Замуж за незнакомца - Лина Манило
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прихожу в себя, когда пальцами касаюсь тонких полосок, на ощупь грубых и выпуклых, хоть и практически незаметных. Кирилл вздрагивает от моих прикосновений и резко оборачивается. Секунда и мои запястья в его жёсткой хватке, руки прижаты к голой горячей груди, а в тёмных глазах, глядящих не меня сверху вниз, неукротимый злой огонь.
– Никогда – слышишь? – никогда не смей меня жалеть, – выдыхает хрипло, а меня словно пламенем обжигает. Диким первобытным огнём.
– Я…
– Никогда, – рявкает и впивается в губы злым болезненным поцелуем.
«Не смей меня жалеть», – звучит в ушах угрозой, рычанием дикого зверя. Но где-то в сердце, вопреки запретам, скребётся жалость. Нет-нет, не она, неправильное слово! Сочувствие к ребёнку, которого воспитывали так. Через боль и кровь. Да разве так можно? С родным сыном?! Дикость какая-то, варварство. Преступление.
Понимаю, что плачу, когда вкус поцелуя становится солёным. Кирилл замирает лишь на мгновение и резко отшатывается.
– Не реви, – злится. У Кирилла глаза голодного хищника, вырвавшегося из клетки.
Отпускает мои запястья, грубовато растирает слёзы по лицу, в волосы влажными пальцами зарывается, по затылку с нажимом проходится, дышит шумно, едва сдерживаясь. Под кожей гуляют желваки, и даже кончики ресниц трепещут от напряжения, что витает в салоне самолёта, летящего далеко-далеко.
– Терпеть не могу, когда бабы плачут, – хмурится, когда новая порция влаги течёт из глаз. – Угораздило вляпаться в тебя.
– Не терпи, – бормочу, стыдясь собственной слабости.
Хочу оттолкнуть Кирилла, но его кожа такая горячая и гладкая, её хочется касаться. Чёрт возьми, это не я, это кто-то другой выпустил на свободу гормоны, а мне теперь мучайся.
Кирилл, словно чувствует моё сомнение, видит тонкую трещину в броне: отпускает моё лицо и руками по спине проводит. На мне всё то же платье, в котором в ресторан ходила, и порядком измятая ткань вдруг кажется грубой, раздражающей кожу. Но я не могу снять его. Не сейчас, не при Кирилле, когда он смотрит на меня так, словно сожрать хочет.
Раевский шумно выдыхает носом, ноздри раздувает и, схватив за подол, рвёт ткань в разные стороны. Вскрикиваю от неожиданности и возмущения, но Кирилл не собирается останавливаться – в считанные секунды превращает красивое платье в жалкие лохмотья.
– Тебе тоже пора переодеться.
В мгновение ока я остаюсь в одном белье и да, в чёртовых чулках. Прикрываться глупо – я не делала этого даже, когда с меня слетела простыня. Глупо делать это сейчас.
Внутри рождается злое сопротивление. Гордо задираю подбородок, встряхиваю волосами и смотрю на Кирилла в упор. Прямо в глаза, транслируя всю свою ярость, на которую способна. Его бесцеремонные выходки бесят, но на самом деле всем этим я отчаянно пытаюсь замаскировать вспыхнувшую похоть, от которой внизу живота что-то горячее пульсирует и болит.
Неуместные желания, которым не умею сопротивляться, потому что никогда ничего подобного не чувствовала.
Сейчас, когда полуобнажённые стоим друг напротив друга, а расстояние между нами слишком малое, чтобы не чувствовать терпкий мужской запах, мне остаётся только злиться или всё полетит к чёртовой бабушке. Я не знаю, что будет, если дам слабину. Не понимаю, что случится потом, если поддамся незнакомым эмоциям.
Кирилл кладёт руку мне на горло, но не пытается задушить, хотя пальцы жёсткие, как у стального робота. Раевский показывает, кто хозяин положения, кому принадлежит вся власть не только на борту самолёта, а вообще, в жизни этой.
– Ты должен сделать татуировку, – выдавливаю из себя, стараясь не показать, как сильно вся эта ситуация действует на меня. – “Не влезай! Убьёт!”
И так захотелось вдруг подчиниться, сломаться под напором, стать на колени, чтобы показать – я ему не враг. Воевать уже не хотелось, всё скорее по инерции было: протесты мои, вспышки недовольства, желание вставить пять копеек.
Я не знаю, что происходит в тот момент, когда вперёд подаюсь. Будто бы плотина рушится, и мужское рычание на ухо. Меня сминает под напором мужских рук, власти и энергетики, хотя Кирилл почти не трогает меня. В голове только мысли, что не умею ничего, совсем не знаю, как с мужчинами вести себя, а уж с Кириллом и подавно. Просто обнять его вдруг захотелось. Не унижать жалостью, а тепло его почувствовать, защиту. Эгоистично нуждаюсь в опоре, когда превратилась в чехарду.
Я облизываю губы, хватаюсь за широкие плечи.
– Ты же обещал меня защитить, – говорю едва слышно, сглатываю, немного кислорода себе добывая. – Защити меня, Кирилл. Мне страшно.
И действительно страшно до одури. Не только из-за молчания отца и диагноза его непоправимого. И даже не потому, что боюсь его смерти. По многим причинам, и я пытаюсь спрятаться от бед и напастей на широкой груди.
– Кирилл Раевский всегда выполняет свои обещания.
– Пожалуйста, Кирилл, – не знаю, о чём прошу, по вновь и вновь повторяю “пожалуйста, пожалуйста”.
– За защиту платить надо, – очень хрипло в ухо мне выдыхает, плечо моё сжимает чуть ли не до хруста. – Готова платить?
Пальцы на горле слабеют, на подбородок перемещаются. Выше по коже путешествуют, щёку гладят, а вторая рука на спину ложится.
– Что трясёшься? – усмехается, и взгляд сумрачным становится. За туманом скрываются истинные эмоции моего мужа, и я не могу их разглядеть. – Я не собираюсь тебя насильно трахать.
– Обещаешь, что силой не возьмёшь?
Лицо Кирилла каменеет, на нём проступает злость, и губы презрительно кривятся.
– Я никогда, ни единой бабы к сексу не принудил. Но да, я хочу тебя до темноты в глазах. И я тебя получу.
– Ты уже говорил.
– Не грех повторить.
Кирилл подталкивает меня назад. На плечи руки кладёт, как пушинку в воздух поднимает и на столик полуголой задницей усаживает. Вокруг еда, напитки, и я, как главное блюдо.
– Что ты…
– Помолчи, – просит нервно, но руки гладят мои плечи почти нежно. Насколько Кирилл вообще на ласку способен. – У тебя не было никого?
Вопрос застаёт врасплох, но не могу соврать на него. Не получается. Качаю головой, волосами занавешиваюсь, потеряв связь с реальностью. Меня трясёт изнутри, а когда Кирилл накрывает грудь широкой ладонью, вовсе в воздух подбрасывает, будто Раевский электрошокером меня ударил. Дышать забываю – как это вообще, кислород лёгкими качать? Не помню, хоть убейте. И даже если убьют сейчас, не вспомню.
Кирилл опускает голову и жадно смотрит на грудь мою, почти закрытую его рукой. Она у него такая большая, смуглая, с красивыми пальцами и выпуклыми венами. Сглатываю вязкую слюну, на тёмную макушку смотрю, чтоб не разреветься от противоречивых эмоций, и охаю, когда
