Метафизическое кабаре - Мануэла Гретковска

Третье направление неподвижных, более всего заслуживающее это название из-за богатства теологической доктрины, снискало наибольшее число приверженцев. Принадлежащие к нему иммобилиаты, находясь под сильным влиянием православия и греческой философии, почерпнули из трудов Аристотеля убеждение о подчиненной роли движения. Творящая первопричина неподвижна, хотя и наделяет творимые существа движением. Следовательно, совершенствование является постепенным застыванием, пропорциональным занимаемому в иерархии живых существ месту. Отказ от всех потребностей ведет к святости, то есть к неподвижности. Сидящих на корточках или лежащих иммобилиатов обслуживали члены секты ниже рангом, посвятившие себя теологии и будничным заботам, требующим бесконечного количества богохульных движений. К иммобилиатам, кроме тысяч украинцев, белорусов, литовцев и поляков, принадлежало несколько сот евреев. Из этой группы позднее вышли франковцы — евреи, под предводительством Якова Франка принявшие католицизм. Опыт, приобретенный в секте иммобилиатов, склонил их к отказу от православия, признанного чересчур фаталистическим. Из семьи франковцев происходила Барбара Маевска, мать Адама Мицкевича. Наибольшее количество приверженцев иммобилиаты имели среди украинских крестьян. Исторические исследования показывают, что обвинение их в тупости и лени, якобы проистекающих из свойственной славянам склонности к безделью, несправедливо. Принужденные отрабатывать барщину, грязные, сидящие тупо уставившись в пространство на порогах хат, украинские крестьяне в действительности принадлежали к тайной секте неподвижных, преследуемой православием.

Секта иммобилиатов прекратила свое существование, когда один из ее теологов, прислуживавший глуховатым* неподвижным старцам, был послан в город Кшеменец с миссией отыскать в библиотеке Сапегов издание пятнадцатого века «Метафизики» Аристотеля, где содержалось неизвестное иммобилиатам приложение к книге Гамма. Шаря по пыльным полкам, молодой теолог наткнулся на «Imitatio» Фомы Кемпийского. Там он нашел утверждение, нанесшее последний удар доктрине неподвижных: «Становясь глупым для Христа, не двинусь, а неподвижного зло загребет».

*

*Глухие официанты, беззубые официантки — август в Париже. Все здоровые телом и духом разъехались. Невозможно по причине отпусков закрыть многомиллионный город, посещаемый толпами туристов. Поэтому их обслуживают щербатые проститутки и неизвестно из каких провинций вынутые довоенные maîtres de salle.

В Метафизическом кабаре, покинутом на время отпусков португальскими судомойками, не хватало чистых рюмок. После полуночи шампанское разливали в подставленные ладони, сжимающие в пальцах ради шика и прохлады кусочки льда. Когда под утро денег на шампанское не хватало, за столиками пили самодельное, полезное, бросая в бутылки с белым вином таблетки растворимого аспирина.

Мучимая похмельем, несмотря на несколько рюмок аспирина, Беба Мазеппо решила совершить доброе дело: пойти позавтракать к своей бабушке — девяностовосьмилетней старушенции, страдающей склерозом, болезнью Альцгеймера и вялотекущим скупердяйством.

Для компании Беба взяла с собой Вольфганга. У ворот обшарпанного дома Беба отряхнула Вольфгангу пиджак и, поплевав на его слегка спутанные волосы, пригладила их к красивой лепки черепу. На скрипучем лифте они поднялись на последний этаж. Беба, не отпуская кнопки звонка, заколотила в дверь.

— Зачем поднимать такой шум, — невыспавшийся Вольфганг плохо выносил раздражающий писк звонка и обивание политуры дверей подкованной туфелькой Бебы.

— Бабушка уже наверняка нас услышала, вон она шлепает из глубины квартиры, но если я перестану колотить в дверь — вот, пожалуйста, — Беба перестала звонить и пинать дверь, и медленное шарканье тапок по другую сторону затихло, — так у нее такой склероз, что она забудет, зачем шла. Каждый пинок, — Беба высоко задрала ногу, целясь в замок, — подводит ее к двери.

Скрипнул засов, и из щели высунулась трясущаяся головка любопытной старушки.

— Бабушка, это я, твоя внучка Беба.

— Беба… — обрадовалась старушка и широко раскрыла дверь, — уже неделю меня никто не навещал, — жаловалась она, впуская гостей.

— Склеротичка, а как врать — не забывает, — злилась Беба. — К ней каждый день ходят две тетки и уборщица.

Они уселись в гостиной на потертый плюшевый диван. Окна, завешенные портьерами, пропускали тонкие лучи света, исчезающие в щелях темного паркета.

