках платка Лейла выронила из сумочки коробку таблеток. — Я смертельно* больна, — похвасталась она. — Врач мне прописал, — она потрясла таблетками.

— Не драматизируй. — Джонатан осмотрел почти пустую коробку из-под успокоительного.

— Думаешь, я притворяюсь? — Лейла подтянула сползающую короткую кожаную юбочку. — У меня три дня страшно болела голова. Врач послал меня к специалисту по голове, ну, к психиатру, после того как выяснилось, откуда эта боль.

— И откуда же? — вежливо заинтересовался признаниями Лейлы Джонатан.

— Я сама догадалась. Анализы, медицинские обследования никуда не годятся. Пустая трата времени и денег. Обычно у меня очень тяжело проходят месячные. Я внимательно осмотрела окровавленную прокладку и выковыряла из нее какие-то странные кусочки тканей. Пригляделась к ним как следует и поняла, что из меня вытекают куски мозга.

Такси резко затормозило перед домом Лейлы. Они вышли и исчезли в темноте, в темноте, в которой видна только темнота.

*

*Если возможны жизнь и смерть, то все в жизни возможно. Даже то, что ваш ангел-хранитель — педик, или что эльфы и гномы существуют — конечно, на собственный страх и риск и при условии, что не надламывают* парадигмы действительности, потому что если надламывают, то кто-то должен потом усердно латать этот пробитый заслон против нигилизма, но кто? Единороги своим стертым рогом? Сирены? Сирены вымерли от химических моющих средств, нарушивших биологическое равновесие, потому что сиренами становились когда-то красивые девушки, которые не подмывались.

*

*Гиги, перестань заниматься своим надломленным сознанием, лучше отдайся анализу мастеров, как ты делал это раньше, — Джонатану хотелось вернуться к изучению «Le Monde», прерванному рассказом итальянца.

— Почему бы и нет, — обрадовался Гиги, — кое-что для тебя, Джонатан, о сотворении Адама. Помнишь ту сцену, когда Бог касается пальцем Адама, чтобы оживить его и вытянуть из грязи, то есть — глины?

— Ты говоришь… о том отрывке из Исхода, глава 2, стих 7?

— Ни о каком ни об отрывке, — резко возразил Гиги. — О целой огромной фреске в Сикстинской Капелле. Я придумал Антисикстинку. — Он полистал блокнот в поисках эскиза. — Куда-то подевался, — он отложил блокнот. — Представьте себе, — Гиги взмахнул сигаретой, — ту же самую фреску, но мгновением позже. Бородатый Бог Отец протягивает руку, чтобы оживить только что созданного Адама, и вот-вот должен до него дотронуться — миллиметра недостает, как на Сикстинской фреске — но видит первородный грех, Каина, а потом остальное человечество, убирает протянутую руку и хлопает ею себя по лбу. Оцепеневший Адам остается в грязи. Бог Отец улыбается, довольный, что избежал хлопот, от которых был за миллиметр. Как вам нравится?

— По моим понятиям, изображение живых существ уже является грехом, поэтому остальная часть твоего проекта — вытекающие из этого естественные грешные последствия. — Джонатан старался говорить серьезно и устало.

— А мой исповедник считает, — Вольфганг принюхался к сигарете Гиги, — что употреблять наркотики — грешно. Дрянь, разрушающая нервную систему.

— Ты постучи себя по собственной нервной системе, прежде чем болтать глупости. — Гиги почувствовал преследования некурящего большинства. — Я курю нежные травки, ем грибочки, все экологично. Никаких шприцев с химикалиями. Появляется ощущение, что мне впрыснули какие-то цвета; голова раскалывается на осколки светящихся искр и радуг. Поймите, легкие наркотики — это катализаторы сознания. После грибочков человек выходит за грань времени и пространства. Левитируешь, гравитируешь, перевоплощаешься в иные существа, звезды, океан, беседуешь с духами предков, птиц, деревьев, родишься, умираешь тысячи раз от всех в мире болезней, и тебе это безразлично, потому что ты являешься абсолютом. Когда возвращаешься в реальность, кажется, что входишь в уютную клетку. За тобой закрываются очередные ворота, исчезают пространства. Ты был вездесущей абсолютной частицей Вселенной, а теперь чувствуешь, что у тебя вырастают руки и ноги. Захлопывается череп, отделяющий мозг от бесконечности впечатлений, а для маскировки следов взрыва голова обрастает волосами. Чего-то жаль. Этой бесконечности, свободы. Обычно наше сознание опутано сетью причин и следствий, петлей времени. Между желанием и бесконечностью есть созвучие. Для психики желание является тем же, чем для физики бесконечность — вечной погоней по бескрайности несбыточного. Жаль.

— Конец? — осведомился Джонатан, делавший пометки на полях газеты. — Если не касаться терминов, ты, Гиги, прочел каббалистическую лекцию о тсимтсум*, то есть об истории заточения сияющих душ в плоть. Так же, как и в твоем описании, там должны упоминаться искры — души, заключенные в теле человека.