Саваоф. Книга 2 - Александр Мищенко

ЛК: ИЗ ЗАПИСОК Л. А. ДАНИЛЕНКО

ШТОРМ НА РЕКЕ – СИЯНИЕ В НЕБЕ

Среди десятка глаз Она видела только его глаза, не столько видела, сколько чувствовала – они зовут. Куда? Он стоял в дверях охотничье-рыбацкой избы в шубе, унтах и, похоже, раздеваться не собирался. Встала, подошла, услышала: «Пойдем погуляем?» Надо бы спросить: «Куда и зачем?» На улице мороз под 40 градусов, да с ветром еще, правда, не очень сильным. Но не спросила, так как понимала – не важно куда, только от людей, туда, где были бы только снег, пихты, луна и они – любящие, пылающие, жаждущие.

Шли тихонько, даже не обнимались, не целовались, видно, луна заворожила – не говорили. Вышли на озеро, где особо блистала луна как царское ее величество в полном царевом сиянии… Но почему не в лес? А потому, что темно там. Но ведь влюбленным надо, чтоб было темно, да и ветра меньше. А на озере? Там подо льдом глубина метров сорок. Но нет, шли по озеру к сетям рыбацким. Зачем, ведь не рыбу же вытаскивать. Но никаких вопросов в ее голове не возникало, доверилась мужику и шла как корова за быком. Он большой, уверенный в себе, бывший капитан-механик речного флота, потом «зек», потом рыбак, работавший на подледном лове сигов. Она – тоже не девочка, кандидат наук, сигов выращивала в этом озере, а теперь приехала, чтоб от этих сигов получить молодь и везти их потом вновь в озеро. Был декабрь и царство снега, а рыба тем не менее нерестилась.

Подошли к сетям, она этого даже не заметила. Около сетей на озере то тут, то там, то здесь были растянуты брезенты – чтобы не так обдувало руки, когда выпутываешь рыбу из сетей.

Тут-то он и обнял ее и поцеловал, резко снял свою шубу и бросил на лед. Лихой Стенька Разин! Она не легла, она рухнула на шубу. И все было, стремительно улетели мозги куда-то, было лишь одно пылающее тело… Какой мороз, какой ветер? Огонь, пламя, улет на Луну без космического корабля полет Вани-электрона в бездну. Как возвращались, и возвращались ли? Но утром она лежала на своем спальном месте – на полу у теплой печки. Попробуй объясни кому, что не живешь в космосе, где все связано квантовыми волнами. Пишу вот о самом интимном, переводя на компьютер записки, и с бухты-барахты на экране интернетная заява: «Жду тебя». Фото страждущей девоньки. Нажал ЛК, там фотки еще четырех. Во разгуляй-малина… И стала размышлять: как, почему, не девочка ведь, уже за сорок, и замужем, и дети.

Но вот поди, объясни… Первая их встреча случилась два года назад, также на воде, не в зимнюю стужу, правда, также при луне и шторме на реке. Рыбаки на Оби отсаживали в специальное судно «Живорыбку» муксуна, чтобы увезти на рыбоводный завод и там получить икру. Жили и работали на судне, иногда по делам сходили на землю.

Однажды поздним вечером опять же при луне, проходя мимо рыбаков, услышала: «А баба-то интересная, фигуристая!» Ну и что, она действительно интересная, но не только внешне. Видно не понять им было, почему это ученой бабе дома не сидится и вообще, что она здесь делает. Прошла мимо, даже не взглянув. Ходила же не в рыбацких резиновых сапогах, а в своих, модных тогда «сапогах-чулках», в них же приходилось прыгать с судна в воду и ноги часто были мокрыми. Просто дома забыла резиновую свою обувку, а здесь ничего не было. Однажды, чтобы не прыгать в воду, попросила рабочего снять ее с судна. Тот снять-то снял, да вместе с дамой упал в воду среди бела дня. На берегу стояли три рыбака и хохотали: «Слабоват мужик-то, разве не видно?» Матерки для присловья звучали. Ей не обидно было, среди рыбаков не первый год, привыкла. На Печере как-то на ее запрет матькаться один рыбак отвечал: «Что ты, милая, это же для связки слов». Без мата, мол, сухие они сухая ложка рот дерет. Ни мат, ни хохот мужиков не обескуражили ее. Работа научника на рыбальне такая. Он тут был, это была у нее первая встреча с ним. Потом – вторая.

И пришел третий раз. На Обь свалился шторм. Туча грузная как бы пала на воду свинцовым брюхом. А работали как раз на своей «Живорыбке». И стало сильно болтать посудину, на ногах трудно держаться. Вышли на палубу и осознали, что они одни, что все уже давно на берегу. А как им попасть туда, если связи с берегом никакой. Мобильников же тогда и в природе не было. Не успели испугаться, как увидели моторную лодку, идущую в их сторону, на ней мужик. Подплыл, спросил:

– На берег надо?

