Повседневная жизнь в Северной Корее - Барбара Демик

— Эй, что случилось? Почему днем передают новости? — спросила Ок Хи.

— Заткнись и посмотри сама! — рявкнул Ён Су.

Зная его склонность к агрессии, женщина подчинилась. Все, находившиеся в комнате, плакали — все, кроме самой Ок Хи. Она ощущала внутри какую-то пустоту: ни горя, ни радости, может быть, лишь легкое раздражение. Она не могла думать ни о чем, кроме своего бурчащего желудка: «Ну и пусть Ким Ир Сен умер, но я-то жива и хочу есть». Ок Хи старалась сидеть тихо, чтобы не привлекать к себе внимания. Через некоторое время, сочтя, что приличия уже соблюдены, она встала:

— Ладно, пойду домой и приготовлю обед.

Ён Су злобно взглянул на жену. Из-за пьянства и дурного характера он не был членом Трудовой партии, но все равно любил строить из себя важного человека и наставлять окружающих, постоянно раздавал указания и кого-нибудь порицал. Дома именно он протирал портреты вождей. Ок Хи отказывалась это делать. Сейчас Ён Су глядел на свою жену, которую, очевидно, нисколько не тронула смерть Ким Ир Сена. Когда Ок Хи выходила из комнаты, муж прошипел ей вслед: «Ты не человек!»

Женщина вернулась к себе и занялась обедом. Она включила радио, чтобы послушать новости, пока ест. Речь уже шла о преемнике генсека:

Дело революции будет процветать, пока с нами наш дорогой товарищ Ким Чен Ир, единственный наследник Великого Вождя!

Сидя в одиночестве в своей квартире, Ок Хи наконец начала осознавать, что произошло. Надежды на падение режима после смерти Ким Ир Сена быстро угасали. Власть перешла к Киму-младшему. Все останется по-прежнему. Ок Хи вспомнились слова отца: «Сынок еще хуже, чем папаша».

«Вот теперь мы в полном дерьме», — подумала она, и слезы сожаления о собственной судьбе наполнили ее глаза.

Мальчику по имени Ким Хюк, который воровал груши из сада, в год смерти Ким Ир Сена было 12 лет. Он недавно окончил начальную школу и перешел в среднюю, что соответствовало седьмому классу. В то утро Хюк раздумывал, идти ли ему на занятия. Он ненавидел школу по многим причинам: не в последнюю очередь потому, что дома у него вечно не хватало продуктов и с собой ему ничего не давали. Большую часть урока мальчик глядел в окно и думал о том, что если бы он не сидел сейчас в классе, то мог бы пойти и раздобыть еды. Он мог бы опять отправиться в Кенсон, к садам и кукурузным полям, или украсть какой-нибудь кусок с лотка на вокзале. Он уже пропустил школу вчера и позавчера, поэтому сегодня боялся идти на занятия, зная, что будет наказан за прогулы. Уроки давно начались, а Хюк плелся все медленнее и медленнее. Он уже было надумал повернуть назад, когда, к его радости, навстречу ему выбежали товарищи: им сказали идти по домам, чтобы прослушать экстренный выпуск новостей. «Ура! Школу отменили!» — кричал Хюк, несясь по улице вместе с друзьями.

Они побежали к рынку, рассчитывая украсть или выпросить какой-нибудь еды, но, оказавшись там, обнаружили, что все торговые ряды закрыты, возле прилавков никого нет. Ребята увидели лишь несколько человек, которые плакали, опустив головы. Внезапно Хюк почувствовал, что играть ему уже не хочется.

Чон Сан наслаждался тихим субботним утром, предаваясь любимому университетскому занятию — чтению в постели. Дома отец ему этого не разрешал: говорил, что так можно испортить зрение. С утра стояла жара, и Чон Сан был в одних шортах и футболке. Внезапно его покой нарушил один из соседей по комнате: парень сообщил, что всех студентов собирают во дворе для какого-то важного объявления. Чон Сан неохотно поднялся с кровати и натянул брюки. Как и прочие, он решил, будто дело в ядерном кризисе. Молодой человек ощущал некоторую нервозность. Несмотря на визит Картера, он считал, что страна движется к конфликту с Соединенными Штатами. Несколько месяцев назад всех студентов университета попросили сделать надрез на пальце и кровью подписать клятву о добровольном вступлении в Корейскую народную армию в случае войны. Естественно, все подчинились, хотя некоторые девочки не хотели сами себе резать пальцы. И теперь Чон Сан боялся, что пришел конец его научной карьере, если не самой жизни. «Ну вот. Теперь нас точно отправят воевать», — думал он, выходя во двор.

Там уже собралось почти три тысячи студентов и преподавателей. Все построились согласно курсу, специальности и расселению в общежитии. Солнце пекло нещадно. Люди обливались потом, хотя и были одеты в летнюю униформу с коротким рукавом. В полдень по радио зазвучал дрожащий и печальный женский голос. Старые динамики так сильно шипели и трещали, что Чон Сан почти ничего не мог разобрать, но, расслышав «ушел от нас» и «болезнь», догадался об остальном по шуму в толпе. Послышались восклицания и стоны. Какой-то студент рухнул наземь. Никто не знал, что делать. Все три тысячи человек один за другим уселись на горячий асфальт, обхватив головы руками.