— Это мой жених, Вольфганг Занзауэр, — указала Беба на студента.

— Очень приятно, — кивнула старуха, с ужасом глядя на Бебу.

— Я, бабушка, твоя внучка, — видя беспокойство старушки, крикнула Беба в ее сторону.

— Да-да, припоминаю, — облегченно вздохнула та. — Может, пирожных? — она достала из буфета обгрызенное печенье и посыпала им серебряный поднос. — Как ты себя чувствуешь, дитя мое? — нежно спросила она Бебу.

— Хорошо.

— У Эммы все в порядке? — справилась старушка.

— Мама умерла десять лет назад, — заорала Беба, перекрывая хруст печенья. — От рака груди, — прибавила она, видя недоверие бабушки. — Очень мучилась.

— Ах, так? — вежливо удивилась та. — Ромуальдо здоров?

— Дядя погиб за два года до мамы. Попал под машину. Я сварю кофе.

Беба вышла в кухню. Старушка беспокойно придвинулась к Вольфгангу.

— Вы знаете, это не моя внучка. Моя внученька хорошо воспитана и не стала бы огорчать меня ужасными историями о смерти Эммы и Ромуальдо. Моя Беба младше той женщины, что с вами пришла, и у нее длинная черная коса, а не какие-то красные лохмы.

Видя Бебу, входящую в гостиную с чашками на подносе, старушка резко отодвинулась от Вольфганга. Студент вынул блокнот и что-то быстро записал.

— Вы пришли списать показания счетчика, — обрадовалась старушка. — Он в прихожей.

Беба, воспользовавшись тем, что бабушка встала проводить Вольфганга к двери, быстро попрощалась.

— Ну, до свидания, дорогая бабушка, — поцеловав ее и подгоняя идущего впереди Вольфганга, она вышла из квартиры, не обращая внимания на бормотание старушки.

Лифт медленно полз с первого этажа, Беба в нетерпении потрясла решетку. Сбежала по широким, устланным черным ковром мраморным ступеням. Приостановилась на улице, озираясь в поисках ближайшего бара.

— Забудем о визите, ладно? Иногда меня с похмелья заносит ее навестить — угрызения совести. Наверное, лучше о бабушке забыть, как она обо всем забывает. Меньше тогда будет мучиться, вспоминая.

— Я написал в квартире вашей бабушки стихотворение, — Вольфганг вынул тетрадь, — «Не говорите моей любви, что она умерла».

— Прекрасно! — обрадовалась Беба. — Видите, там, на углу, есть бар. — Она ускорила шаг.

Ее остановила, как финишная лента, только стойка бара.

— Whisky, please, добрый человек.

Бармен, заглядевшись на ослепительную, еще ночную, красоту Бебы, ее розовой парчи обтягивающее платье с декольте, наполнил стакан до краев. Его пробудило только стекающее по пальцам виски.

— «Не говорите моей любви, что она умерла», — снова продекламировал Вольфганг. — Вам нравится? Одна эта фраза говорит о миллионах брошенных, разочарованных, забытых любовников. Кто-то брошенный не хочет еще в этом признаться и, хоть остался один, жаждет, чтобы любовь жила на мгновение дольше.

— Что вы можете знать о любви, — фыркнула Беба, подкрепленная стаканом виски.

— Ничего. Поэтому я с вами, чтобы что-нибудь о ней узнать.

— От меня? — рассердилась артистка. — От меня ты ничего не узнаешь, мой молодой друг. Ни что такое любовь, ни тем более моего номера телефона*.

*

*— Она отказалась дать мне номер телефона, а своей бабушке представила как жениха. Что это значит, любит она меня или нет? — Вольфганг исповедовался по телефону Джонатану.

— Рассуждай логически. Она пошла к бабушке с тобой, потому что ты — единственный чувак в Кабаре, выглядящий нормально: милая мордаха, мальчишеская улыбка, короткая стрижка. У Гиги синяки под глазами и длинные волосы, я ношу кипу, у конферансье физиономия изуродована вечным изумлением. Остальные ребята — алкоголики, эротоманы, американцы, не говорящие по-французски. Беба не хотела пугать бабушку, и ей нужна была компания. Ты выглядел настолько классически, что старушка приняла тебя за инспектора. Успех. В следующий раз Беба опять возьмет тебя к бабушке, но тебя волнует не это, ты бы хотел отправиться с ней в постель.

— Не сразу в постель. Сначала я хотел бы, чтобы она меня искренне полюбила, хоть я не кенгуру и у меня всего один половой орган. Я даже посвятил Бебе стихотворение, вот послушай: «Пусть пол всего один у каждого созданья — того достаточно, чтоб пробудить желанья».