– Да-да, возьми, пожалуйста.

Взял тот, конечно, подплыли к пристани (не к берегу). Лодку к дебаркадеру мужик привязал, а чтоб на берег попасть – надо в воду прыгать… Ему что, он в резиновых сапогах. Сказал: «Иди сюда, отнесу на берег, да не уроню, не бойся». Глянула вниз – он стоял в воде, голова почти у ее ног. Взял ее как ребенка на руки и понес, а она обхватила его за шею со страхом, подумав: «Хоть пообнимаюсь, давно ни с кем не обнималась!»

Да и притихла сразу – мужик уже нес ее по земле, и сердце его стучало сильно, сильно и часто. Так застучало вдруг и ее сердце. Молча соскочила она с рук и побежала в стан. Там уже была истоплена баня, накрыт стол. Но сначала – греться в баню, ох, как тепло и хорошо! Не прошло и десятка минут, как стал ее звать мужской голос. Не сразу откликнулась, не понимала, кто зовет. А тот все ходил и звал. Ответила, услышав от него: «Вот и хорошо, а то я тебя потерял!»

Потерял, надо ж! А что он ее находил, чтобы терять? Но это не вслух, про себя. Мужик ушел. Она пошла в женскую избу. Как ненка в чум женский. Там оказались знакомые женщины из Тюмени.

Вечером все пили чай, и открылась вдруг дверь и вошел с аккордеоном в руках тот, что нес ее. Все обрадовались, стали петь песни. Потом он пел один. Глубоким грудным голосом. Под Луной только и петь так, когда звездно и во все стороны света видно. Такие виды и пейзажи грезились академику-солнечнику Смелкову, который живописуя однажды город на Солнце, где обретался теперь он, писал дочери на Землю:

«Улицы, Валентина, у нас такие, что все открыты, всюду увидишь дали. Светлые дали, и думается тогда о вечном. Помнишь, дочка, чеховскую повесть мы читали однажды с тобой, в пору твоей влюбленности в парня, что стал тебе мужем потом. Так вот, прогуливаясь в вечерний час по проспекту Гагарина, вышел я на край города, и открылся мне чеховский тот пейзаж, который на картине лицезрела Юлия. Молодая женщина остановилась перед ним и смотрела на него, по ее состоянию, равнодушно. И ее понять можно: не любила мужа молодка. Помнишь, как говорил ей один кавалер:

– А вы очень милы, надо вам сказать, извините за трактирное сравнение, вы напоминаете мне свежепросоленный огурчик; он, так сказать, еще пахнет парником, но уже содержит в себе немножко соли и запах укропа. Из вас мало-помалу формируется великолепная женщина, чудесная, изящная женщина. Если б эта наша поездка происходила лет пять назад, – вздохнул он, – то я почел бы приятным долгом поступить в ряды ваших поклонников, но теперь, увы, я инвалид.

А потом бормотал:

– Довольно, довольно. Оскорбил я тебя, потому что люблю безумно.

И он вдруг поцеловал ее в ногу и страстно обнял. Не знаю, о чем думала ты, Валентина, но сразила ты меня растерянным глубоким взглядом, потому что не была еще искушена в любви.

– Хоть искру любви! – бормотал нечаянный квалер Юлии. – Ну, солги мне! Солги! Не говори, что это ошибка!..

А Юлия, как ты помнишь, плакала, хотя при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось ей грустно и не было жаль прошлого. Кавалер же чувствовал, что его ласки она переносит только как неизбежное последствие своей ошибки. И ногу, которую он поцеловал, она поджала под себя, как птица. Ему стало жаль ее… Утром же ему даже казалось, что она нетвердо ступает на ту ногу, которую он поцеловал…

Пейзаж, что рассматривала Юлия, предо мной во всей его чудесной натуре. На переднем плане речка, через нее бревенчатый мостик, на том берегу тропинка, исчезающая в темной траве, поле, потом справа кусочек леса, около него костер: это в воображаемое ночное – ночи как таковой на Солнце же нет – ушли наши мальчики-солнечники, которые начитались Тургенева. А вдали как бы догорает вечерняя заря. Я взглядом веду себя: по мостику, потом тропинкой, всё дальше и дальше, а кругом тихо, кричат сонные дергачи, вдали мигает огонь костра. И мне, как и чеховской Юлии, почему-то вдруг стало казаться, что эти самые облачка, которые протянулись по красной части неба, и лес, и поле я видел уже давно и много раз на Земле. Да так оно и было. Юлия почувствовала себя одинокой, я ж наоборот – вместе со всем этим миром, с Землей Фридмана, где стала складываться новая наша судьба, с Солнцем и его вулканами, с ярким сиянием гроздьев звезд в нашей галактике. Юлие захотелось идти, идти и идти по тропинке. И меня тянуло вроде бы вместе с нею, но – в мои звездные дали, туда, где была воображаемая вечерняя заря и где покоилось отражение чего-то неземного, вечного».