Чон Сан тоже сел. Спрятав лицо, чтобы скрыть растерянность, он прислушивался к доносившимся отовсюду рыданиям. Время от времени парень бросал взгляд на убитых горем однокурсников. К своему удивлению, он не плакал. Финал фильма или книги нередко заставлял Чон Сана прослезиться, за что младший брат все время его дразнил, а отец ругал, называя девчонкой. На всякий случай молодой человек потер глаза: они были сухие. В чем же дело? Почему смерть Ким Ир Сена не опечалила Чон Сана? Разве он не любил вождя?

Конечно, Чон Сан, 24-летний студент университета, скептически относился к любой власти, в том числе и к северокорейскому правительству. Он гордился этим скептицизмом, считая его проявлением пытливого ума. Однако при этом молодой человек не считал себя бунтарем или врагом государства. Он верил в идеи коммунизма или по крайней мере считал, что при всех своих недостатках этот строй все же справедливее и гуманнее, чем капитализм. Чон Сан мечтал со временем вступить в Трудовую партию и посвятить свою жизнь служению Родине. Такова была стезя выпускников лучших университетов страны.

Сейчас, окруженный всхлипывающими студентами, Чон Сан спрашивал себя: если другие испытывают такую любовь к Ким Ир Сену, а он — нет, значит ли это, что он не такой, как все? Сначала молодой человек хладнокровно анализировал свою реакцию на произошедшее, вернее, ее отсутствие, но вдруг ему стало страшно. Он был одинок, совершенно одинок в своем безразличии. Он всегда считал, что в университете у него есть близкие друзья, но теперь понял: по-настоящему он их не знает. И уж точно, они не знают его. А если знают, то ему грозит беда.

За этим прозрением быстро последовало другое, столь же значительное: будущее Чон Сана сейчас зависит от способности расплакаться. Речь идет не только о его карьере и членстве в партии. Это вопрос жизни и смерти. Парня охватил ужас.

Вначале он держал голову низко опущенной, чтобы никто не увидел его лица. Потом понял, что, если долго не моргать, в глазах начинает щипать и вскоре выступают слезы. Как во время игры в гляделки. Смотреть. Плакать. Смотреть. Плакать. Все получилось автоматически. Тело само сделало то, с чем не справился разум. Внезапно Чон Сан почувствовал, что действительно плачет. Он упал на колени и стал раскачиваться взад и вперед, всхлипывая, как все окружающие. Кажется, его обман удался!

Через несколько часов после объявления о смерти Ким Ир Сена народ стал стекаться к его статуям, чтобы отдать ему дань памяти. Говорят, что в Северной Корее 34 000 памятников Великому Вождю, и каждый из них окружили граждане, сокрушенные несчастьем. Люди не хотели оставаться наедине со своим горем. Они бросались прочь из домов и бежали к монументам, которые, по сути, были сердцем каждого города.

В Чхонджине проживает около полумиллиона человек, однако памятник Ким Ир Сену там только один — бронзовый, семи с половиной метров в высоту. Толпа быстро заполнила огромную площадь и газон перед музеем революционной истории. Потоки людей тянулись от шоссе № 1 до театра, а затем расходились по ближайшим улицам, подобно лучам. С высоты казалось, будто вереница муравьев ползет к какой-то общей цели.

Истерия и столпотворение — смертельно опасное сочетание. Люди рвались вперед, расталкивая друг друга, спотыкаясь об упавших, сминая на пути аккуратно подстриженные живые изгороди. Шум с площади, подобный звукам народного бунта, разносился во влажном воздухе на много кварталов. Погода была переменчивой: ливень то и дело сменялся пеклом. Надевать шляпы и открывать зонты запрещалось. Солнце, накалявшее непокрытые головы и мокрые тротуары, превращало улицы в настоящую парилку. Многие падали в обморок.

На второй день полиция попыталась установить ограждения, чтобы контролировать движение толпы. Скорбящих организовали по местам работы и классам школ. Каждая группа обязательно приносила цветы — преимущественно хризантемы, традиционный для Азии символ смерти. Те же, кто не мог себе их позволить, приходили с букетами полевых цветов. Люди выстраивались в ровные шеренги и ждали своей очереди, чтобы подойти к памятнику. Тех, кто был не в силах стоять прямо, поддерживали локти товарищей. Оказавшись в первом ряду, скорбящие приближались к монументу на расстояние нескольких шагов и опускались на колени, склоняя головы к земле, а затем благоговейно поднимая глаза вверх. Ким Ир Сен высился над ними, заполняя все небо. Памятник размером с трехэтажный дом был выше сосен. Бронзовые ступни вождя опирались на постамент, превосходящий человеческий рост. Плакальщикам, собравшимся на площади, статуя казалась одушевленной, и они обращались к ней, как к живому существу. «Абоджи! Абоджи!» — причитала пожилая женщина, используя слово, подходящее для обращения к отцу или Богу. «Как ты мог покинуть нас так внезапно?!» — восклицали люди вокруг.